Убежище. Дневник в письмах (др.перевод) - Франк Анна. Страница 13

Р.S. Сегодня утром мы все снова взвешивались. Марго весит теперь 120 фунтов, мама – 124, папа – 141, Анна – 87, Петер – 134, мефрау Ван Даан – 106, менеер Ван Даан – 150. За три месяца, что я тут, я поправилась на 17 фунтов. Ужасно много, а?!

ВТОРНИК, 20 ОКТЯБРЯ 1942 г.

Милая Китти!

У меня до сих пор дрожит рука, хотя прошло уже два часа с тех пор, как мы пережили шок. Тебе следует знать, что у нас в доме есть пять огнетушителей «Минимакс». Из-за того, что они внизу такие умники, никто нас не предупредил, когда плотник, или как там еще называют такого типа, заряжал аппараты. И мы поэтому вели себя совсем не осторожно, пока я на площадке с внешней стороны (напротив нашей двери-шкафа) не услышала стук молотка. Я тут же подумала, что это плотник, предупредила Беп, которая в это время обедала, что ей нельзя вниз. Мы с папой заняли пост у дверей, чтобы услышать, когда этот человек уйдет. Поработав с четверть часа, он там снаружи (так нам показалось!) положил свой молоток и другие инструменты на наш шкаф и постучал в нашу дверь. Мы похолодели. Значит, он все-таки что-то услышал и хочет теперь исследовать эту таинственную громаду? Похоже было на то; постукивание, рывки, толчки туда-сюда продолжались.

Я чуть не упала в обморок от страха, что этому совершенно постороннему человеку удастся обнаружить наш прекрасный тайник. И только я подумала, что все, со мной покончено, как мы услышали голос менеера Клеймана: «Откройте же, это я!»

Мы сразу открыли. Что произошло? Крючок, на котором держится подвижной шкаф, застрял, и поэтому никто не мог предупредить нас о плотнике. Тот спустился вниз, и Клейман хотел забрать Беп, но снова не смог открыть дверь. Могу сказать тебе, что я вздохнула с немалым облегчением. Этот человек, о котором я думала, что он хочет к нам попасть, принимал в моем воображении все большие размеры. В конце концов он стал похож на великана и был самым ужасным фашистом из всех существующих. Фу, к счастью, на этот раз все очень хорошо обошлось.

В понедельник было здорово. Мип и Ян ночевали у нас. Мы с Марго легли на одну ночь спать к папе с мамой, чтобы супружеская пара Хис могла занять наше место. Почетное меню было великолепно. Небольшой помехой оказалось то, что в папиной лампе произошло короткое замыкание, и мы вдруг очутились в темноте. Что делать? Электрические пробки в доме были, но вворачивать пробки надо в самом конце темного склада, и вечером это сомнительное удовольствие. Все же господа на это отважились, и через десять минут иллюминацию из свечек можно было убрать.

Сегодня утром я встала рано. Ян был уже одет. Ему надо было уходить в половине девятого, поэтому он уже в восемь сидел наверху за завтраком. Мип одевалась и была еще в нижней сорочке, когда я вошла. У Мип такие же шерстяные штанишки, как и у меня для велосипеда. Марго и я тоже пошли одеваться, и наверх мы поднялись намного раньше, чем обычно. За завтраком было весело, а потом Мип спустилась вниз. Лило как из ведра, и она радовалась, что ей теперь не надо ехать в контору на велосипеде. Мы с папочкой пошли застилать постели, а потом я выучила пять французских неправильных глаголов. Какое усердие, а?!

Марго и Петер сидели в нашей комнате и читали, а Муши сидела на диване у Марго. После моих французских неправильностей я тоже села с ними вместе и читала «И вечно поют леса». Это очень красивая, но ужасно необычная книга, я уже почти дочитала ее.

На следующей неделе Беп тоже останется у нас ночевать.

Твоя Анна
ЧЕТВЕРГ, 29 ОКТЯБРЯ 1942 г.

Милая Китти!

