Империализм от Ленина до Путина - Шапинов Виктор Владимирович. Страница 9

Другое условие – это соглашение между осуществляющим свою диктатуру или держащим в своих руках государственную власть пролетариатом и большинством крестьянского населения» [12].

Революционная власть чуть было не сломала шею, насилуя крестьянство «военным коммунизмом». Потом она пошла на компромисс с мелкой буржуазией, оставив свою собственную социальную базу – пролетариат – без «удовлетворения».

Это сознательным членам партии можно было объяснить, что мы отступаем, чтобы потом пойти вперед. Рабочему, который, вернувшись с Гражданской, увидел, что в городе опять жируют капиталисты-«нэпманы», это объяснить не так просто. Да и в партии не все понимали. Близкая соратница Ленина Александра Коллонтай считала, что в 1921 году советская власть стала «формальной вывеской», «с каждым днем приобретает все большее влияние и значение в политике… группа крупных воротил капиталистического производства, послушных наемных, великолепно оплачиваемых слуг капитала» [13].

«Термидор», то есть контрреволюционный переворот, повлекший утрату пролетариатом власти, – «совершившийся факт!», как пишет чуть позже, в 1923 году, член ЦК В. Смирнов. Он считает, что отставание индустриализации, рост кулака и нэпмана в период нэпа, смычка между ними и бюрократией, перерождение партии зашли настолько далеко, что без новой революции возврата на социалистические рельсы быть не может.

Злорадствуют меньшевики: они восприняли нэп как возвращение революции после неудавшегося большевистского эксперимента в «нормальное», буржуазно-демократическое русло.

Вот, например, слова Максима Горького, под которыми могли подписаться и многие члены партии: «…пока что рабочие являются хозяевами, но они представляют лишь крошечное меньшинство в нашей стране (в лучшем случае – несколько миллионов). Крестьяне же – это целый легион. В борьбе, которая с самого начала революции идет между двумя классами, у крестьян есть все шансы выйти победителями… В течение четырех лет численность городского пролетариата непрерывно сокращается… В конце концов огромная крестьянская волна поглотит все… Крестьянин станет хозяином России, поскольку он представляет массу. И это будет ужасно для нашего будущего» [14].

Теперь партию раздирает фракционная борьба. Страна представляет собой мелкобуржуазный кисель, в котором, как твердая пробка, плавает национализированная промышленность. Пролетарская диктатура в кризисе.

Основная задача – борьба против мелкой буржуазии. Основные противоречия в партии по вопросу о крестьянстве.

Вначале троцкисты и зиновьевцы выступают за более серьезный нажим на сельскую мелкую буржуазию, чтобы выбить из нее средства на индустриализацию. Партийным большинством, возглавляемым Сталиным и Бухариным, это оценивается как попытка «разрушить рабоче-крестьянский блок». Бухарин в ходе дискуссии справедливо замечает, что «…в основе нашей дискуссии лежит вопрос об отношении между рабочим классом и крестьянством» [15].

Трудно говорить однозначно, но, по-видимому, политика Сталина и Бухарина в отношении крестьянства была более обоснованной в этот период, чем политика, предлагавшаяся Троцким и Зиновьевым. Наступление на мелкую буржуазию нельзя было начать просто по указанию партии, – это как раз был бы тот бюрократизм, который справедливо критиковался троцкистами. Для такого наступления нужно было обострение борьбы, которое появилось только после кризиса хлебозаготовок.

Этот кризис стал объявлением войны деревней городу. Вернее, война была объявлена 5–10 % богатейших крестьян – кулаков, которые контролировали значительную часть товарного хлеба. И у них был серьезный ресурс для такого противостояния: в европейской части СССР кулаки и самая богатая часть средних крестьян, т. е. около 10–11 % семей, осуществляли 56 % продаж хлеба в 1917–1928 годах.

