Феноменология духа (др. изд.) - Гегель Георг Вильгельм Фридрих. Страница 133

Так как этот уход налично сущего сознания в себя определяется непосредственно как становление неравным себе самому, то зло является первым наличным бытием ушедшего в себя сознания; и так как мысли о добре и зле попросту противоположны, и это противоположение еще не устранено, то это сознание по существу есть только зло. Но в то же время в силу именно этого противоположения рядом с ним имеются и доброе сознание и их отношение друг к другу. — Поскольку непосредственное наличное бытие превращается в мысль, и внутри-себя-бытие, с одной стороны, само есть мышление, а с другой стороны, тем самым точнее определен момент иностановления сущности, постольку возникновение зла может быть еще больше отодвинуто назад — за пределы налично сущего мира уже в первое царство мышления. Следовательно, можно сказать, что уже первородный сын света, уйдя в себя, оказался отпавшим [40], но на место его тотчас же был рожден другой. Такая — свойственная только представлению, а не понятию — форма, как «отпадение», равно как и «сын», низводит, впрочем, моменты понятия точно так же обратно до процесса представления или переносит процесс представления в царство мысли. — Не имеет также значения, будет ли причислено к простой мысли об инобытии в вечной сущности еще и многообразие других форм [41] и перенесен на них уход в себя. Вместе с тем это причисление должно вызвать одобрение потому, что благодаря ему этот момент инобытия, как и должно, выражает в то же время разнообразие, и притом не как множественность вообще, а вместе с тем как определенное разнообразие, так что одна сторона, сын, есть то, что просто знает себя само как сущность, а другая сторона есть отрешение для-себя-бытия, живущее лишь в прославлении сущности; на эту сторону затем можно опять-таки перенести возвращение отрешенного для-себя-бытия и уход зла в себя. Поскольку инобытие распадается надвое, дух можно было бы выразить в его моментах определеннее, и если их перечислять, можно было бы выразить его как четверичность, или, поскольку множество само опять распадается надвое, на то, что осталось добрым, и на то, что стало злым, — то даже как пятиричность. — Но перечисление моментов можно вообще рассматривать как дело пустое, так как, с одной стороны, различенное само в такой же мере есть только один момент, т. е. именно та мысль о различии, которая есть только одна мысль, в какой эта мысль есть это различенное, второе по отношению к первому, а с другой стороны, потому что мысль, которая охватывает воедино многое, должна высвободиться из своей всеобщности и должна быть различена более, чем на три или четыре различенных, — каковая всеобщность в противоположность абсолютной определенности абстрактной единицы, принципа числа, является неопределенностью в отношении к самому числу, так что речь могла бы идти только о числах вообще, т. е. не о количестве различий, стало быть, здесь вообще совершенно излишне упоминать о числе и перечислении, — как и в других случаях простое различие величины и количества лишено понятия и ничего не выражает.

Добро и зло были, как оказалось, определенными различиями мысли. Так как их противоположность еще не устранена и они представляются как сущности мысли, из коих каждая для себя самостоятельна, то человек есть лишенная сущности самость и синтетическая почва их наличного бытия и борьбы. Но эти всеобщие силы в такой же мере принадлежат самости, или: самость есть их действительность. Согласно этому моменту, следовательно, получается, что, подобно тому как зло есть не что иное, как уход в себя природного наличного бытия духа, так и наоборот, добро вступает в действительность и является некоторым налично сущим самосознанием. — То, что в чисто мысленном духе имеется лишь как намек на иностановление божественной сущности вообще, здесь ближе подходит к своей реализации для процесса представления; эта реализация состоит для него в самоуничижении божественной сущности, которая отказывается от своей абстракции и недействительности. — Другую сторону, т. е. зло, процесс представления принимает как некоторое [историческое] событие, чуждое божественной сущности; понимать зло в ней самой как ее гнев [42] есть высочайшее и жесточайшее напряжение борющегося с самим собой процесса представления, напряжение, которое — так как ему недостает понятия — остается бесплодным.

Таким образом, отчуждение божественной сущности установлено в двояком виде; самость духа и его простая мысль суть те два момента, абсолютное единство которых есть сам дух; его отчуждение состоит в том, что эти моменты расходятся и один обладает ценностью, не одинаковой с другим. Вот почему это неравенство есть двоякое неравенство и возникают две связи, общие моменты которых и суть указанные моменты. В одной связи за существенное признается божественная сущность, а природное наличное бытие и самость считаются тем, что несущественно и подлежит снятию; в другой, напротив, существенным считается для-себя-бытие, а простое — божественное — тем, что несущественно. Их еще пустой средний термин есть наличное бытие вообще, одна лишь общность обоих моментов среднего термина.

Устранение этой противоположности совершается не непременно в борьбе обоих моментов, которые представлены разделенными и самостоятельными сущностями. В силу их самостоятельности каждый из них сам по себе должен разрешиться в себе, через свое понятие; борьба имеет место лишь там, где оба перестают быть этими смешениями мысли и самостоятельного наличного бытия и где они противостоят друг другу только как мысли. Ибо тогда они как определенные понятия существенны лишь в соотношении противоположности; будучи же самостоятельными, они, напротив, имеют свою существенность вне противоположения; их движение, следовательно, есть свободное и собственное движение их самих. Раз, стало быть, движение обоих есть движение в себе, потому что оно должно рассматриваться как присущее им самим, то его и начинает тот из этих моментов, который определен как в-себе-сущее по отношению к другому. Это представляется как некоторое добровольное действование; но необходимость его отрешения содержится в понятии, что в-себе-сущее, которое так определено только в противоположности, именно поэтому не обладает подлинной устойчивостью; — следовательно, как раз тот момент, для которого сущностью считается не для-себя-бытие, а нечто простое, отрешается от себя самого, идет на смерть и этим примиряет с самим собою абсолютную сущность. Ибо в этом движении он проявляется как дух; абстрактная сущность отчуждена от себя, она обладает природным наличным бытием и действительностью, наделенной самостью; это ее инобытие или ее чувственная наличность возвращается обратно посредством второго иностановления и устанавливается как снятая, как всеобщая; благодаря этому сущность становится для себя самой собою; непосредственное наличное бытие действительности перестало быть для сущности бытием чуждым или внешним, будучи снятым и всеобщим; смерть есть поэтому ее воскресение в качестве духа.

