Перепутья - Венуолис Антанас. Страница 17

Наткнувшись на небольшую поляну в лесу, они быстро вырыли яму, коротко и вполголоса помолились и похоронили убитого. На выровненной могиле мечами прочертили крест и, чтобы не осталось никаких следов, сверху присыпали ветками и листьями.

Солнце уже село. В пуще стало темно. Отряд сбился с пути, и никто не мог сказать, в какую сторону им ехать.

Хотя брат Звибак отлично знал, что это был вовсе не лесной дух, но, желая спасти свою честь, он старался ничего не объяснять; ведь если бы выяснилось, что они вчетвером не смогли противостоять одному жемайтийцу, тогда у него отняли бы доспехи и шпоры и выгнали бы из рыцарей и истинных братьев. Не решался откровенно заговорить о происшедшем и брат Хенке. Один лишь Оскар Фукс был свято убежден, что они столкнулись с лесным божеством, но и он ничего не мог рассказать. Теперь, бледный и от испуга почти лишившийся чувств, он вздрагивал от малейшего треска веточки и все протискивался в середину отряда. Рыцари вели коней за собой и все время шептали молитвы и крестились. Они не боялись ни хищных зверей, ни нападения жемайтийцев. Теперь они все с превеликой отвагой бились бы с врагами, будь их даже в два раза больше, но оставаться ночевать в лесу, да еще в таком месте, никто не хотел. Рыцарь Дранк задумал было вернуться назад и заночевать в той деревушке — все же не в лесу, но его отговорил Ганс Звибак.

Отряд провел ночь в лесу, но до самого утра ни один всадник не сомкнул глаз: все молились, перебирали четки и легли лишь когда забрезжил рассвет.

XVI

Было воскресенье. Крестоносцы запретили крещеным жемайтийцам в этот день не только работать в поле, но и в лесу охотиться. На такой запрет никто не обращал внимания, но все-таки люди побаивались, что слух об этом может дойти до ближайшего замка, до комтура и тогда крестоносцы явятся наказывать их за непослушание. Кроме того, было велено, чтобы в воскресенье, когда солнце поднимется к зениту, все собирались в какую-нибудь избу помолиться христианским богам, которых немецкие монахи и ксендзы раздавали в жемайтийских селениях как распятия, образа и деревянные или оловянные крестики.

В одно такое воскресенье в деревне Парайсчяй собрались после завтрака в избу старика Гинутиса соседи. Некоторые пришли и из далеких деревень, с хуторов, из лесов. Собрались в основном старики, женщины и девушки, так как все крепкие мужчины и отроки ушли со своими командирами на войну — помогать крестоносцам и Витаутасу бить Скиргайлу и Ягайлу. Собрались не по случаю воскресенья, не христианских богов восхвалять, но поговорить, повидаться, новостями поделиться, про своих ушедших на войну мужей, сыновей вспомнить и о новом порядке и вере посудачить. В деревушку ползли слухи о том, что Ягайла подарил Жемайтию ордену, что вскоре и жемайтийские воины должны будут носить белые плащи с черными крестами, что в Кельме крестоносцы задумали построить свой храм, что будет запрещено каждый третий день есть мясо зверя и птицу, что вдоль Немана в пущах скитаются отдельные отряды крестоносцев, которые из леса нападают на деревушки, грабят скарб, увозят женщин и жестоко карают тех, кто не придерживается новой веры и все еще молится старым богам. Все эти слухи вызывали у людей тревогу, и настроение у них было подавленное.

— Да, гостюшки, такие-то делишки: скоро уж не отличишь, кто свой, а кто крестоносец; все одних и тех же богов славить будем, все в один храм ходить станем, — вздыхал старик Гинутис, вместе со своими соседями сидящий на дубовой лавочке возле избы.

— А я думаю, если только удастся им разбить стены Вильнюса, тогда не только Жемайтию, но еще и Тракай у Витаутаса потребуют, — зловеще пророчествовал его сосед Индре. — Разве можно насытить крестоносца?!

— Как же не удастся, Индре, как же не удастся, — поддержал соседа Гинутис, — столько войска понасобирали, тьму тьмущую — и своих, и чужаков, да и наших сколько присоединилось. Говорят, три дня по обоим берегам Немана шли.

