Индийский мечтатель - Штейнберг Евгений Львович. Страница 3

Ежегодно 5 марта в Ярославле бывали ярмарки. С утра до вечера Герасим бродил по ярмарочной площади, слушал народные песни, игру на гуслях, гудках, домрах, балалайках, рожках, сопелях. Он подружился с некоторыми из местных певцов, выучился играть на разных музыкальных инструментах.

Однажды регент привел его к учителю семинарии Благовещенскому, человеку просвещенному и отзывчивому. С этого дня Герасим стал его частым гостем. Учитель был одинок и бездетен, Герасим — обездолен и нищ. Они подружились. Мальчик еще не умел ни читать, ни писать, Илья Саввич выучил его грамоте. Книг здесь было множество: научные сочинения, поэмы Тредьяковского, Ломоносова и Хераскова, трагедии Сумарокова… Герасим пристрастился к чтению. Особенно нравились ему описания путешествий. Прочел он о плаваньях русских мореходов Беринга и Чирикова в холодном море меж азиатским и американским материками, о странствиях монаха Плано Карпини и венецианца Марко Поло по дальним восточным странам.

А Илья Саввич однажды рассказал, как триста лет назад тверской купец Афанасий Никитин побывал и у турок, и в персидской земле, и в сказочной Индии, а потом подробно описал все, что видел.

Герасим жадно слушал рассказы учителя; перед ним раскрывался огромный мир, полный чудес и неразгаданных тайн.

— Ах, кабы и нам так постранствовать! — мечтал он.

Часто представлялось ему, как они с Ильей Саввичем пустятся в дальний путь… Долго будут плыть по синим волнам в расписных ладьях, наконец высадятся на далеком берегу и пойдут, пойдут через лесные чащи и песчаные пустыни, из города в город, встречая повсюду диковинных зверей и птиц, деревья и цветы, любуясь великолепными дворцами и храмами, наблюдая жизнь неведомых племен…

Не меньше любил мальчик слушать рассказы учителя о театре.

Илья Саввич хорошо помнил представления небольшого любительского кружка в Ярославле лет двадцать назад.

Душой кружка был Федор Волков, его ближайшим помощником — Иван Нарыков, а участниками — купеческие сыновья, молодые приказные да семинаристы.

Благовещенский рассказал, как талантливых ярославских любителей, по приказу царицы Елизаветы Петровны, привезли в Петербург, отдали учиться в кадетский корпус, а по окончании учебы приняли артистами на придворную сцену. Так возник первый русский театр; до тех же пор в обеих российских столицах играли только иностранные труппы: немецкие, французские, итальянские.

— Поглядеть бы на него, — вздохнул Герасим, — на артиста, господина Волкова!

— Нет его больше в живых, Гарася! — молвил сокрушенно Илья Саввич. — Умер Федор Григорьевич, царство ему небесное! Уже четыре года минуло с его кончины, однако скорблю о нем, словно вчера это случилось, и нет дня, чтобы не поминал его. Редкий был человек: таланта необыкновенного и добрейшей души. Но, слава богу, нашелся у него достойный преемник…

И учитель с благоговением назвал имя Ивана Афанасьевича Нарыкова, принявшего сценическую фамилию Дмитревский…

Так они коротали зимние вечера вдвоем у жарко натопленной печки.

Когда Илья Саввич утомлялся, наступал черед юного музыканта. Герасим брал домру и под тихий рокот струн пел учителю его любимые русские песни.

Благовещенский, съездив в Москву, привез оттуда своему питомцу новый заморский инструмент — гитару. Герасиму понравился ее приятный, певучий звук. Скоро он стал играть на гитаре не хуже, чем на домре.

— Щедро одарила тебя природа, — сказал как-то Илья Саввич, — да вот беда: учиться не у кого! А что таланты твои без учения? Только и радости, что странствовать по градам и весям да забавлять пьяный люд на ярмарках.

— Что же в том худого? — возразил Герасим. — Людям приятно — и самому интерес: разные земли повидать, разных людей…

— Нет, брат! — сердито оборвал его учитель. — Есть на свете иное искусство, музами вдохновляемое… Помнишь, что я говорил тебе?