Я очень беспокоюсь, папа заболел. У него высокая температура и красная сыпь, похоже, это корь. Представляешь, мы даже доктора вызвать не можем! Мама заставляет его сильно потеть. Может быть, это собьет температуру. Сегодня утром Мип рассказала, что из квартиры Ван Даанов на Зёйдер-Амстеллаан вынесли всю мебель. Мы еще не рассказали мефрау, она в последнее время и так уже «нервничает», и у нас нет никакого желания выслушивать еще одну жалобную песнь о ее прекрасном сервизе и шикарных стульчиках, которые остались в квартире. Нам тоже пришлось оставить дома почти все красивое, что толку сейчас в этих жалобах?

Папа хочет, чтоб я теперь начала читать еще и книги Хеббеля и других известных немецких писателей. Читать по-немецки теперь уже относительно легко. Только я обычно шепчу, вместо того чтобы читать про себя. Но это пройдет. Папа достал из большого книжного шкафа драмы Гёте и Шиллера, он хочет мне каждый вечер что-нибудь читать вслух. Мы уже начали «Дон Карлоса». Чтобы последовать хорошему примеру папы, мама сунула мне в руки свой молитвенник. Я из приличия прочитала кое-какие молитвы по-немецки. Мне они кажутся красивыми, но это меня не так интересует. Зачем только она заставляет меня быть такой набожной и религиозной?

Завтра в первый раз затопят печь. Наверно, мы будем сидеть в ужасном дыму, трубу давным-давно не прочищали. Будем надеяться, что в трубе будет тяга!

Твоя Анна
ПОНЕДЕЛЬНИК, 2 НОЯБРЯ 1942 г.

Дорогая Китти!

В пятницу вечером у нас была Беп. Было вполне мило, но она плохо спала, потому что выпила вина. Больше ничего особенного. Вчера у меня ужасно болела голова и я рано пошла спать. Марго меня опять раздражает.

Сегодня утром я начала сортировать ящичек с конторской картотекой, потому что его опрокинули и все было в таком беспорядке! Я скоро чуть было с ума не сошла и спросила Марго и Петера, не хотят ли они мне помочь. Но эти двое оказались слишком ленивы. Так что я все снова убрала обратно. Я не идиотка, чтоб это делать одной!

Анна Франк

Р.S. Я еще забыла сообщить тебе важную новость, что у меня, наверное, скоро начнутся месячные. Я так думаю, потому что у меня в трусах все время остается какая-то липкая штука и мама это предсказывает. Я просто жду не дождусь. Мне это кажется таким важным, только жаль, что я не смогу пользоваться дамскими прокладками, ведь их теперь не достать, а этими мамиными затычками могут пользоваться только рожавшие женщины.

22 ЯНВАРЯ 1944 г. (ДОБАВЛЕНИЕ)

Теперь я бы такого написать не смогла. Сейчас, когда я полтора года спустя перечитываю мой дневник, я ужасно удивляюсь, что я когда-то была таким невинным подростком. Я понимаю, что, как бы сильно я того ни хотела, но такой я уже больше никогда не стану. Свои выходки, высказывания о Марго, маме и папе я понимаю так хорошо, как если б написала об этом вчера. Но то, что я так, без стеснения, написала о других вещах, не могу себе даже вообразить. Я в самом деле стыжусь, когда читаю те страницы, где идет речь о предметах, которые я хотела бы представить себе куда красивее. Я их так некрасиво описала. Ну да ладно, хватит об этом.

Что я тоже отлично понимаю, так это тоску по дому и по Моортье. Часто сознательно, но еще чаще бессознательно все это время, что я здесь была и есть, я тосковала по любви и ласке. Эта тоска иногда сильнее, а иногда слабее, но она есть всегда.

ЧЕТВЕРГ, 5 НОЯБРЯ 1942 г.

Дорогая Китти!

Наконец-то у англичан несколько удач в Африке, и Сталинград все еще не сдался, так что господа ужасно веселы и сегодня утром у нас был кофе и чай. Больше ничего особенного.

Я на неделе много читала и мало работала. Так и надо в этом мире, и уж наверняка и так можно продвинуться вперед.

В последнее время наши отношения с мамой стали лучше, но мы никогда не бываем откровенны. Папа прячет в душе что-то, чего он не хочет показывать. Все же он, как всегда, ужасно мил. Несколько дней топится печь и вся комната в дыму. Я все-таки намного больше люблю центральное отопление, и, наверно, я в этом не исключение. Марго я не могу назвать иначе, как дрянью, и она меня ужасно раздражает день и ночь.