Набат - Люфанов Евгений Дмитриевич. Страница 66

Дятлов шарил рукой по карманам, ища кошелек, но найти не мог. В спешке, что ли, когда одевался у Катеринки, не заметил, как выпал он? Пошарил рукой по сиденью пролетки — нет кошелька. Не так много денег в нем было, рублей пятьдесят, но все же жалко ни за что ни про что терять их. И кошелек новый, в Москве недавно купил.

— Чертовщина какая... — проворчал он. И сказал извозчику: — Подожди. Сейчас тебе деньги вынесут.

Дверь только-только закрылась за ним, а извозчик ожег лошадь кнутом, и она понеслась по улице.

«Прах с ним совсем, с этим гривенником... Может, за дворником пошел... Задержать чтоб...» — думал извозчик и раза два оглянулся, не видна ли погоня.

Дятловский кошелек лежал за пазухой у Катеринки. Хотя и понимала она, что бояться ей нечего, не примчится Фома Кузьмич на станцию разыскивать ее, но все же не выходила из дальнего угла вокзала, откуда ей и входная дверь видна была, и можно было надежней укрыться за спинами других пассажиров. Билет сама брать не стала, а дала деньги носильщику, и он ей вручил его. Дело оставалось только за поездом, которому уже дали выходные звонки.

Решение Катеринки уехать и ее сборы были недолгими. Когда уснул Фома Кузьмич, она поднялась с унылой мыслью о том, что от заводчика теперь ничем не попользуешься, а рука нащупала кошелек в кармане висевшего сюртука. Воровкой ее назовет... Не такая уж это обида. На то она и цыганка, — не привыкать... Куда ей деваться? Да хоть в Москву! Погуляет неделю-другую, а потом — в заведение. Вот и дело с концом.

На стене висели два новых платья и шаль. Свернуть их было делом одной минуты. А кошелек уже в руках. Ты, Фома Кузьмич, скоро решаешь, — и она, Катеринка, раздумывать долго не будет... Оглянулась на него и — за дверь.

Набат она услышала на полпути к станции. Взглянула на горящую мельницу и ускорила шаги.

— Сгори хоть дотла тут все!

Дятлова на заводе не было, а работа шла полным ходом. Литейный мастер Макс Иоганн Отс наведывался к нему домой и потом с грустным вздохом сообщал в цехе:

— Я приносил господин рабочий печальный известий. Уважаемый господин хозяин есть немножко больной, и мы будет немножко ждать его поправлений.

— Пущай похворает. Нам бы только к получке он поправился.

— О, да! О, да!

Но господин хозяин не поправился и ко дню получки.

— Очень печальный известий приносил я, — опять вздохнул и беспомощно развел руками Макс Иоганн Отс. — Господин хозяин лежит постель. Это такой печальный неприятность, такой печальный... Я есть расстроенный высший мер.

Но вместо беспокойства и удрученных лиц мастер неожиданно увидел, что рабочие с усмешкой перемигиваются, а кто-то даже захохотал.

— Ну и немец же!..

— Что есть в этом смешной? — удивился Отс.

К нему подошел пожилой формовщик и, тоже посмеиваясь, сказал:

— Поезжай, Максим Иваныч, к хозяину и скажи ему: так, мол, и так, Фома Кузьмич, рабочие не дурей нас с тобой... Пущай он эти игрушки кончает и нам деньги везет.

— То есть как?

— Очень просто. Ежели сам не хочет глаза казать, пускай тебе с Минаковым даст деньги, а вы с нами тут и расплатитесь. А он — болей сколько влезет.

Рабочим становилось все веселее. Еще несколько человек, подойдя к мастеру, с нескрываемыми усмешками покачивали головами, издевательски говоря:

— Заболел... Ай-яй-яй!.. Может, уж и не вызволится?.. Вот беда так беда!..

— Я не понимал такой шутка, — покраснел и нахмурился Отс.

— Ах, не понимал?.. Ну, так мы тебе разъясним, — выдвинулся вперед завальщик Зубков. — Нечего зубы скалить, — прикрикнул он на смеющихся. — Не до веселости тут...

Дело принимало неожиданный для мастера оборот. Оказалось, что двое рабочих — вот этот завальщик Зубков и обрубщик Тишин, — подозревая что-то нечистое, выследили накануне, как Дятлов, будучи в добром здоровье, вечером куда-то выезжал из дому; разговаривали потом с его дворником и узнали, что хозяин несколько дней пробыл в загородном монастыре в гостях у игумена и ни о какой его хвори не было и помина.

