Убежище. Дневник в письмах (др.перевод) - Франк Анна. Страница 36

Как ты знаешь, я всегда ревновала папу к Марго. Теперь этого нет и в помине; правда, мне по-прежнему неприятно, когда папа, нервничает и обходится со мной несправедливо, но тогда я думаю: я не должна на вас обижаться за то, что вы такие, какие есть; вы так много рассуждаете о детских и юношеских мыслях и чувствах, а на самом деле они для вас – темный лес. От отца мне нужно больше чем поцелуи и ласки. Наверно, это ужасно с моей стороны, что я все время занимаюсь собой. Я хочу быть доброй и ласковой, и, наверно, прежде всего я должна научиться прощать их. Я прощаю и маму тоже, но мне это дается очень трудно, ведь она ехидничает и все время высмеивает меня.

Знаю, я далеко еще не такая, какой мне следует быть: сумею ли я когда-нибудь стать такой?

Р.S. Папа спрашивает, написала ли я тебе про торт? Дело в том, что мама получила в подарок от служащих конторы настоящий довоенный торт, кофейный. Он был изумительно вкусный. Но меня сейчас очень мало интересуют такие вещи.

Милая Китти!

Может быть, хоть ты сможешь мне объяснить, почему все люди так тщательно прячут от других свой внутренний мир? А я, почему в обществе я всегда веду себя совсем не так, как нужно? Почему люди так мало доверяют друг другу? Я знаю, тут наверняка есть какая-то причина, но иногда меня ужасно удручает, что везде, даже среди самых близких людей, так мало настоящей задушевности. Мне кажется, что после той ночи, когда я увидела тот сон, я повзрослела, в большей степени стала самостоятельной личностью. Ты, наверно, сделаешь большие глаза, если я скажу тебе, что даже к Ван Даанам я теперь отношусь по-другому. Вдруг я увидела все наши споры и т. д. и т. п. не только с предвзятой точки зрения нашей семьи. Ты спросишь, как получилось, что я так переменилась? Видишь ли, мне вдруг пришло в голову, что, будь моя мать другой, будь она настоящей мамой, наши с ней отношения тоже были бы совсем другими. Конечно, мефрау Ван Даан не назовешь симпатичной, я не спорю, но, если бы наша мать не становилась неуправляемой во время любого острого разговора, половины ссор можно было бы избежать. Дело в том, что у мефрау Ван Даан есть одно достоинство, а именно: она слышит то, что ей говорят. При всем ее эгоизме, жадности и каверзности она легко соглашается с доводами собеседника, если только ее не раздражать и не вызывать желания сказать наперекор. Правда, этот метод срабатывает не всегда, но надо набраться терпения и в следующий раз сделать новую попытку, авось и получится.

Все споры о воспитании, о нашей избалованности, о еде и о многом другом проходили бы совершенно иначе, если бы мы вели их откровенно и по-дружески, а не выискивали друг у друга только недостатки.

Я знаю, что ты мне сейчас скажешь, Китти: «Анна, твои ли это слова? Ведь ты чего только не наслушалась от соседей сверху, а как несправедливо они поступали!»

Знаю и все же говорю эти слова. Я хочу разобраться во всем с самого начала, не следуя пословице «Куда матушка, туда и дитятко». Составить собственное мнение о Ван Даанах и решить, в чем мои родители правы, а в чем преувеличивают. Если разочаруюсь, снова буду подпевать родителям, но если нет, постараюсь их разубедить, а не сумею – все равно буду отстаивать свое мнение. При любом удобном случае я буду откровенно обсуждать с мефрау Ван Даан разные спорные вопросы и высказывать свое непредвзятое суждение, пусть даже она обзывает меня «всезнайкой». Выступать против собственной семьи я все-таки не могу, но сплетничать о Ван Даанах со своими с сегодняшнего дня прекращаю, разве что буду их защищать, кто бы ни говорил про них гадости.

До сих пор я была твердо уверена, что во всех ссорах виноваты Ван Дааны, но теперь думаю, что и мы не без греха. То есть мы бываем правы по существу спора, но от разумных людей (а к таковым мы себя причисляем) можно ожидать большего умения и такта в общении. Надеюсь, я этому немножко научилась и найду случай свое умение применить.

