Убежище. Дневник в письмах (др.перевод) - Франк Анна. Страница 49

Вчера вечером после мытья посуды ждала, что он попросит меня остаться наверху, но он не попросил, я ушла, он спустился вниз позвать Дюссела слушать радио, надолго застрял в ванной, но Дюссел все не шел, и Петер поднялся к себе. Он ходил у себя в комнате из угла в угол и очень рано лег спать.

Весь вечер я была в такой тревоге, что то и дело бегала в ванную сполоснуть лицо холодной водой, пыталась читать, но отвлекалась и погружалась в мечты, каждую минуту смотрела на часы и все ждала, ждала, ждала и прислушивалась к тому, что происходит у него в комнате. Я рано улеглась в постель, совершенно измочаленная. Сегодня вечером моя очередь купаться, а что будет завтра?

До этого еще так далеко!

Мой ответ:

«Милая Марго!

По-моему, нам следует выждать, посмотреть, что из всего этого получится. Долго так продолжаться не может, в скором времени решится, как будет у нас с Петером: как было всегда или как-то по-другому. В этом деле я не мыслю дальше своего носа.

Но если мы с Петером будем дружить, я обязательно расскажу ему, что тебе он тоже нравится и ты будешь готова помочь ему, если это понадобится. Ты вряд ли этого захочешь, но я приму решение сама; я не знаю, что он о тебе думает, но я у него спрошу. Я уверена, что не плохо, совсем наоборот! Ты можешь не стесняясь приходить на мансарду или присоединяться к нам, где бы мы ни были, честное слово, ты нам не помешаешь, потому что мы, как мне кажется, без слов уговорились, что говорить о серьезном будем только вечером в темноте.

Не падай духом! Я тоже держусь, хотя это часто бывает нелегко, возможно, твое время придет скорее, чем ты думаешь».

Милая Китти!

У нас все понемногу снова входит в свою колею. Тех, кто доставал нам продовольственные карточки, выпустили на свободу, вот счастье так счастье!

Со вчерашнего дня Мип снова здесь. Зато сегодня свалился ее супруг. Озноб и жар, обычные симптомы гриппа. Беп поправилась, хотя все еще кашляет, Клейман еще долго просидит дома.

Вчера неподалеку отсюда сбили самолет, летчики успели выпрыгнуть с парашютом. Самолет упал на школу, где в это время не было занятий. Вспыхнул небольшой пожар, несколько человек погибли. Немцы открыли ужасную пальбу по парашютистам, наблюдавшие за происходящим амстердамцы были вне себя от бешенства при виде такой подлости. Мы, то есть женское население Заднего Дома, еще и перепугались до смерти. Бррр, ну и мерзкая же вещь стрельба!

Теперь о себе.

Когда я вчера была у Петера, речь у нас, уж не помню как, зашла об отношениях мужчины и женщины. Я уже давно собиралась спросить у него о некоторых вещах. Он знает все; когда я ему сказала, что мы с Марго в этом вопросе почти полные дуры, он ужасно удивился. Я подробно рассказала ему о Марго и о себе и о наших родителях и сказала, что в последнее время я вообще не решаюсь их спрашивать. Тогда он вызвался просветить меня, и я с благодарностью воспользовалась этим предложением: он рассказал мне о противозачаточных средствах, а я набралась храбрости и спросила, как мальчики замечают, что они уже взрослые. Он ответил, что над этим ему надо подумать и он расскажет мне вечером. Среди прочего я рассказала ему историю про Жак и добавила, что девочки не могут сопротивляться сильным мальчикам.

– Ну, меня ты можешь не бояться, – сказал он.

Когда я вернулась вечером, он рассказал мне о мальчиках. Нам было немного неловко, но все же было очень здорово, что мы об этом говорим. Ни он, ни я и не представляли, что девочка и мальчик могут так откровенно обсуждать самые интимные вещи. Я думаю, что теперь я знаю все. Много он рассказывал мне о том, как нужно предохраняться, о «присервативах». По-немецки.

Вечером в ванной мы с Марго говорили о Браме и Треес.

Сегодня утром меня ожидала большая неприятность. После завтрака Петер сделал мне знак подняться с ним наверх.

– Хорошо же ты заманила меня в ловушку, – сказал он. – Я слышал, о чем вы говорили с Марго в ванной, теперь я понял: ты просто хотела выяснить, что я знаю об этом деле, чтобы потом посмеяться с Марго!

