Индийский мечтатель - Штейнберг Евгений Львович. Страница 55

В комнату вошел Рагхунат.

— Уходите все! — приказал он, и женщины, шелестя одеждами, позвякивая браслетами, удалились.

Вопреки обычаю, Радха не поднялась, чтобы поклониться главе семьи, но Рагхунат, казалось, не обратил на это никакого внимания. Он заговорил мягко и даже ласково.

— Тело Голукната, — сообщил он, — перенесено в дом, его готовят к последнему обряду… — Рагхунат помолчал немного, затем спросил: — Что ты думаешь о себе, Радха?

Женщина подняла на него глаза.

— Известна ли тебе участь вдов, оставшихся в семье супруга? — продолжал Рагхунат. — Они не имеют права выйти замуж, им запрещается видеться с кем-либо из мужчин, даже с родственниками, если они не старики, подобно мне… Ты не сможешь покидать дом свой и принимать у себя гостей. Тебе обреют голову, чтобы ты как можно меньше походила на женщину… Предстоит очень печальная жизнь, Радха!

— Знаю, господин, — сказала Радха тихо.

— Никто не позавидует такой жизни, — продолжал Рагхунат. — Многие предпочли бы ей смерть…

— Это верно! — сказала Радха.

— Дхарма дает несчастным вдовам такую возможность. Женщина, лишившаяся супруга, может последовать за ним. С древних времен существует этот обычай, и жена, сопровождающая умершего мужа на погребальный костер, пользуется почетом и уважением… — Он умолк и вопросительно посмотрел на нее.

— Вы думаете, господин, что и мне следует поступить так?

— Я этого не сказал. Решение зависит только от тебя самой… Если пожелаешь, мы все склонимся перед твоей волей. В твоем распоряжении — целая ночь. Подумай и к утру прими решение…

— Мне не нужно думать, господин. Решение принято. Я хочу совершить сатти…

Тело Голукнат Даса было обмыто, опрыскано благовониями, осыпано цветами. Его положили на носилки, укрыли покрывалом и понесли к берегу реки. За носилками шла Радха, а позади — все члены семьи, близкие и друзья. Мужчины шли отдельно, женщины издавали громкие, протяжные, горестные вопли… Родственники покойного рассыпали горстями рис и разбрасывали медные монеты… Нищие собирали подаяние, ползая по пыли.

На берегу Хугли, в стороне от набережной, был уже приготовлен погребальный костер. Это было огромное сооружение из бамбуковых палок, сухих трав и коры деревьев. Над костром возвышался большой помост, нечто вроде эшафота. На нем поместили покойника и снова осыпали его цветами.

Теперь все взгляды обратились к Радхе. Она поняла и, глядя прямо перед собой, пошла к костру. Она шла торопливо, почти бежала. По знаку Рагхуната, слуги подняли женщину, привязали веревками к двум шестам под помостом, на котором находился труп Голукната. Она не издала ни одного стона…

Рагхунату подали длинный факел. Слуга высек огонь, пакля вспыхнула. Рагхунат поднес факел к костру. Дерево и кора, политые маслами, быстро занялись…

Рагхунат направился к реке. За ним следовал брат и все родственники. Они омыли руки и головы, чтобы очиститься от оскверняющей близости к мертвецу.

Закончив омовение, все уселись на берегу под пальмами. Огонь, раздуваемый свежим утренним ветерком, распространялся все шире. Царило безмолвие. Трещали сучья, объятые пламенем…

XII

Судья Хайд

В то утро, когда на берегу Хугли происходила эта ужасная церемония, Герасим Лебедев и Сону находились на скамье подсудимых.

Генерал-губернатор отдал строгий приказ о передаче дела в спешном порядке на судебное разбирательство. Очевидно, трагическая смерть Голукнат Даса не на шутку напугала сэра Джона Шора. Он был человек весьма осторожный и отнюдь не собирался давать пищу толкам и недовольству.

Джон Хайд прочел формулу обвинения и спросил, признают ли подсудимые свою вину. Оба ответили отрицательно.

