Набат - Люфанов Евгений Дмитриевич. Страница 15

— Истинно так, — подхватил Квашнин. — Золотой человек ты, Егор Иванч... Главное, милый, сам будь здоров, а мы — люди таковские. Пей, дорогой...

Егор Иванович осторожно поднес стаканчик к губам и, ловко опрокинув его в рот, выпил одним глотком.

— Ах, дуй те горой! Вот это питок так питок! Ловко действуешь, — восторгался Квашнин. — Колбаски, Егор Иванч... Не обессудь, что малость с душком. Дешевле так, прямо скажу... Или — воблинку вот... — и торопился снова наполнить стаканчик. — Может, щец отведаешь? Хорошие щи, с солонинкой, ей-бо!..

— Нет, мерсю-с, уже кушал... Да-а... Так вы, можно сказать, семейный праздник справляете?

— По силе-возможности, Егор Иванч.

— По малому достатку, но зато ото всей души, господин приказчик, — добавила Пелагея.

Господин приказчик неторопливо пожевывал колбасу, принимал из рук Квашнина уже третий стаканчик и сидел тоже с поблескивающими, захмелевшими глазами.

— Я, конечно, в Калуге, в губернском городе до этого жил. Калуга-то, знаете... Ух, какой город!.. Храм там помогал подновлять. Как художник... И промежду прочим талант имею... Все певички из хора влюблены были, а одна даже травиться хотела... — Фома Кузьмич хочет меня управляющим всем заводом сделать. Дороже всех ценит... Управляющим, слышь?.. Я тогда нешто такой пир закачу, как у вас... — пренебрежительно оттопырил Егор Иванович губу, указав на стол. — Шимпанского целую дюжину... А то — две... Всяких индюшек и шпротов еще... Очень шпроты люблю. И люблю — когда женщины... Вот ты, помоложе, подсядь ко мне, — подмигнул он Пелагее.

Она еще больше зарделась и опустила глаза.

— Подсядь, Полька, подсядь, ничего, — подбадривал ее Семен. — Уважь человеку.

— Я управляющим буду... Это ничего. Это так полагается... Фома Кузьмич говорил, в Москве вон... Знаешь Москву?.. Там, говорит, под малиновый звон сорока сороков охотнорядские купцы чай пьют до полной потери памяти... До памяти, до сознания... Под малиновый, знаешь?.. Меня Фома Кузьмич в конторе учил раз, как колокола там звонят... Монашки к себе зовут, кличут: к нам... к нам... А монахи — от себя это: будем-будем, не забудем, как отзвоним, так придем. Бом! Бом! Видал? То-то... Фома Кузьмич, знаешь...

В зыбке кричал ребенок, крик его заглушался смехом, дребезжанием балалайки. И лишь когда Павлушка-Дрон, словно стараясь перекричать этот шум, стал хрипло закатываться, Семен сказал жене:

— Ты, Польк, того... Допей, без закуски прямо, а потом его покорми... Может, ему исть охота... Эй, ты, Павла... как там тебя?.. — ткнул пальцем в зыбку. — Ты, Полька, его покорми, он от тебя захмелеет, крепчей заснет.

Пелагея послушно налила себе из бутылки остатки и выпила. Хотела подняться, но Егор Иванович не пускал ее.

— Она, мил человек, ребеночка покормить, дите. А потом обратно к тебе подсядет, — объяснил ему Квашнин.

— Замолчать! — вдруг повысил голос и стукнул приказчик кулаком по столу. — Чтоб всем замолчать... Ты — коперщик, а я управляющим буду... В уговоре сказано — беспрекословно чтоб... И хозяину и приказчикам... Угождать чтоб во всем... Я могу тебя, Квашня, в один миг с завода изжить, а ты хозяину долг возврати. Он потребует... А не то — в арестантскую... Хочешь, завтра подстрою, а?.. Хочешь?..

— Да зачем же такое хотеть, Егор Иванч?.. Мы для вас всей душой, — робко увещевал его Квашнин. — Егор Иванч, дорогой...

— Не Егор, а Георгий!.. — снова стукнул Егор... Георгий Иванович кулаком по столу.

— Ага... Я про это и говорю... Как, значит, Гего... Греогий...

Но Егор... Георгий Иванович продолжал свое:

— Хочешь, а?.. Говори!.. В один миг за ворота... Любого могу. И тебя, и тебя, — указал на Ржавцева и на Мыльникова. — Мне только стоит сказать... И скажу... Дерзкие слова, скажу, про хозяина говорят... Забожись, что не так, а Фома Кузьмич все равно мне поверит...