Я была совершенно убита и постаралась, как только могла, заставить его выбросить из головы нашу пошлую болтовню; я так хорошо понимаю его чувства, а ведь на самом деле ничего подобного не было!

– Ну что ты, Петер, – сказала я, – неужели, по-твоему, я такая низкая обманщица, я обещала тебе держать язык за зубами и не нарушу слово. Разыграть такой спектакль, нарочно так подло обманывать – нет, Петер, это уже не смешно, это не шутка, не развлечение, это просто непорядочно. Я никому ничего не рассказывала, честно, ты мне веришь?

Он стал убеждать меня, что верит, но надо будет еще раз с ним поговорить, целый день я только над этим и ломаю голову. Хорошо еще, что он прямо высказал то, что думал, а представь себе, что он бы ходил и держал это в себе? Милый Петер!

Теперь я должна и буду рассказывать ему все.

Дорогая Китти!

Я часто хожу по вечерам наверх глотнуть свежего воздуха в комнатке у Петера. В темной комнате гораздо скорее может завязаться настоящий разговор, чем когда солнце щекочет тебе лицо. Мне очень уютно сидеть рядом с Петером на стуле и смотреть в окно. Ван Даан и Дюссел, видя, что я вхожу к Петеру, начинают говорить ужасные глупости и пошлости. Например: «Annes zweite Heimat» [42] или «Подобает ли мужчине в столь поздний вечерний час и в темноте принимать у себя молодых девушек?» Петер выказывает удивительное присутствие духа по отношению к таким якобы остроумным замечаниям. Моя мамочка сгорает от любопытства и наверняка спросила бы, о чем мы разговариваем, если бы в глубине души не боялась, что я откажусь ей ответить. Петер говорит, что взрослые просто завидуют нашей молодости и злятся, что мы не обращаем внимания на их колкости.

Иногда он сам приходит за мной вниз, но и тут получается неловкость, потому что, несмотря на все меры предосторожности, он краснеет до ушей и ничего не может толком сказать. Какое счастье, что я никогда не краснею, вероятно, это пренеприятнейшее ощущение.

Еще меня очень огорчает, что Марго сидит внизу одна, в то время как я наверху нахожусь в хорошей компании. Но тут я ничего не могу изменить, я была бы рада, если бы она ходила вместе со мной наверх, но тогда она уж точно будет пятым колесом в телеге.

Со всех сторон сыплются подначки насчет нашей внезапно вспыхнувшей дружбы, а за столом то и дело возникает тема свадьбы, которую сыграют здесь, в Убежище, если война продлится еще пять лет. Задевает ли нас вздор, который выплескивают на нас наши старики? Во всяком случае, не слишком сильно, это все так глупо. Неужели мои родители забыли собственную юность? Похоже, что да, по крайней мере, они всегда принимают всерьез сказанное нами в шутку и смеются над нами, когда мы серьезны.

Не знаю, что будет дальше, не знаю и того, всегда ли нам с Петером будет о чем говорить. Но если это будет продолжаться, мы, наверно, сможем быть вместе и не разговаривая. Если бы только верхние старики не вели себя так глупо. Наверно, им просто не нравится, что я прихожу. Ведь мы с Петером не рассказываем, о чем мы говорим. А представляешь, что было бы, знай они, какие интимные темы мы обсуждаем.

Я хочу спросить Петера, знает ли он, что и как расположено у девочки в том месте. По-моему, мальчик там внизу устроен не так сложно, как девочка. Ведь на фотографиях или изображениях обнаженных мужчин отлично видно, что там у них, а у женщин – нет. У женщин половые органы, или как там это называется, больше спрятаны между ног. Петер, скорее всего, никогда еще не видел девочку совсем вблизи, я, честно говоря, тоже нет. И в самом деле у мальчиков все проще. Ума не приложу, как мне объяснить ему наше строение. А он его не знает, это мне стало ясно из его слов. Он мне рассказывал про Muttermund [43], но ведь это находится внутри, его увидеть невозможно. У нас, надо признать, все очень хитро устроено. Только в одиннадцать или в двенадцать лет я узнала, что у нас внутри есть еще одни срамные губы, их совсем нельзя увидеть. И в довершение всего я еще считала, что моча течет из клитора. Однажды я спросила у мамы, а для чего у меня эта штучка, она ответила, что не знает, – ха, как же глупо она себя всегда ведет!