— Герасим Лебедев! — начал Джон Хайд. — Моя обязанность охранять закон и карать тех, кто его нарушает, но я не желаю вам зла и не хочу осудить невиновного… Расскажите чистосердечно все, что имеет отношение к данному делу, чтобы я мог вынести решение справедливое и беспристрастное…

— Вы как будто немного знаете меня, сэр, — начал Лебедев. — Я иностранец, русский артист. Никогда не занимался политическими делами и, признаться, мало в них понимаю. Когда-то я больше всего любил музыку, но с некоторых пор заинтересовался изучением азиатских языков и обычаев. В Индию меня привела не жажда обогащения, не поиски власти или славы, но исключительно любознательность. Я стремился увидеть эту удивительную и загадочную страну, а когда увидел, захотел изучить в совершенстве. Я мечтал о том, чтобы ознакомить европейцев, главным образом моих соотечественников, с жемчужинами индийской поэзии и искусства, с нравами здешних народов… Другое мое заветное желание — сблизить жителей Индии с европейскими нациями, которые, к сожалению, пока известны здесь только худшими своими сторонами… Вот к чему я стремлюсь, достопочтенный сэр! Преследуя эти цели, я написал труд по грамматике индийских языков, перевел на бенгали две английские пьесы, создал новый театр. Все это известно вам… Теперь чистосердечно скажу о том, что вас интересует. На юге Индии я встретил одного человека и почувствовал к нему симпатию. Мы стали друзьями. Наши взгляды во многом расходились, но я никогда не мог усомниться в его честности и благородстве.

— Этого человека звали Патриком Деффи? — спросил судья.

— Да, сэр! — ответил Лебедев после короткого раздумья.

— Это тот самый человек, с которым вы встретились здесь, в моем присутствии?

— Да, сэр. Нет смысла больше скрывать это.

— Значит, вы меня тогда обманули? — спросил удивленно Хайд.

— Да, я обманул вас, ибо так подсказывала мне совесть. Я солгал, чтобы спасти друга, которого считал и считаю благородным человеком… Думаю, что вы на моем месте поступили бы так же, сэр.

— Вы солгали судье! Это тяжкий проступок. Если бы вы предварительно принесли установленную присягу, то понесли бы тяжкую кару за клятвопреступление. Но, на ваше счастье, я не требовал от вас присяги.

— Тем не менее факт лжесвидетельства налицо! — вмешался капитан Ллойд.

— Герасим Лебедев не вызывался в суд в качестве свидетеля, а потому лжесвидетельства не мог совершить…

— Однако, сэр!.. — попытался возразить Ллойд.

— Вы, кажется, осмеливаетесь учить меня судопроизводству, капитан Ллойд? — произнес судья величественно.

— Прошу извинения, сэр! — смиренно сказал капитан.

— Знали вы о противозаконных действиях государственного преступника Деффи? — снова обратился судья к Лебедеву.

— Нет! — ответил Лебедев. — Я знал о его взглядах… В них я не находил ничего преступного, хотя, повторяю, во многом не был согласен с ним…

Капитан Ллойд снова не выдержал:

— Взгляды эти преступны!

— Я не могу знать, какие взгляды являются преступными по вашему мнению, капитан, — возразил Лебедев. — Мне они не казались таковыми.

Судья перешел к допросу по отдельным пунктам обвинения. Он спросил Ллойда, чем может тот подтвердить участие Лебедева и Сону в побеге Деффи… Ллойд сослался на показания сипая Канаи. Ввели Канаи… Он повторил, что видел, как Нанда передавал солдату Банкиму какие-то деньги.

— От кого же могли быть эти деньги, если не от мистера Лебедева? — пояснил капитан. — Он передал их через своего слугу…

«Плохо! — подумал Герасим Степанович. — Сейчас он спросит у меня о деньгах… и, кажется, я не смогу солгать…»

Но судья обратился к Канаи.

— Знаешь ты этого человека? — спросил он, указывая на Лебедева.

— Нет, сахиб! Я его никогда не видел.

— А этого? — судья указал на Сону.

Канаи отрицательно замотал головой.

— Фамилия сахиба Ле-бе-дев. Зовут его также Суон-сахиб. Может быть, ты слыхал одно из этих имен?

— Нет, сахиб, не слыхал.

— Как же вы можете утверждать, — обратился судья к капитану Ллойду, — будто Канаи знал, что солдат Банким был подкуплен Лебедевым через своего слугу?

— Однако кто-то помог бежать преступнику! — Ллойд был раздражен. — Кто же это был, если не Лебедев?