— Шутить с нами вздумал, Максим Иваныч? — сурово спросил Зубков. — Гляди, дядя... Одного такого шутника наши ребята на тачке вывезли, а другого — качнули. Как бы и ты себе беды не нажил.

Отс пожал плечами и недоуменно выпятил нижнюю губу.

— Я имел такой сведений от его домашний людей, что господин хозяин есть очень больной.

— А хозяина самого вы видали? — спросил Тишин.

— Я видал его супруг.

— Врешь! — крикнул Зубков. — Знаем, что ты был у него, а о чем там сговаривались — теперь тоже известно: получку нам задержать.

— Кто такой мог сказать? — возмутился мастер.

— Ты. Хозяин болен, не может деньги платить. Не так, что ль?

Отс одернул на себе пиджак, быстро застегнул, а потом снова расстегнул пуговицу.

— Я не может быть позволять разговаривать господин рабочий такой дерзкий слов... Я прошу начинать свой работ. Господин рабочий будет иметь говорить свой хозяин, а я есть здесь мастер. И я кончал говорить.

— Ну, и мы кончаем, — сказал Зубков и, повернувшись, громко крикнул: — Эй, господин рабочий, кончай... Бросай работу!.. Снимай по другим цехам...

— Круши все к чертовой матери! — выкрикнул кто-то и ударил ломом по ваграночном желобу.

— По камушкам весь завод его разнести.

— Немца тоже качнуть... За Лисогоновым вслед...

Прохор Тишин подбежал к колоколу, зазвонил в него, а потом, приложив ко рту рупором руки, громко прокричал:

— Ничего не ломать, в ответе будем за это!.. Забастовку устраивай, а не погром... Не будем браться за работу, пока хозяин не выдаст получки и не освободит Чуброва с Нечуевым. За что их держат в тюрьме?.. Хозяин опять свое начал гнуть, а нам — не сдаваться!.. Будем держаться дружнее, товарищи!..

— Расходись по домам! — подхватил его слова Зубков. — Спокойно расходись, не бунтуй, а завтра утром всем у ворот собраться. Не явится хозяин сюда, мы к его дому пойдем.

Быстро пустел завод. В нем оставались только десятники да мастера из шишельного и модельного цехов. Они смотрели на Отса, не зная, что делать, что говорить. А Отс тоже не знал.

— Очень есть невоздержанный господин рабочий, который не имеет уметь полуслуш... послушаний. И это будет иметь свой большой неприятность, — раздраженно проговорил он.

Сторож Ефрем не знал, уйти ему тоже или оставаться. Долго глядел вслед рабочим, прислушиваясь, как, удаляясь, затихают их гневные голоса. Оглянулся во двор — пусто там; мрачно чернеет закопченный корпус литейного цеха, и Ефрему стало не по себе. Он нахлобучил картуз и тоже побежал за ушедшими.

В этот же день в железнодорожном депо мастер Зворыгин, разозлившись на нерасторопность молодого слесаря, выхватил у него гаечный ключ и ударил им по руке, перебив слесарю пальцы. Это случилось незадолго до гудка. Рабочие раньше времени побросали работу и заявили начальству, что не приступят к ней до тех пор, пока мастера не уволят.

— Можете расходиться, — сказал начальник тяги Решетов. — До гудка остается восемь минут. За это отделаетесь пока штрафом, а дальше будете иметь дело с жандармским ротмистром. — И пригрозил: — Я вам покажу такую забастовку, что своих не узнаете.

Рабочие разошлись по домам. А вечером у вагонного смазчика Вершинкина собрались гости. Окна его небольшого домика выходили в палисадник, заросший акацией и сиренью. Сквозь листву кустарников с улицы было видно распахнутое окно, стол, уставленный пивными бутылками, и сидящих за ним гостей. Сам хозяин выбрал место у окна и играл на гитаре. Время от времени под плясовой наигрыш слышались топот ног, веселые песни и выкрики. Все было, как на самой настоящей пирушке. Только в смежной комнате, окно которой было плотно завешено одеялом, троим людям некогда было перекинуться словом. Один подавал чистые листы бумаги, другой прокатывал по ним валик гектографа, третий сушил отпечатанные листы над лампой. Надо было спешить, и поэтому Симбирцев решил забрать на этот вечер гектограф из погреба Измаила. Будка была все-таки далеко, а действовать нужно быстро, и Устин Рубцов принес гектограф в корзинке, доверху наполненной черной смородиной.