Милая Китти!

Со мной произошел случай (хотя о нем очень трудно рассказывать), который мне самой кажется ужасно странным.

Все, что мне приходилось раньше, дома и в школе, слышать насчет интимных отношений между мужчинами и женщинами, либо говорилось по секрету, либо было противно. Слова, которые это обозначали, произносились шепотом, а над тем, кто чего-то не знал, нередко смеялись. Меня это удивляло, и я часто задумывалась, почему об этих вещах говорят либо загадками, либо мерзко. Но что я могла поделать, оставалось расспрашивать подруг. Однажды, когда я уже довольно много знала, мама сказала мне: «Анна, послушай доброго совета, никогда не заговаривай на эту тему с мальчиками и не отвечай, если они заговорят об этом».

Свой ответ я помню дословно, я сказала: «Само собой, надо же вообразить такое!» Тем дело и кончилось.

Первое время здесь, в Убежище, папа часто рассказывал о вещах, о которых я предпочитала бы услышать от мамы, остальное я узнала из книг и бесед.

Петер Ван Даан никогда не приставал ко мне с гадкими разговорами, как делали мальчики в школе, может, лишь разок-другой в самом начале, и то не затем, чтобы вытянуть что-то из меня. Мефрау однажды сказала нам, что она никогда не говорила с Петером о таких вещах и, насколько ей известно, ее муж тоже. Похоже, она даже не знала, насколько Петер в курсе дела.

Вчера мы втроем – Марго, Петер и я – чистили картошку, и разговор зашел о Моффи. Я спросила:

– Так что же, мы до сих пор не знаем, кто у нас Моффи, кот или кошка?

– Почему же, знаем, – ответил Петер. – Моффи – кот.

Меня разобрал смех: хорошенький кот! Петер и Марго тоже смеялись.

А дело в том, что месяца два назад Петер установил, мол, скоро Моффи окотится, у нее просто на удивление раздуло живот. Но оказалось, живот у Моффи раздуло от ворованных лакомых кусочков, приплод перестал расти, а уж на свет и подавно не появился.

Но теперь Петер счел нужным исправить свой промах.

– Пойдем, сама посмотришь. Однажды я четко разглядел, что это кот, когда баловался с ним.

Я не могла превозмочь любопытства и пошла с Петером на склад. Но у Моффи были неприемные часы, и мы так и не смогли его обнаружить. Немного подождали, но замерзли и поднялись по всем этим бесчисленным ступенькам обратно.

Позже я услышала, что Петер второй раз спускается по лестнице. Я собрала все свое мужество, чтобы одной пройти через тихий дом, и очутилась на складе. Моффи стоял на упаковочном столе, и Петер играл с ним, сейчас он как раз взвешивал кота на весах.

– А, привет, ну как, хочешь посмотреть? – Без долгих приготовлений Петер схватил кота, перевернул его на спину, ловко сжал морду и лапы, и урок начался. – Вот видишь, это мужской половой орган, тут у него растут несколько волосков, а вот задний проход.

Кот перевернулся на сто восемьдесят градусов и снова стоял на всех четырех лапах в белых носочках.

На любого другого мальчишку, который показал бы мне «мужской половой орган», я бы потом не могла смотреть. Но Петер как ни в чем не бывало продолжал говорить на эту обычно столь мучительную тему, у него совсем не было никаких грязных задних мыслей, и в конце концов он успокоил меня, и я тоже почувствовала себя как ни в чем не бывало. Мы играли с Моффи, нам было весело, мы поболтали и наконец прогулялись по длинному пакгаузу до двери.

– Ты присутствовал, когда кастрировали Муши?

– Ну да, дело было минутное. Коту, само собой, сделали местный наркоз.

– Ему что-нибудь удалили?

– Нет, врач просто перерезает семенной канал. Снаружи ничего не заметно.

Я собралась с духом: произнести то, что хотела сказать «как ни в чем не бывало», все же оказалось трудно.

– Петер, половые органы у самца и самочки называются по-разному.