Кризис завершился победой городского пролетариата (и «бюрократии», здесь их интересы неразделимы) против мелкой буржуазии: теперь он мог опереться и на 7 % безземельных крестьян и около 40 % бедняков в деревне. Или, как это отразилось в политике, победой Сталина над оппозициями, в особенности над правой оппозицией, настаивавшей на продолжении нэпа и послаблении в отношении сельской буржуазии.

Примерно этим периодом Л. Д. Троцкий датирует чуть ли не окончание революции (1927). И эту оценку можно понять: из партии исключены он сам, Григорий Зиновьев и основные фигуранты их фракции, так называемой «объединенной оппозиции». Однако с этим выводом сложно согласиться. Как раз тут-то в некотором смысле революция только и начинается; вторгаясь в сферу жизни подавляющего большинства населения страны – крестьянства, – она коренным образом меняет отношения собственности в деревне, проводит коллективизацию. Партия впервые вступает в схватку с мелкой буржуазией. Тут же начинается и развернутая индустриализация, то есть собственно создание технической базы социализма.

Большинство троцкистов, которые в 1920-е действительно были левой оппозицией к партийной линии, в этот период переходят на сторону Сталина, письма в поддержку нового курса руководства пишут практически все бывшие левые оппозиционеры. Первым это сделал Карл Радек, он счел необходимым твердо встать на сторону Сталина в борьбе с правым уклоном. Дополнительным аргументом для перехода троцкистов на сторону сталинского большинства ЦК было то, что Троцкий выступил в буржуазной печати с критикой партии и СССР, что было расценено многими как беспринципный блок с буржуазией.

Масштабы классовой войны, разразившейся в стране в конце 20-х, не предсказывал никто, ее размах и острота поразили и сталинскую группу, и троцкистов, и тем более бухаринцев. Группировки были дезориентированы, и после «великого перелома» происходит перегруппировка в партии. Сталинское руководство забирает в 1929–1932 годах влево так далеко, что правящая группа оказывается на крайне левом фланге партии, а все остальные группировки выстраиваются правее нее и выступают лишь с правыми программами. Группировки, правда, теперь становятся неявными или вовсе подпольными, поскольку в партии установлено «монолитное единство рядов», а открытое выступление против партийной линии наказывается полицейским порядком. Новый режим в партии тоже стал результатом наступления на мелкую буржуазию – силы пролетариата в стране были слишком маленькими и вынуждены были сорганизоваться чуть ли не военным способом, чтобы идти против крестьянского большинства. Эти «издержки» движения вперед – свертывание сначала советской, а потом партийной демократии – тот пункт критики СССР Троцким, где с ним нельзя не согласиться. Однако это были именно издержки движения, а не полное отступление [16].

Сталин и Троцкий

Троцкий ошибся в своих оценках развития правящей партийной политики. Внутри СССР, как это ни парадоксально, Сталин оказался большим революционером, чем Троцкий, что признавал позже даже близкий сторонник последнего Исаак Дойчер [17].

Дальнейшая история собственно троцкизма – это история уже совершенно другого политического течения, нежели исторический троцкизм 20-х. Новый троцкизм оппозиционен уже новому, левому курсу руководства, и органически включает в свою программу идеи правой оппозиции. Уже в 1928–1930 годах Бухарин и Троцкий сходились в оценке новой политики Сталина – первый называл ее «чрезвычайщиной», второй – ультралевым авантюризмом.

Высланный из СССР Л. Д. Троцкий предлагает в своем «Бюллетене оппозиции» комплексную общественно-политическую реформу советского строя, которую он обычно называет «политической революцией» или «свержением бюрократии». Однако прежде чем рассматривать политическую программу троцкизма, следует обратиться к его общественно-экономической программе, то есть к сфере собственно классовых интересов, сфере, в которой в 30-е годы противостояли не «демократия» и «бюрократия», а пролетариат и мелкая буржуазия, интересы которой сталкивались в том числе и внутри бюрократического аппарата, где эти классовые силы находили выразителей своего интереса.