Белая береза - Бубеннов Михаил Семенович. Страница 26

Но в той стороне, куда она бежала, трупов было не меньше. Она бросилась в другую сторону, но и там всюду лежали трупы. Можно было повернуть назад, но там — тот чужой, с усиками; у него были открытые глаза… С замирающим сердцем она бросилась вперед из этого мертвого леса; она бежала, путаясь во мхах и брусничнике.

…Лозневой подробно рассказал, в каких местах шел бой. По его рассказам, он видел Андрея под елью, — истекая кровью, он доживал последние минуты. Это известие пришибло Марийку. Весь вечер она пластом лежала в горнице. А ночью поняла: нет, ей не выжить, если она не увидит Андрея, хотя бы и мертвого. Она хотела посидеть около него под той елью, где его опрокинула вражья пуля, выплакать ему свое горе. Она хотела посмотреть на дорогое лицо, на его большие и ласковые руки. Она хотела сама похоронить его, а потом, в горьком одиночестве своем, ходить к его могиле. Ночью же созрело решение: побывать на поле боя и найти мертвого Андрея.

На рассвете она подняла свекра.

— Вставайте, папаша, поедем, — сказала она таким тоном, словно они накануне договорились о поездке и свекор знал, куда надо ехать. Вставайте, уже светает.

— Куда? — не понял Ерофей Кузьмич.

— Да за Андрюшей-то!

— Ох; Андрюшенька! — застонала свекровь, как стонала всю ночь. — Ох, дитенок мой! — Она хотела поддержать сноху, но не могла ничего сказать, а только охала и охала. — Ох, колосочек мой!

Ночью Ерофей Кузьмич сам решил ехать на розыски Андрея. Поднимаясь, он успокоил жену и сноху:

— Не войте, сейчас поедем!

Перед отъездом Ерофей Кузьмич еще раз выспросил у Лозневого, где — по его заметам — надо было искать сына. Лозневой пожалел, что не мог поехать с хозяином, и еще раз повторил, в каком лесочке видел умирающего Андрея.

— Только найдете ли? — усомнился он. — Места-то не знаете!

— Места знаю. Поищем. Сын ведь!

И вот Лопуховы приехали в те места, где недавно отгремел бой.

…Реденький еловый лес повсюду хранил следы битвы. Часто встречались воронки от снарядов, выжженные огнем круговины, наспех отрытые окопчики в них стояла черная вода. У окопчиков валялись целые и поломанные винтовки, густо покрытые ржавчиной, ручные гранаты в чехлах, подсумки с обоймами и — россыпью — ярко зазеленевшие гильзы. Встречались измятые, грязные вещевые мешки со скудными солдатскими пожитками, разорванные, в черных пятнах крови плащ-палатки, сумки с противогазами, измятые фляги, пробитые пулями каски…

Не помня себя, Марийка выскочила из леса.

Пройдя немного полем, она невольно оглянулась на лес, хранивший страшные картины смерти. И вдруг Марийке показалось, что позади нее — по всему полю битвы — брели женщины. Они шли молча, поглядывая на воронки от снарядов и бомб, полуобвалившиеся окопы, всюду разбросанное снаряжение и оружие. Они останавливались около убитых и, наклоняясь, разглядывали их лица. Шли они молча. Лица у всех были темны и суровы. Злой ветер трепал их одежды.

Марийка вытерла глаза: она не замечала раньше, что плачет. Она вскинула руки и со всей силой крикнула женщинам, что шли за ней:

— Да что же это?! За что?! За что?!

Никто не ответил ей. Женщины шли молча.

Марийка пришла на поле боя, думая только о своем горе, а когда увидела, сколько погибло здесь людей, поняла, что такое горе не только у нее одной. Оно у многих. У всего народа. Мало ли теперь по стране таких вот мест, залитых кровью? Мало ли тех, что нашли без времени свой конец на просторах родной земли? От этих мыслей у Марийки не утихло ее горе, но вместе с ним все сердце вдруг заполнила злоба на тех, что шли с запада, всюду сея смерть. И в эти минуты Марийка почувствовала себя лучше, тверже: ненависть, как живая вода, укрепляет людей.

…Ерофей Кузьмич стоял у телеги, попыхивая цигаркой. Увидев Марийку, он скривил скулы, как от зубной боли, потряс головой, — на его щеках и светлой бороде засверкали слезы.

— Чуяло мое сердце! — прошептал он дрожащим голосом. — Ох, чуяло! — И еще раз потряс головой.

Марийка подошла к телеге.

— Поехали, папаша!