Снятая непосредственная наличность сущности, обладающей самосознанием, есть сущность как всеобщее самосознание; это понятие снятой единичной самости, которая есть абсолютная сущность, непосредственно выражает поэтому конституирование общины, которая, оставаясь до сих пор в деятельности представления, возвращается теперь в себя как в самость; и дух тем самым переходит из второй стихии своего определения — из деятельности представления — в третью, в самосознание как таковое.

Если мы рассмотрим еще то, как происходит указанный процесс представления в своем продвижении, то прежде всего, как мы увидим, находит выражение то, что божественная сущность принимает человеческую природу. Этим уже сказано, что в себе обе нераздельны, — подобно тому как тем, что божественная сущность отрешается от себя самой изначально, т. е. что ее наличное бытие уходит в себя и становится злым, не сказано, хотя и заключает в себе это, что в себе это злое наличное бытие не есть нечто ей чуждое; абсолютная сущность располагала бы только этим пустым именем, если бы в самом деле существовало нечто для нее «иное», если бы что-то от нее отпало; — момент бытия внутри себя, напротив, составляет существенный момент самости духа. — То, что для нас есть понятие, — т. е., что внутри-себя-бытие, и лишь тем самым действительность, принадлежит самой сущности, и поскольку оно есть понятие, представляющему сознанию кажется непостижимым в понятии событием; в-себе[-бытие] принимает для него форму равнодушного бытия. Но мысль о том, что названные, словно избегающие друг друга моменты абсолютной сущности и для-себя-сущей самости нераздельны, является также этому процессу представления (ибо он обладает истинным содержанием), но является позже, в отрешении божественной сущности, которая становится плотью. Это представление, которое таким образом еще непосредственно и потому не духовно, или которое знает человеческую форму сущности пока лишь как особенную форму, но еще не всеобщую, становится для этого сознания духовным в движении формировавшейся сущности, направленном на то, чтобы вновь пожертвовать своим непосредственным наличным бытием и возвратиться в сущность; только сущность, рефлектированная в себя, есть дух. — Таким образом здесь представлено примирение божественной сущности с «иным» вообще и определенно с мыслью о нем, со злом. — Если это примирение, по своему понятию, изображается так, что, мол, оно имеет место потому, что зло в себе есть то же, что добро, или же что божественная сущность есть то же, что природа во всем ее объеме, — поскольку природа, отделенная от божественной сущности, есть только ничто, то такой способ изображения надо признать недуховным способом, который необходимо должен вызвать недоразумения. — Если зло есть то же, что добро, то именно зло не есть зло, а добро не есть добро, а и то и другое, напротив, сняты — зло вообще есть внутри себя сущее для-себя-бытие, а добро — лишенное самости простое. Раз оба провозглашаются такими согласно их понятию, то вместе с тем становится ясным их единство; ведь внутри себя сущее для-себя-бытие есть простое знание; а лишенное самости простое есть столь же чистое внутри себя сущее для-себя-бытие. — Поэтому, в какой мере следует сказать, что согласно этому своему понятию добро и зло, — т. е. поскольку они — не добро и не зло, — суть одно и то же, — в такой же мере, стало быть, следует сказать, что они — не одно и то же, а попросту разное; ибо простое для-себя-бытие или же чистое знание суть в равной мере чистая негативность, или абсолютное различие в них самих. — Лишь оба эти положения завершают целое, и утверждению и заверению первого должно с непреодолимой непреклонностью противостоять отстаивание второго; раз оба одинаково правы, то оба одинаково неправы, и их неправда состоит в том, что такие абстрактные формы, как одно и то же и не одно и то же, тождество и нетождество принимаются за нечто истинное, прочное и действительное и покоятся на них. Истиной обладает не то или другое, а именно их движение, которое состоит в том, что простое «одно и то же» есть абстракция и тем самым абсолютное различие, а последнее, будучи различием в себе, различается от себя самого, следовательно, есть равенство себе самому. Именно так обстоит дело с тождественностью божественной сущности и природы вообще, и человеческой в особенности: первая есть природа, поскольку она не есть сущность; вторая — божественная по своей сущности; но именно в духе обе абстрактные стороны установлены так, как они поистине суть, т. е. снятыми, — полагание, которое не может быть выражено суждением и лишенным духа «есть», связкой суждения. Точно так же природа — ничто вне своей сущности; но само это ничто в такой же мере есть; оно есть абсолютная абстракция, стало быть, чистое мышление или внутри-себя-бытие, и [в связи] с моментом своего противоположения духовному единству оно есть зло. Затруднение, которое встречается в этих понятиях, состоит единственно в том, что держатся за [связку] «есть» и забывают о мышлении, в котором моменты точно так же имеются, как и не имеются, т. е. составляют только движение, которое есть дух. — Это духовное единство или единство, в котором различия суть только как моменты или имеются снятыми, и есть то единство, которое обнаружилось представляющему сознанию в указанном примирении; и так как это единство есть всеобщность самосознания, то самосознание перестало быть представляющим; движение ушло обратно в него.