Фея Альп (др. перевод) - Вернер Эльза (Элизабет). Страница 43

Нордгейм стоял перед ним с мрачным лицом. Он понял, что ошибся, рассчитывая найти в этом смелом, честолюбивом человеке покорное орудие для исполнения своих планов и столь же бессовестную натуру, какая была у него самого. Но окончательный разрыв был ему нежелателен: он терял от него больше, чем Вольфганг. Прежде всего терял прибыль, которую мог доставить ему только Вольфганг своей подписью, кроме того, он понимал, что нельзя отпускать врагом человека, который так далеко заглянул в его планы. Это было невозможно, разрыва следовало избежать, по крайней мере, на первое время, пока не минует опасность.

– Не будем окончательно решать дело сегодня же, – медленно сказал он, – чересчур важно, а мы оба не в таком настроении, чтобы рассуждать спокойно. Через неделю я приеду на виллу, до тех пор можешь подумать, теперь же я не принимаю твоего слишком поспешного решения.

– В таком случае тебе придется принять его через неделю, – объявил Вольфганг. – Мой ответ и тогда будет тот же. Оцени дорогу сообразно с ее действительной стоимостью, с самой высокой ее стоимостью, и я не откажусь утвердить оценку, но этих счетов я не подпишу. Это мое последнее слово… Прощай!

– Но ведь не уедешь же ты сию минуту? – спросил Нордгейм, неприятно пораженный.

– Уеду. Курьерский поезд отходит через два часа; дело, которое привело меня сюда, кончено, а мое присутствие на линии безусловно необходимо.

Эльмгорст поклонился: уже не фамильярное родственное прощание будущего зятя, а холодный, официальный поклон последовал от совершенно чужого человека, и Нордгейм почувствовал это.

В огромной передней Эльмгорст нашел двух лакеев: не дожидаясь приказания хозяина, они уже приготовили для приезжего комнату и теперь осведомлялись, не прикажет ли он еще чего-нибудь. Он отпустил их движением руки.

– Благодарю, я сейчас уезжаю, комната мне не нужна.

У лакеев от удивления вытянулись физиономии: налетел и улетел точно буря! Тем не менее они отвесили почтительный поклон и спросили, когда инженеру угодно будет ехать на вокзал, чтобы знать, когда запрягать лошадей.

– Я пойду пешком, – спокойно ответил Вольфганг и вышел из дома, в котором шесть месяцев считался будущим хозяином и который покидал теперь навсегда.

Был холодный и сырой октябрьский вечер; в воздухе стоял густой туман, и резкий ветер напоминал о наступлении поздней осени. Эльмгорст плотнее запахнул пальто и пошел быстрым шагом.

Все было кончено! Он знал это наверное и видел насквозь намерения Нордгейма, желавшего избежать нежелательного разрыва только из страха мести со стороны Эльмгорста, который мог выдать его, если бы захотел. Презрительная улыбка искривила губы Вольфганга. Напрасный страх, он не способен на такую низость. Его мысли перенеслись к невесте, на которой они так редко останавливались. Алиса, конечно, не будет огорчена расторжением помолвки; она приняла его предложение, беспрекословно повинуясь воле отца, и так же безучастно покорится приказу отца, когда тот разорвет только что заключенный союз. Ведь о любви у них и речи никогда не было, они одинаково мало теряли, расставаясь друг с другом.

Вольфганг глубоко вздохнул. Он опять был свободен, опять получил право выбора. Он мог идти по одинокому, гордому пути, опираясь лишь на свою силу и на собственное мужество, но знал, что голос, который заставил его опомниться от опьянения честолюбием и эгоизмом, уже не звучит для него, прекрасное, гордое лицо не улыбнется ему; приз получил другой, и что бы он ни завоевал, чего бы ни достиг в будущем, счастье он упустил, утратил навсегда.

Глава 17

В этом году осень в самом деле была похожа на позднее лето, дни стояли ясные, солнечные и теплые, горы выступали во всей своей чистой, прозрачной красоте, какой они отличаются только в это время года.