— Как же! — воскликнул мальчик и бойко, словно отвечая заданный урок, затараторил: — Музы суть божества древнегреческие, кои искусствам и наукам попечение оказывают. Числом — девять: Эвтерпа — покровительница музыки, Мельпомена — трагедии, Талия — комедии, Терпсихора — пляски…

— Ну вот! — остановил его учитель. — Мечтаю, чтобы и ты стал достойным питомцем муз. Но для этого нужно еще многое, чего я дать тебе не в силах…

Однажды, придя, по обыкновению, к Илье Саввичу, мальчик застал его необычно взволнованным. Учитель торжественно объявил, что получено известие о скором приезде в Ярославль Ивана Афанасьевича Дмитревского.

— Намерен я поговорить с ним о твоей судьбе. Иван Афанасьевич — человек благородной души. Надеюсь, не оставит мою просьбу без внимания.

С этого момента Герасим потерял покой. Днем слонялся по улицам без дела и цели, по ночам лежал на печи, прикрывшись тулупом, и не смыкал глаз…

Наступил долгожданный день. Просидев несколько часов в сенях возле кухни, куда его тайком от мужа впустила жалостливая хозяйка, Герасим дождался счастливого мига и предстал перед знаменитым человеком.

На другое утро он снова пришел к Дмитревскому и пробыл у него часа два. Выйдя из дома, мальчик присел на крылечко и закрыл лицо руками. Потом вскочил и вприпрыжку помчался к Илье Саввичу.

Три дня спустя обширные сани, запряженные тройкой откормленных коней, выехали из ворот и остановились у парадного крыльца. Здесь уже дожидались Илья Саввич с Герасимом. Оба молчали; все было переговорено накануне. В стороне стояла Прасковья Лебедева с малышами. Дверь отворилась, на крыльцо вышел Дмитревский. За ним повалила толпа провожающих.

— Ну что ж, юноша, — сказал артист шутливо, — поднимайся на трон!

Герасим посмотрел на учителя. Илья Саввич обнял его, перекрестил и тихо сказал:

— С богом, Гарася!

Герасим низко поклонился матери, за руку попрощался с братьями, погладил по волосам семилетнюю сестренку Антониду. Дети стояли молча, с интересом поглядывая на важных купцов. Прасковья торопливо сунула сыну ржаную ватрушку, обернутую в чистую тряпицу. Мальчик спрятал гостинец в суму и, взобравшись на козлы, сел рядом с ямщиком. Дмитревский троекратно облобызался с хозяином дома, пожал руки другим провожающим и уселся в сани. Хозяин заботливо укутал его медвежьей полостью. Все сняли шапки.

— В добрый час, Иван Афанасьевич! — молвил Качуров и кивнул ямщику: — Трогай!

Ямщик дернул вожжами. Герасим обернулся; по щекам его катились слезы. Ямщик гикнул, хлестнул кнутом. Тройка понеслась по длинной прямой улице, вздымая клубы снежной россыпи. Илья Саввич стоял в сторонке с непокрытой головой, глядя ей вслед.

Сани уходили все дальше и дальше, потом превратились в крошечную темную точку и наконец скрылись в морозном тумане.

III

Мистер Бенфильд — покровитель искусств

— Господин Лебедев, не так ли?..

Поль Бенфильд полулежал в глубоком плетеном кресле. Его индийская одежда из белого тонкого муслина и сандалии на босых ногах мало гармонировали с рыжеватыми бачками и бледноголубыми глазами чистокровного британца.

Он и не подумал приподняться при появлении посетителя, а только жестом указал ему на соседнее кресло.

Солнце опустилось совсем низко. Двое темнокожих слуг, дергая за веревки, раскачивали «пунка» — подвешенную к потолку деревянную раму, обтянутую бумажной материей. Благодаря этому огромному опахалу изнурительная духота, стоявшая над городом, здесь почти не ощущалась.

— Пришлось принять морскую ванну? — спросил Бенфильд.

Лебедев улыбнулся:

— Да, сегодня утром едва не угодил к акулам на обед…

Оказывается, добраться от здешнего рейда до пристани труднее, чем пересечь два океана.

— Порт чертовски неудобный, — согласился Бенфильд. — Наши предки приобрели этот участок лет полтораста назад… у здешнего индийского раджи  ¹. Тогда не приходилось быть разборчивыми, брали, что попадало под руку. Теперь — другое дело… Впрочем, на всем Коромандельском берегу  ² не найдется более удобной гавани… Я распорядился, чтобы вам помогли устроиться. Надеюсь, это сделано?