Корпорация счастья. История российского рейва - Хаас Андрей. Страница 72

Алексей играл третий час и по изначальному плану должен был давно прерваться, чтобы упасть в руки ожидавших его друзей. Грув, явившийся ему на смену и уже давно сидевший на подоконнике, округлял глаза, тщетно пытался подавать ему знаки. Счастливый Алексей видел его мимические знаки, но никак не реагировал, потому что находился в состоянии необыкновенного вдохновения и подчинялся известному только ему, глубоко личному мотиву.

Он играл для нее. Не осознавая, как и почему, он украдкой выискивал глазами в зале ее хрупкую фигуру и старался звуками проложить дорогу для ее танца все дальше и дальше. В начале вечера они сказали друг другу не более трех слов, но натянувшаяся струна издала в сердце такой звук, что теперь он буквально физически ощущал ее присутствие рядом с собой. Она тоже чувствовала это, их взгляды стали встречаться чаще, и каждый раз она видела в его глазах свое отражение.

Какая-то сила притягивала их друг к другу. Еще через час, когда Алексей сдался и устало отшатнулся от пульта, он поднял глаза и вдруг не увидел ее.

Грув перехватил музыкальный поток и замолотил ускорившимся темпом. Зал одобрительно взвыл, завибрировал, а Алексей проплыл взглядом поверх голов и почувствовал щемящую тревогу. Он испугался, что она уже не здесь, ушла, уже удаляется куда-то, в другой город или на другой континент, и он больше никогда ее не увидит. Он торопливо прошел в каминный зал, потом, уворачиваясь от тянущихся к нему рук, проскользнул в гостиную, на кухню, обратно, метнулся к дверям. Ее нигде не было. В прихожей в хохочущей компании друзей он увидел брата и, толком даже не придумав, что спросить, отозвал его в сторону. Андрей с увлечением стал обниматься, но заметив его растерянность, протянул свой бокал и с трудом поменял восторженное выражение лица на озабоченное.

— Все в порядке, Леша?

— Да, все нормально. А ты как?

— Я — прекрасно. Некоторые наши друзья уже отправились дальше по гостям и велели поблагодарить тебя за музыку. Играл ты просто супер, мы все танцевали, получился настоящий Новый год.

— А кто, кто уже ушел? — упавшим голосом спросил Алексей. — Я не успел заметить.

— Катя Голицына с Рибсоном, Женя Козлов, Аня Раппопорт, Витя Мазин, Олеся, ну кто еще? А! Гарик с Яночкой, все Воробьи вообще, Игорь Безруков, Венцлова, Тобрелутс... да мало ли, столько народу...

Алексей, внимательно слушавший этот перечень, внезапно перебил его и, откашлявшись, спросил:

— Андрюша, послушай, а Африка с Ирэной ушли? С ними была еще девушка в платке, похожая на цыганку, не видел?

— Девушка в платке? А, понял. Они не то чтобы ушли, они большой компанией пошли к Георгию: Тимур, Егельский, Африка, Ирэна. Там еще кто-то, но я не запоминал. Эта девушка, по-моему, тоже с ними.

Поблагодарив брата, Алексей вышел из квартиры и подошел к двери напротив. Он постучал по металлической накладке, и через минуту дверь отворил улыбающийся Георгий:

— О! Алексей, проходи, — радушно пригласил он.

Алексей оказался внутри, Георгий закрыл за ним дверь, и они вместе вошли в мастерскую. Появление Алексея было встречено радостными приветствиями, он обошел круглый стол в центре комнаты и поздоровался с теми, кого еще не видел. В полумраке мастерской, полной живописных холстов, он едва заметил ту, которую искал.

Марина сидела в низком ампирном кресле и, немного наклонив голову набок, смотрела прямо на него.

Их взгляды встретились, и радость осветила лица.

25

В этот день настроение, окрасившее все грани мировосприятия Андрея холодными и унылыми красками, было скомканное, довольно неопределенное, но это имело под собой ряд вполне объяснимых, житейских оснований. Зима, и без того самое нелюбимое им время года, выдалась на редкость гадостная и уморительная, затягивающая безрадостным кругом одинаковых сереньких дней. Ветреные потоки морозного воздуха, забиравшиеся под воротник, студили тело, промозглый холод лютовал, вырисовывал наметами белого льда нижнюю часть окон, стлал густые разноцветные дымы над вымерзшими домами. Зима ухватилась за город, как собака за кость. Обмерзлые кучи потемневшего от грязи снега чернили обочины дорог, по торосовому полю замерзшей реки Невы ветер носил вертлявые перья сора, а появившееся в этот день призрачное солнце не грело вовсе. В ледяном коконе вызрел по-настоящему свирепый февраль. Единственное, что давало надежду на лучшее, было то, что это был его последний день, а вместе с тем и последний день этой затяжной зимы.