Обитатели виллы Нордгейма остались в горах до октября, хотя сначала предполагали провести здесь только два летних месяца. Это было сделано прежде всего ради здоровья Алисы, но также и по желанию Эрны, которой хотелось как можно дольше оставаться в своих любимых горах. С тех пор как она стала невестой Вальтенберга и делала блестящую партию, ее положение в доме изменилось: баронесса Ласберг уже не позволяла себе командовать ею, а Нордгейм любезно предупреждал каждое желание племянницы. И Вальтенберг, не любивший городской жизни с ее церемониями и стеснением, был очень доволен отсрочкой переезда. Только баронесса вздыхала, страдая от «ссылки», и утешалась лишь перспективой блестящего зимнего сезона. В этом году, когда Эрна тоже стала невестой, а Эльмгорст переселялся на зиму в столицу, поскольку деятельность его, как главного инженера, подходила к концу, можно было с полной уверенностью предвидеть целый ряд празднеств в честь обеих невест.

Молодые девушки сидели на веранде, и веселый голос, доносившийся оттуда, принадлежал Алисе Нордгейм; в ней не осталось и следа прежней апатии. Перемена граничила с чудом: исчезли болезненная бледность, вялость движений, безучастный взгляд, щеки приобрели румянец, глаза – жизнь. Было ли это следствием действия горного воздуха или лечения молодого врача, только девушка расцвела как нежный цветок, который долго хирел и томился в мрачной тени и вдруг, перенесенный на яркое, теплое солнышко, распустился, неожиданно роскошный и душистый.

– Странно, что твоего жениха до сих пор нет, – сказала Алиса. – Он всегда приезжает в это время.

– Эрнст пишет, что приедет сегодня несколько позднее, так как привезет из Гейльборна какой-то сюрприз, – ответила Эрна, рисуя что-то карандашом.

– Удивительно, как часто он тебе пишет, хотя вы видитесь каждый день, – заметила Алиса, не привыкшая к такому вниманию со стороны своего жениха. – И при этом положительно засыпает тебя цветами, только, мне кажется, ты ему не особенно благодарна.

– Пожалуй, Эрнст сам виноват, – спокойно отозвалась Эрна, – он чересчур балует меня. Да, я тоже нахожу, что в его обожании есть что-то преувеличенное. Мне его любовь представляется чем-то вроде огня, которого надо остерегаться, потому что он больше жжет, чем греет. Он не похож на других, к нему нельзя прикладывать обычную мерку, и я никогда этого не делала. Поверь мне, Алиса, можно многое перенести, даже все, когда тебя любят так сильно, так горячо.

Эрна опустила руку с карандашом и устремила вдаль мечтательный взгляд. Странно прозвучало слово «перенести», и его не смягчала улыбка; вообще лицо молодой невесты редко принимало выражение серьезности и холодности, однако в ее глазах сейчас было что-то, чего нельзя было ни назвать, ни описать, но что ни в коем случае не говорило о счастье.

Послышался стук экипажа, подъезжающего к дому. Эрна вздрогнула: она знала, кто едет. Она медленно закрыла папку и поднялась, но не успела уйти с веранды, как в дверь влетела молодая дама и буквально накинулась на нее с бурными поцелуями и объятиями, а потом так же бурно бросилась к Алисе.

– Валли! Это ты? – закричали обе в один голос.

В самом деле, перед ними была Валли, розовая, веселая, смеющаяся, а позади нее виднелся Вальтенберг, его лицо сияло от удовольствия, что сюрприз удался.

– Да, я, собственной персоной! – сказала Валли. – Альберт ведет в Гейльборне скучнейший процесс, а потому я, разумеется, поехала с ним: надо же хоть немного облегчить бедняге деловую поездку. Я вообще езжу с ним всюду, куда только можно. Я думаю, если бы он захотел вскарабкаться на Монблан или на Гималаи, то я пожертвовала бы собой и полезла бы вместе с ним! Ну а вы как здесь поживаете? Забыли и думать о столице? Собственно говоря, мой вопрос совершенно излишний, потому что Алиса цветет как роза, а Эрна, конечно, уже составляет план свадебной поездки. Куда вы отправитесь прежде всего? На острова Тихого океана или на Северный полюс? Я предпочла бы Тихий океан: температура там приятнее!

Проговорив без единой паузы эту приветственную речь, Валли бросилась на стул и объявила, что от усталости не в состоянии вымолвить ни слова.