Набат - Люфанов Евгений Дмитриевич. Страница 20

Глава одиннадцатая

В ЧУГУННОМ ПОЛЫМЕ

Кончилась слякоть, и ударил мороз. В серой пелене, застилавшей небо, появились просветы, из которых на землю повеяло стужей. Гребнями и кочками окаменела вчерашняя грязь, ледяной коростой покрылись лужи.

Макеевы разыскивали свою дочь. Забегали ко всем землякам, жившим в Громке, Хомутовке и Дубиневке. Искали на базаре: может, вздумала повидать кого из односельчан?.. Искали по церквам: может, молиться ушла?.. Но как она, босая, в затасканной поневе, туда пойдет?.. Переполошились все обитатели артельной квартиры. Осмотрели чердак, сарай и погреб, — Аришка как в воду канула. А может, и правда — в воду?.. Озадачивал всех серебряный рубль, который она принесла домой. Только ли за мытье полов получила его?

Слухи об исчезнувшей дочери вагранщика дошли до Семена Квашнина. Со слов Пелагеи знал он, что было субботним вечером в заводской конторе.

Насосавшись через тряпицу хлебной тюрьки, Павлушка-Дрон спал, а Семен, продолжая тихонько покачивать зыбку и обдумывая нескончаемые свои думы о лучшем житье-бытье, ожидал в тот вечер возвращения жены. Несколько раз принималась тявкать хозяйская собачонка, и каждый раз Семен думал, что это Полька идет. Ржавцевых дома не было: Дарья у кого-то стирала, а Трофим работал в вечернюю смену. Задремала или куда-то убежала собачонка, — без ее оповещения пришла Пелагея, и была она пьяней самого вина. Заплетающимися ногами подошла к лавке и словно выбирала, примеривалась, с какого конца лучше присесть. Полушалок сполз с раскосмаченной головы, глаза были мутными и тревожными. Непослушными пальцами с трудом достала из-за пазухи тряпочку, развернула ее и протянула мужу новенький, только недавно отчеканенный полтинник.

— На, Сень, тебе... Заработала...

Монета выскользнула из ее пальцев, описала по полукруг и легла к ногам Квашнина.

— Добычливой стала, — усмехнулась Полька и тыльной стороной руки стерла потянувшуюся из уголка губ слюну. — Пила, Сень... И с приказчиком и с хозяином... Обое Польку твою миловали... Полтинник хозяин дал, а приказчик так, задарма... — медленно, с придыханием, расслабленным голосом говорила она, а потом чему-то засмеялась.

У Семена сначала захолонуло в груди, а следом за тем будто ошпарило кипятком и перехватило горло отчаянием, словно тугой удавкой. Он схватил Польку за кофту и рванул к себе. С треском разорвался ситец, брызнули пуговки. Полька ткнулась лицом в колени мужа и свалилась на пол. В зыбке запищал Павлушка-Дрон, и его писк остановил занесенную для удара руку Семена. «С хозяином была... С самим хозяином...» — словно вдруг озарила его мелькнувшая мысль, и он сел рядом с Полькой, нетерпеливо затряс ее за плечо.

— Слышь ты... Слышь?.. Хозяин-то... по-хорошему с тобой обошелся?.. Чего говорил?..

И в мыслях у Квашнина, облегчая и успокаивая его, было: явится Полька как-нибудь снова в контору и не с поклоном, не с жалобной просьбой, а, игриво посматривая на заводчика, может, положив ему на плечо руку, скажет: «Поставь, Кузьмич, Семена в десятники...» Запросто так, по-свойски Кузьмичом назовет... Вот как все может статься!

— Поля... Поль... Ты, Поль, ложись, отдыхай... Ничего, заспишь это все, — успокаивал он ее.

Помог ей подняться, сам разул и довел до постели. Павлушка-Дрон попищал немного и снова заснул. Тихо в комнате. В тоненьком зеленоватом лучике, падающем от горящей лампадки, играет, искрится на полу серебро полтинника... «Из ума вон совсем...» — осуждая свою забывчивость, подумал Квашнин и поднял его.

Утром, тайком от Ржавцевых, растравляя свою бессильную ревность, допытывался у Польки подробностей всего, что было в конторе. Дрожа, как в ознобе, мучился тем, что жена оказалась такой податливой, но и опасался, как бы Аришка не перекрыла ей дорогу к заводу. Польстится хозяин на девичью молодость и отвергнет Польку совсем.