— Эх, Андрюха, Андрюха! — завздыхал Ерофей Кузьмич и, бросив цигарку, направился к лошади.

Увидев на телеге две аккуратно свернутые плащ-палатки, Марийка сразу изменилась в лице…

— Это я тут… по пути… — смущенно подал голос Ерофей Кузьмич. Добро-то хорошее, не пропадать же…

Оторвав от свекра темный взгляд, Марийка обошла телегу и порывисто направилась к дороге. Ерофей Кузьмич, подбирая вожжи, окликнул ее:

— Манька, ты куда? Ты чего?

Марийка остановилась, ответила негромко:

— Поезжайте одни. Я пешком пойду.

Двигая ноздрями, Ерофей Кузьмич долго смотрел ей вслед. Когда полушалок Марийки замелькал над кустами, плюнул под ноги.

— Тьфу! Вот норовистая баба!

VI

К вечеру совсем занепогодило. Низко над потемневшей землей и лесами бесконечной чередой потянулись сумеречные тучи. Иногда ветер размашисто засевал землю то мелким дождем, то снежной крупкой.

До Ольховки Марийку подвез случайный проезжий беженец. Смеркалось, когда она, простившись с попутчиком, свернула с дороги и стала подниматься к своему огороду оврагом. Усталая, продрогшая, она с трудом шла тропинкой, белой от снежной крупки. И только подошла к своей бане, из дверей ее показался человек.

Марийка вскрикнула и попятилась.

Человек был в военной форме, но босый, без пояса и пилотки. И хотя уже спускались сумерки. Марийка разглядела его с одного взгляда: он очень молоденький, веселой светленькой породы, а лицо у него опухшее, в подтеках и ссадинах, и правый глаз — узенькая щелка на большой засиневшей опухоли. Открыв губы, паренек улыбнулся простенькой, доброй улыбкой и, заикаясь, сказал онемевшей Марийке шепотом:

— Н-не бойсь! Чего б-боишься?

Он зябко отряхнулся, вышел к тропе.

— Немца нету в де-деревне?

— Нету, нет, — еще дальше отступая, ответила Марийка.

— Да ты что б-боишься? Или не узнала?

— Батюшки! — тихонько ахнула Марийка. — Никак ты, Костя?

— К-конечно, я самый…

— Ой, напугал-то как! Чего ж ты тут?

— З-зови домой! — Костя переступил босыми ногами по крупке. — Видишь? Там расскажу. Эх, и холодина завернул! Вроде з-зимой запахло…

— Господи, ноги-то! Пошли!

— Вот з-з-за это спасибо!

— Погоди, а зачем картавишь так?

— К-контузило, — пояснил Костя. — А к-комбат у вас?

— Командир-то? У нас.

— Я… я так и знал. Ну, п-пошли скорее! Окоченел я. — Шагая следом за Марийкой, он сознался: — Я давно п-порываюсь зайти, да хозяина боюсь.

Марийка обернулась.

— Отчего же?

— Иди, иди! Не скажешь? Т-темноват он.

Возвращаясь в Ольховку, Ерофей Кузьмич поймал в небольшом придорожном леске доброго строевого коня светлой серой масти, — много их, распуганных войной, бродило без догляда в те дни. Этого коня Ерофей Кузьмич счел за божий дар и до сумерек хлопотал в сарае, готовя ему стойло. Но и в работе он не смог забыть о ссоре с Марийкой. "Вот чертово семя! — ругался он, думая о дерзкой и непокорной снохе. — Какую ведь смуту заводит в доме! И все не так, все не так! Что ни день — новая канитель. То из деревни тащила к дьяволу на рога… Тут опять этого… командира привела. Привела, а умом не подумала — зачем? Какая с него теперь польза? Только хлеб жрать? А заботы с ним сколь? А тут вовсе зря сбесилась. Ну, скажем, взял я эти палатки… Так чего ж тут такого? Сейчас такое время, что все сгодится в хозяйстве…"

Только Ерофей Кузьмич вернулся со двора, пришла Марийка. Вслед за ней на пороге показался окоченевший от холода, избитый Костя. Ерофей Кузьмич так я остолбенел от нового лиха. Большого труда стоило ему сдержать свой гнев. Не отвечая на приветствие, он проводил Костю взглядом до дверей горницы, где лежал Лозневой, а затем, дыша тяжко и гневно, бросил снохе через плечо:

— Все? Или еще будут?

В горнице раздался крик Лозневого. Увидев Костю, он начал подниматься, сбрасывать с себя одеяло.