И веселье как ветром сдуло. Может ведь... Правда, может так сделать... Не только нищими снова, даже арестантами станут... И в какую же лихую минуту привел его Семен!..

— Господи... Владыка милостивый... — шептали Дарья и Трофим Ржавцевы.

Пелагея сидела ни жива ни мертва. Гаврюшка перестал терзать балалайку, и подмывало его ударить этой балалайкой по напомаженной приказчичьей голове. А что будет потом?.. Всех погубит: и себя, и Семена с Трофимом. Но и стерпеть не хватало сил.

— Ты чего?.. Почему смотришь так?.. — перехватив его взгляд, приподнялся Егор Иванович. — Беспрекословно чтоб!.. — взвизгнул он и, царапнув рукой по балалаечным струнам, оборвал их.

— Егор Иванч, дорогой, погоди... Постой, милый... — бестолково и беспомощно бормотал Семен, стараясь утихомирить своего почетного гостя, а у того наливались злобой глаза.

— Вон отсюда! — топнул он на Гаврюшку ногой. — Потому — не желаю... А желаю, чтоб вон...

— Гавря, друг... — умоляющими глазами посмотрел на Гаврюшку Квашнин. — Уважь, Гавря, уйди...

— Все уходите, — распоряжался приказчик, властно размахивая рукой. — Не желаю с хамлетами... А тебя, Квашня, завтра с завода долой...

Пелагея уронила голову на стол и завыла. Всхлипывающая Дарья и помрачневший Трофим пятились к двери, опасаясь проронить слово.

— Ушли, Егор Иванч, все ушли... По-твоему сделали, дорогой... Не горячи ты себя, — старался Квашнин придать ласковость своему голосу.

Приказчик удовлетворенно кивнул.

— И всегда чтобы так... — посмотрел на Пелагею, и по его лицу змейкой скользнула улыбка. — Уходи, — приказал Семену. — Я с ней тут... беспрекословно чтоб все... С ней останусь...

— Егор Иванч, милый... Ведь она мне жена... Понимаешь, жена...

— Уходи! — угрожающе повторил приказчик.

— А ежели это... с заводу не станешь гнать? — дрожали и губы и руки у Квашнина. — Ты скажи...

— До трех считать буду... Ра-аз... — протянул приказчик.

Квашнин нерешительно подался к двери.

— Два-а-а...

Квашнин стоял у порога.

— Три!

Егор Иванович осмотрелся. Заплетающимися ногами подошел к двери и накинул крючок.

«Свалится, может... заснет...» — думал Квашнин, сидя за дверью времянки. Гулкими тупыми ударами колотило в висках, к сердцу подкатывала горечь страшной тоски, от которой хотелось взвыть.

Кричал, замолкал и снова кричал Павлушка-Дрон, и никто не подходил к нему, не качнул зыбку, не прибаюкал:

Глава девятая

КРЕСТНАЯ НОША

По извилинам скрытой в опоке формы течет знойный металл, и долго еще уже над потускневшей лавой дрожит воздух мелкой и душной рябью.

С пяти часов утра формовщики ряд за рядом начинают заполнять цех заформованными опоками, оставляя между ними узкие тропки, чтобы перед гудком на обед покрыть опокой последнюю форму. После обеда формовщики становятся литейщиками. С ручниками и с ковшами на вилах стоят они, выстроившись в ряд, у вагранки. Над головой гудит вентилятор, нагнетая в вагранку воздух, — бушует в копилке чугун. Вагранщик лепит глиняные пробки и насаживает их на палки для закупорки выпускного очка, щурится, наблюдая через закопченный осколок стекла, как кипит чугун белым ключом, и, когда наступает срок, коротким и острым ломиком пробивает закаменевшую пробку над желобом.

Сначала слабой тоненькой струйкой, шипя, течет по желобу огнецветный чугун, потом прорывается все сильнее и стремительным клокочущим потоком рвется наружу, наполняет один ковш за другим, меча искрами, как бенгальским огнем.

Приноравливаясь попасть в темнеющее отверстие литника, наполняют рабочие расплавленным чугуном пологую земляную чашку, чтобы под верхней половиной опоки равномерно разливался металл, плотно, без раковин заполняя оттиск модели, пока не показывался в выпоре. Жжет землю чугун, гулко ухают опоки; к шву, к соединению обеих половин подносят огонь, и горящий газ с шумом опоясывает всю опоку синим переливчатым кушаком. Колышется, дрожит воздух над ярко светящимися литниками, пока их не присыпят землей, и тогда глаза не так щурятся от жары, от слепящего их огневого металла.