Веселие Руси. XX век - Коллектив авторов. Страница 49

Склады охраняли красногвардейцы, однако их сил явно не хватало для сдерживания натиска десятков пьяных солдат. В конце концов их вместе с дверями вносили в погреб и бросали на залитый вином пол. Это, кстати, иногда заканчивалось весьма плачевно, так как, по воспоминаниям участников погрома, вылитого смешанного вина в погребе стояло выше полуаршина от пола. Впоследствии из погреба выносили утонувших в вине погромщиков. У дверей была ужасная давка, поэтому некоторые предпочитали проникать в погреб не через двери, а проламывая стены. Так, согласно рапорту начальника караула красной гвардии, солдаты пробили пять стен, чтобы добраться до помещения, где хранились вина [376]. Красногвардейцам, конечно, стало обидно, что они оказываются чужими на этом празднике жизни, и, осознав тщетность попыток остановить погром, они с чистой совестью присоединились к солдатам.

Так как красногвардейцев оказалось недостаточно, для охраны Зимнего дворца по распоряжению штаба были вызваны по 20 человек от каждого полка. Это стало непростительной ошибкой, так как «хищения не только не остановились, но перешли в сплошной разгром». Предпринимались шаги и к уничтожению запасов вина. Подп. Муравьев приказал солдатам охраны разбивать прикладами находившиеся в погребе бутылки и заливать их водой. Поставили три насоса, и к вечеру воды в погребах было по пояс, «несмотря на противодействие толпы, к которой присоединялись все новые кучки вооруженных солдат различных частей гарнизона». Затем винную смесь начали выкачивать прямо в Неву.

Положение осложнялось тем, что к вечеру на площади Зимнего дворца и на прилегающих к нему улицах началась стрельба. Стреляли солдаты, назначенные в караул, стреляли и отдельные перепившиеся волонтеры.

К 23 часам на площадь начали стекаться новые, еще большие толпы солдат. Положение становилось серьезным, были вызваны броневики. Один из них стал на Миллионной улице, между Эрмитажем и Зимним, и взял под обстрел Лебяжью канавку, на берег которой выходят окна винных погребов. Для громил создалась, таким образом, угроза поголовного расстрела, но и это не помогло, и погром продолжался до поздней ночи [377]. Кроме того, солдаты на броневике, стоявшем на Миллионной, сами были не прочь выпить, поэтому «грабители, набрав несколько бутылок в погребе, давали пару-другую прислуге броневика в виде пропускного свидетельства, а остальное беспрепятственно уже выносилось» [378].

Газеты описывали, что творилось в субботу, 25 ноября: «Район Зимнего дворца пуст. У самого дворца – пьяные солдаты и скупщики. Площадь оглашается пьяными криками. На каждом шагу драка: солдаты вырывают друг у друга драгоценные бутылки. Пьяные распространились по всему городу, наводя панику и создавая тревожное настроение среди населения. Усилена охрана города ввиду возможного разгрома частных магазинов» [379].

По-видимому, 25 числа погром собственно царского погреба прекратился, так как все бутылки были побиты, а вино, залившее погреб, выкачали в Неву. Последствия этого «второго штурма» были плачевны: «некоторые утонули при затоплении погреба, другие пали от выстрелов охраны и случайной стрельбы пьяных» [380]. Пришедший в понедельник в Эрмитаж его директор увидел, как из ворот со стороны Зимней канавки выносили тело полураздетого солдата – утонувшего в разлитом вине грабителя [381].

Как и следовало ожидать, в последующие дни перепившие солдаты с новым энтузиазмом бросились искать, чем бы похмелиться. Д.И. Толстой вспоминал, как к нему в квартиру ворвались пьяные матросы. «Они бросились прямо в подвал, требуя указания, где находится наш погреб, и остановились между прочим у запертой двери, за которой сохранялось у нас вино. На требование отпереть ее, швейцар спокойно ответил, что за нею кладовая ненужных вещей, а ключ находится у экономки, которой дома нет. Матросы прошли мимо, пригрозив «выпустить кишки» швейцару, если обнаружится, что он их обманул» [382].