И вдруг — слух о том, что Аришка пропала. Вернулась с мытья полов, рубль денег домой принесла и исчезла. Известие о рубле ущемило самолюбие Квашнина: целый рубль! А Польке — только полтину. Выходит, вдвое дороже хозяин ту оценил.

Была такая минута, когда Квашнин хотел при всем честном народе повергнуть заводчика в стыд и срам, а может быть, и заставить его ответить перед царевым законом. Вот она — Пелагея — сама потерпевшая и живая свидетельница того, что с Аришкой сделано... Но минута эта была слишком короткой, не успевшей как следует потешить Квашнина в таких дерзостных мыслях. Вместо обличения Дятлова сказал Пелагее:

— Избавь тебя бог про полтинник упомянуть. В случае каких разговоров — гривну за мытье получила. Одну гривну лишь. И как только с полами покончили, так вместе с этой Аришкой ушли. И не так поздно было, только-только темнеть начало. А где и что приключилось с ней — знать не знаешь. И хозяин и приказчик во всем степенстве себя держали, а не токмо чего...

В сумерках Квашнин пошел в хомутовский конец, потолкался около артельной квартиры, в которой проживали Макеевы, послушал, о чем судачили люди, а оттуда — в город, к дому аптекаря. Долго примерялся, как вызвать Егора Ивановича и с чего начать разговор. Мысли путались, одна отвергала другую. Не дай бог, если приказчик подумает, что коперщик бить его пришел. Озлобится, близко к себе не подпустит, не даст слова сказать.

И чуть-чуть не случилось именно так. Звякнула щеколда калитки и, в неизменном своем котелке, в узкоплечем коротеньком пальтеце, поигрывая тоненькой тросточкой и что-то беззаботно насвистывая, показался собравшийся на вечернюю прогулку Егор Иванович, а Квашнин — медведем — ринулся к нему из темноты, напугав чуть не до смерти.

— Егор Иваныч... голубь...

А у «голубя» в чем только душа держалась. Он отпрянул во двор, хотел крикнуть дядю, но коперщик вовсе не собирался его настигать. Сведя голос почти до шепота, Квашнин говорил:

— Касаемо Аришки, Егор Иванч, я... Предостеречь хочу, упредить... Молва, слышь, идет...

— Что? Какая молва? — осмелел приказчик.

— На том люди сходятся, что поохальничали, дескать, за рупь над Аришкой в конторе, потому, мол, и сгинула девка... Держаться вам надо на том, что только гривну за полы заплатили. При случае и Полька так скажет. Не проговорись ненароком, голубь.

Егор Иванович удивился такой заботливости.

— Ладно. Ступай, — и сунул Квашнину в руку какую-то монету.

Большая монетина. Может, рубль?.. Под фонарем, горевшим на углу улицы, Квашнин разжал пальцы. На ладони лежал полустертый медный пятак.

Аришка еще не нашлась. Хотя и не такое уж это большое, но все-таки происшествие, и горожанам было чем на воскресном досуге час-другой занять языки.

— Какая-то девка твоего заводского мужика пропала, — сказала за вечерним чаем Фоме жена. — Полы будто в конторе мыла.

— Ну так что? — схлебывая с блюдечка чай, спросил он.

— Ничего. Разговоры идут. То ли Маришка, то ли Аришка какая-то, — не сводя испытующих глаз с лица мужа, досказывала Степанида Арефьевна.

— Не кошелек с деньгами, найдется.

— По рублю, говорят, поломойке платишь. Не дорого ли, Фома Кузьмич? — многозначительно заметила Степанида.

— А еще ничего не слыхала?

— Хватит и этого... Поломойке — рубль, соборной певичке — трешник... Заводчик — а с простыми девками путаешься.

— Тебе, пожалуй, намелют, только уши развесь, — усмехнулся Фома. — По рублю... Ведь придумают же!..

На следующий день, когда Дятлов приехал на завод, Егор Иванович передал все, что говорил коперщик.

Дятлов поморщился.

— Черт те чем голову мне забивают. Будто окромя забот нет... Я вагранщику этому такой ответ дам, что в ушах затрещит. И его и коперщика заодно — рассчитать. Будут мне мое настроение портить...

— Что касается вагранщика, то ваше слово, Фома Кузьмич, безукоснительно верное, а относительно коперщика... Подумать надо, Фома Кузьмич, — заметил приказчик. — В услужение рвется он. Где, кто, когда, чего скажет — все до тонкости будем знать. Осмелюсь, Фома Кузьмич, посоветовать, что попридержать коперщика следует. И от копра поближе к рабочим перевести.