— А уж таранов этих, таранов и машин всяких, чтоб стены Вильнюса разбивать, говорят, столько по Неману на судах везли, что прямо как город, как город.

— Да, говорят, одна такая башня под Скирпстауей перекувырнулась и в воду свалилась, говорят, половину Немана перегородила. Потом сотня мужчин целый день трудилась, пока вытащили.

— Вот же сила у проклятущих, вот же сила! Говорят, все в доспехах, и иных даже кони доспехами закрыты.

— Говорят, Ягайла тоже сильно Вильнюс укрепил: из Кракова и пушки, и доспехи прислал.

— Вот, как вспомню наши времена — и пушек этих не было, и в доспехах никто не ходил. У крестоносцев, бывало, и то не у всех доспехи имелись, а уж наши — одними копьями и палицами ихние полки расшибали…

— Но разве войны такие бывали: случалось, они тайком проберутся в Жемайтию, мы — в Пруссию, поразбойничаем день-другой — и побыстрее домой с добычей. А теперь уже не так на добычу смотрят, как стараются побольше кровушки пролить.

— Видишь, раньше, может, их тоже меньше было, не собирались такие полчища, как нынче.

— Да и мы разве так в прежние времена воевали. Бывало…

— Смотри, и кривис Талунда ковыляет, — прервал собеседника Гинутис и всмотрелся в поле. — Да еще не один, с девками. И копье несет.

— Вот же беспокойный старик — мужиков нет, так он хоть девкам головы забивает. Смотри, чего доброго, еще и он уйдет на войну.

— Раньше ушел бы, если бы с крестоносцами воевать, но теперь, когда против своих же идут, не поднимет старик руку.

— А богов он еще в своей избе славит?

— В избе нет, но в лесу новый жертвенник построил. Думаешь, он теперь из дома с женщинами идет? Из святилища, Пикуолису молились.

— Донесет кто-нибудь крестоносцам, снова всем худо будет. Намедни как пригрозил комтур: мол, если я узнаю, что вы все еще старых богов славите, то не только ваши леса и избы спалю, но и вас самих в Пруссию выгоню.

— Немураса уже нет, а больше доносить вроде некому.

— А если кто и донесет, то так уж мы и позволим, чтобы и леса, и избы спалили. Ах, мужики, мужики! Комтура испугались! Немецкие молитвы творить собрались! Чужих богов славить! — пристыдил всех долго молчавший и о чем-то думавший Мишку Йотайкис.

— Тогда почему мы детей против своих воевать отпустили?! Где это видано, чтобы свой своего душил! — вспыхнул Седгайлис и продолжал: — Иногда и между своими ссоры случаются, но чтобы свой против своего шел да еще общего врага на помощь звал, этого в Жемайтии еще не бывало! Разве слышали вы что-нибудь подобное во времена Кестутиса и Альгирдаса? Разве дружили с псами-крестоносцами князья Миндаугас и Гедиминас  ³¹? О Праамжюс  ³², неслыханное это дело!

Услышав ссору мужчин, спрыгнули с приклетка женщины и девушки, окружили стариков и прислушались к их разговору. Увидев приближающегося со стайкой женщин Талунду, мужчины замолчали, и каждый задумчиво стал смотреть себе под ноги.

— Да хранит вас Перкунас и все наши боги! — еще издали приветствовал собравшихся старик Талунда и вонзил копье в землю.

— Да хранят и тебя наши боги, — нестройно ответили собравшиеся и, казалось, неохотно подняли опущенные головы.

— Ну, мужчины, женщины, почему приумолкли? Почему не славите Праамжюса? Разве он уже от вас солнце спрятал? Разве Жемина уже не благословляет хлеба на наших полях? Разве сладкая Милда любовь в ваших сердцах в ненависть превратила? Чего приумолкли, гостюшки?

— По твоим речам слышим, Талунда, что и для тебя Праамжюс солнышко затмил и сердце местью наполнил, — ответил старик Индре и снова стал смотреть себе под ноги.

— Садись, дядя, гостем будешь, — пригласил хозяин избы Гинутис и, подвинувшись, освободил место на лавке.

— А чего ж вы носы повесили? Почему вы без оружия? — оглядываясь, спрашивал кривис Талунда.

А вы, девушки, женщины, почему вы не танцуете, почему не поете?