В декабре ситуация не изменилась. Короткие зарисовки из периодики позволяют воссоздать бытовые картинки этого времени:

«Несмотря на строгости осадного положения, разгромы винных складов и погребов продолжаются ежедневно. Вчера «пьяные погромщики» очередной свой налет совершили на винный погреб Соколова, на Тамбовской улице. В качестве «закуски» ими были уничтожены весь шоколад, печенье и прочие деликатесы погреба» [383].

«Очевидцы пьяных разгромов в столице передают поистине нечто анекдотическое про изобретательность участников… Обрадовавшиеся «товарищи», не имея в чем унести живительной влаги, снимали с себя сапоги и головные уборы и наполняли вином. На днях на углу Екатерининского канала, где в течение шести суток громился ренсковый погреб Фохтса, нам навстречу попался один из «товарищей», несший наполненные до краев две кожаные… рукавицы» [384].

Юмористическая зарисовка при разгроме винного магазина Черепенникова на Знаменской улице:

«– Ты, товарищ, не очень толкайся.

– А что?

– Да то, что я, может, сам красногвардеец и выпить хочу.

– А я рази мешаю?

– То – то, что мешаешь. Становись в очередь. Это тебе не монархия, чтобы беспорядок делать».

«– Этак нельзя, товарищи! – кричит солдат в расстегнутой мокрой шинели. – Они, красногвардейцы, с собой берут, а нам говорят – тут пей. А рази ее выпьешь всю с одного разу?

– Не слушайте его. Врет.

– Да, может, он не солдат, а дизентир.

– Кто? Я?!

– А то кто же?

– Я, брат, уж третий погреб громлю» [385].

Примечательно, что участие в винных разгромах воспринималось как доказательство истинной революционности. Произошло это потому, что революция уже давно вышла из под кон – троля власти и политических сил и пошла бродить по улицам городов. Толпа, как специфический социально-психологический организм, жила по своим законам, и «единение в улице», т. е. в массовых уличных шествиях, беспорядках и прочем, мыслилось как показатель истинной «народности». Громившие очередной погреб чувствовали свое единение, силу в толпе, и осознание этой силы, сплоченности придавало больше энергии, опьяняло, толкая на новые «подвиги». Сыграло свою роль и дореволюционное значение распития алкоголя в период «сухого закона», которое наполнялось политическим содержанием и мыслилось отдельными вольно– и винолюбцами как проявление оппозиционности царской власти.

В декабре появилась новая частушка:

Таким образом, пьяные беспорядки, начавшиеся еще в феврале, на протяжении всех событий 1917 года демонстрировали степень десоциализации горожан. Если весной 1917 года, прозванной «медовым месяцем революции», у властей еще сохранялась надежда на восстановление порядка и возобладание в народных массах сознательности, то с осени стало очевидно, что стихийные процессы в ходе русской революции начинают доминировать. И пьяные погромы в этих процессах занимали далеко не последнее место. Неуверенные попытки власти взять под контроль винные запасы или даже начать их уничтожение ни к чему не приводили. Революционизированные солдаты и рабочие оказались куда более «компетентными» и мобильными в вопросах уничтожения алкоголя. Они никому не могли передоверить столь важное для революции дело, поэтому винные погромы усиливались по мере «углубления» революции. Захват власти большевиками, постоянно заявлявшими о том, что народ должен наконец-то взять власть в свои руки, привел к тому, что солдаты и рабочие действительно почувствовали себя хозяевами положения. И в то время как кучка политиков решала вопрос о власти, толпы солдат и рабочих занимались решением своего не менее важного вопроса – вопроса об алкогольных остатках, – который в сознании обывателей наполнялся революционным содержанием. Последнее обстоятельство предопределяло и то, что дальнейшие процессы тоже проходили с участием «зеленого змия», крепко обвившего древко красного знамени революции.