Ночной мотоциклист (сборник) - Смирнов Виктор Васильевич. Страница 22
— Обвяжись канатом! — крикнул Кэп, показывая над пирсом сверкающее темя. Тотчас на меня упал капроновый трос.
Я нырнул во второй раз. Густая, пахнущая соляркой вода забивала ноздри. Я шарил по дну, царапая ладони, и все глубже уходил под «Ладогу».
Любой здоровый человек может довольно долго пробыть под водой, но испуг заставляет неопытного ныряльщика раньше времени выскочить на поверхность. К счастью, я проходил курс обучения у аквалангистов. Уроки пригодились.
Я считал в уме секунды, зная, что до «шестидесяти» опасаться нечего. На счете «сорок пять» в руки попался трухлявый топляк, покрытый слизью. У меня хватило сил оттолкнуть бревно и продвинуться еще дальше от пирса. Голова уже была наполнена острым звоном, но я заставил себя продвинуться еще метра на полтора. Счет подошел к критической цифре, губы сами собой разжимались, заглатывая воду.
И тут пальцы наткнулись на то, что не могло быть ни бревном–топляком, ни брошенной бухтой каната, ни цементным мешком, сорвавшимся при погрузке. Оно не было ни твердым ни мягким, ни теплым, ни холодным, оно не было похоже ни на один знакомый мне предмет. От толчка оно отодвинулось в сторону, но, сохраняя непонятную силу сопротивления, вернулось и снова коснулось пальцев.
Если вам приходилось вытаскивать утопленников ночью с глубины семи метров, вы поймете мое состояние. Описать это трудно.
Голова, казалось, была готова разлететься на части от тугого звона. И все же инстинкт подсказал мне, что это было. Я ухватился пальцами за одежду и сделал попытку приподнять тело, однако не смог. Что–то держало утопленника. Это и была последняя более или менее четкая мысль.
Меня вытащили вместе с Маврухиным и с куском ржавой арматуры, который вцепился в одежду матроса. Я сразу же пришел в себя, но Маврухина спасти не удалось.
3
— Команде мы сообщили, что это несчастный случай, — сказал Шиковец. — Был пьян, свалился. Вы так же решили вначале?
Я пожал плечами. Вряд ли приходилось раздумывать в ту минуту, когда я увидел фуражку под бортом «Ладоги». Но все же…
— Нет, я не думал, что это несчастный случай. Маврухин был человек ловкий. С достаточным опытом матросской службы. Да и пил с умом. Чего бы он свалился с пирса?
О предчувствиях и неясной тревоге я ничего не сказал. Происшедшее все еще продолжало угнетать меня.
— Были у него на теплоходе враги?
— Нет. Его недолюбливали. Только и всего.
Это больше походило на допрос, чем на разговор со «своим». Капитан милиции был раздражен. Он полагал, что я смогу сообщить какие–либо важные подробности, касающиеся гибели Маврухина. Но увы…
Мы сидели в тесной комнате с маленьким окном, завешенным тюлем, с банальными вышивками на стенах и пышно взбитой узкой кроватью. Разумеется, выполняя задание, я не мог встречаться с капитаном в управлении, поэтому он назначил мне свидание в квартире, где жил один из его знакомых.
— Экспертиза показала небольшое количество частиц кремния только в легких, — сказал Шиковец, вертя в пальцах незажженную сигарету. — Вы понимаете?
Я кивнул. Простейшее анатомическое исследование может быстро установить, захлебнулся ли человек или же попал в воду уже в бессознательном состоянии, когда легкие не работали или почти не работали. Дело в том, что в воде содержится планктон. А планктон в значительной мере состоит из микроорганизмов, клетки которых покрыты кремниевой оболочкой. Если человек захлебывается, планктон с каждым вдохом проникает из легких в кровь, сердце, мозг. И потом там находят характерные частицы кремния.
— Маврухин получил очень сильный удар в, правый висок. Он почти не дышал, когда упал в воду, — продолжал капитан. — Был трезв. Эксперты исключают, что он мог удариться сам о пирс или о борт. Его убили.
— Кто, зачем?
— Я полагал, что вы разъясните, — хмуро сказал Шиковец. — Ведь в это время вы находились в тридцати метрах от «Ладоги». Я понимаю, вы не должны были все время следить за Маврухиным. Тем более ничто не внушало опасений за его жизнь. Но все–таки жаль, что вы можете помочь следствию не больше, чем любой из экипажа «Онеги».