Щурясь и пригибая голову в потоке ледяных крупинок, Андрей шагал через Неву по Кировскому мосту. Ветер дул яростно, и, прикрывая глаза перчаткой, он бросал короткие взгляды под ноги, да иногда смотрел поверх перил на мутную фотографию города. Трамвай, промчавшийся на Петроградскую, так загрохотал на стыке рельсов, что дрожь от этого стального скока зазвенела в артиллерийской стали старинного моста. Спустившись на Троицкую площадь и протопав через пустой сквер, Андрей очутился перед аккуратненьким, похожим на глазированный торт модерновым особняком. Ранее, когда ему случалось оказываться в этих местах, он пытливым взглядом примечал этот милый дом, сокрытый от шума города внушительной оградой с угловой беседкой. В незапамятные времена жила здесь прима императорского театра, легендарная и обворожительная Матильда Кшесинская. Жила — не тужила, головы кружила. Потом случился «красный октябрь», и в дом ворвались большевики. Балерину «па-апрасили», и она навсегда покинула подмостки Мариинки, а вместе с ними — и этот роскошный особняк с персональной узкоколейной дорогой на дачу в Парголово. Революционеры растащили картины, продали серебро и устроили здесь свой штаб. Топча коваными сапогами буржуйские лакированные паркеты, они решали судьбы мира, харкали себе под ноги и вытравливали аромат духов махорочной вонью.

Андрей где-то читал или что-то слышал об этих исторических превратностях. Он остановился и задумчиво посмотрел на пристроенное к дворцу здание с плоским фасадом, облицованное невзрачным серым мрамором. «Музей революции» — гласила надпись, выведенная на фасаде бронзовыми буквами. Этот «музеи», гадливо прижившийся в изящных покоях, просуществовал долгие годы и докатился до перестроечных девяностых старым лишаем на теле музейного города. Раньше здесь принимали в пионеры, читали лекции и задурманивали головы недалеким братским народам, приезжавшим в СССР, а точнее — в «колыбель революции Ленинград » напитаться социалистических идей. Прошли годы, и теперь обветшалая пыльная экспозиция, засаленные стены и скрипучий паркет под красными дорожками - вот, собственно, и все, что замечалось посетителями в некогда прекрасных интерьерах.

Перед входом в этот странный музей стояли и курили несколько человек.

— Здорово, Андрон! — еще издали воскликнул Габриэль, заприметив Андрея, входящего в калитку. - Мы все на месте. Где твои? Давай рули, время!

— Сейчас все будет, не волнуйся! — ответствовал ему Андрей, опуская обмерзший шарф и утирая перчаткой переносицу.

Габриэль Воробьев, больше известный среди друзей как Гаврила (иногда даже как Гарик), киноактер, красавчик, умница и балагур, покуривал в обществе родных и друзей. Яночка, Даня Адельсон и Денис Исаков поприветствовали Андрея, и расцеловавшись, все сразу же направились внутрь.

Обстоятельства, приведшие их в этот революционный колумбарий, были прямым следствием широкомасштабной интервенции «Танцпола», предпринятой им после «Gagarinparty» по отношению к множеству полуобморочных или попросту протухших институций. Проверке на крепость нервов подверглись директора разных учреждений. Как правило, события разворачивались по одному и тому же сценарию: с официальным визитом к руководителю какого-нибудь Дворца культуры или театра заявлялись бодрые молодые люди (Андрей, Алексей и Миша). Передавая друг другу слово, они громко и эффектно кодировали директора, рубили воздух ладонью, давя при этом на самую больную для него тему коммерческой импотенции его заведения. Как правило, круг проблем, обсуждаемых на таких встречах, делился на две части: первая, безусловно, была бедственное, полное трагической безысходности состояние дворца (музея, театра, дома культуры), а вторая — невероятно радужные перспективы, открывавшиеся перед дворцом (музеем, театром и т.д.) при возможном сотрудничестве с «Танцполом».