Он поднес ко рту незажженную сигарету и тут же подчеркнуто медленным движением опустил ее. Он был человеком строгих правил и не курил в чужой комнате без разрешения хозяев.
— Плохо начинаете, — сказал он.
Мне не хотелось оправдываться. К чему? Убит человек. И я несу ответственность — таков уж смысл профессии. Наши личные отношения с Шиковцом не должны иметь никакого значения на фоне этой трагедии.
— Чем ударили, неизвестно, — сказал капитан. — Возможно, железным прутом или трубой. Забросить орудие в затон нетрудно. Разве найдешь среди хлама? Никаких следов преступника не обнаружено. Мы сразу же осмотрели «Ладогу», ваше судно, весь порт.
— Значит, опытный.
Капитан искоса взглянул на меня.
— Вы наблюдательны… Как и сообщалось в письме.
Ох, не клеилось у меня с Шиковцом. Это началось еще в день приезда. Оказалось, что подполковник Ерохин, приятель Комолова, к которому у меня было письмо от бывшего шефа, уехал из города. Пришлось вручить письмо капитану. Наверно, Комолов слишком уж расхваливал меня, и Шиковцу это не понравилось. Он принял меня за «любимчика».
— Вначале мы решили, что преступник прятался на «Ладоге», — продолжал Шиковец. — Но там всюду разлит мазут. Убийца оставил бы четкие следы, сойдя с судна. А их нет.
Он откинулся на спинку стула, тонкий, сухой, с неулыбчивым и напряженно–спокойным лицом. Все в нем отличалось сухостью и внутренней напряженностью — длинные кисти рук, прямые губы, даже лоб с тремя вертикальными морщинами, похожими на восклицательные знаки. Чувствовалось, что при всех обстоятельствах капитан милиции соблюдает подчеркнутую выдержку. Есть люди, которые умеют быть настолько хладнокровными, что остальные в их присутствии начинают ощущать беспокойство.
— Мы проверили всех «дружков» Маврухина, — сказал Шиковец. — Это нетрудно — компания всегда была на виду, ведь порт у нас чистый. Так вот, никто из них не причастен к убийству. Какие характерные детали преступления бросаются в глаза прежде всего? — спросил он тоном экзаменатора.
Я не понял, что он хотел проверить — свою гипотезу или мои способности.
— Мало этих деталей, — сказал я — Во–первых, фуражка. Она осталась на видном месте, хотя преступник мог сбросить ее в воду, и тогда мы начали бы поиски только на рассвете. Зачем он оставил фуражку? Быть может, хотел, чтобы поиски начались намного раньше.
— Что ж, верно, — хмыкнул капитан. — А если он просто не заметил фуражки?
— Но мы исходим из того, что убийца опытен и предусмотрителен. Вторая деталь: Маврухин знал преступника и не боялся его. Он не ожидал удара. Никто не слыхал крика, схватки не было. А Маврухин — сильный парень, боксер. Значит, он не опасался за свою жизнь и не принимал никаких мер предосторожности.
— Что ж, — еще раз хмыкнул Шиковец. — Правильно. Все? Не многим мы располагаем!.. Но главное, можно считать, нам уже известно: преступник скрывался на «Онеге».
— Почему на «Онеге»? — спросил я, чувствуя, как лицо невольно принимает самое глупое выражение.
— Посмотрите на схему этого района порта, — сказал Шиковец.
Он взял чистый лист бумаги и начертил прямую линию
— Это пирс. У восьмого причала стоит «Онега», Немного дальше «Ладога». Вот вход в порт. Сразу же охраняемый склад. Сторож Осенько видел, как Маврухин прошел по направлению к теплоходам. Если бы кто–либо проник в порт несколько раньше или в то же время, вслед за Маврухиным, сторож обязательно заметил бы постороннего. Здесь освещенный участок. К тому же с наступлением сумерек Осенько спустил с привязи собаку, а она признает только «своих»…
Я кивнул. Со свирепым нравом овчарки Джильды мне уже пришлось познакомиться…
— Со стороны Южного склада также никто не мог пробраться незамеченным. Там освещаемая лампами трехметровая бетонная ограда. Южный склад принадлежит водочному заводу, стало быть, сторожат… Остается еще один путь — по воде. Вплавь или на лодке. К счастью, весь вечер шкипер с лихтера 17 выбирал переметы недалеко от «Ладоги». Он не видел и не слышал, чтобы кто–либо подплывал к пирсу. Только две лодки отчалили от «Онеги», а затем вернулись.