Четыре встречи (СИ) - Сухоцкая Инга. Страница 6

Целый день Марина спасалась кофе, а позже, по дороге в институт, радовалась, что идет не одна, а то бы не знала, на каком свете находится, – может, уже спит, а снится, что идет… Алексей всю дорогу пытался взбодрить, расшевелить бесчувственную спутницу, но так ничего и не добился, и, не из коварных соображений, а по любви к легкости и безмятежности, настроился по-своему приглядывать за старой знакомой, – кто знает, может, для того и встретились.  

Встреча вторая. Глава 7. Забота о ближнем 

…Встречая Марину по утрам на полдороге к заводу, сопровождая в обеденных походах по магазинам, провожая до института, с заботливостью любящего родственника Алексей вовлекал ее в милые легкомысленные беседы, заставляя забыть о «плохом»: а что о нем думать? оно само о себе напомнит, а сумеешь переждать, – само по себе пройдет, и у Марины все наладится. Просто человечек она несуразный, конфузный какой-то: болтает-болтает, да вдруг замолчит, взгляд стеклянным сделается, словно не в себе девушка, глаза то весельем искрятся, то словно туча найдет, потемнеет, нахмурится; и все время за что-то извиняется, за мелочь, ерунду, и когда не за что, – все равно извиняется. 

По-хорошему, с такими лучше не связываться, но уж очень забавляла Алексея ее непосредственность и «детскость», доверчивость и пугливость: собьется на «ты», заденет его случайно, рукой ли, плечом, – и чуть ни преступницей себя чувствует. Зато смеется как! От всей души смеется: и глаза, и губы, и упрямые прядки волос, подрагивая, – смеются. А слушает!… – вдумчиво, серьезно и… наивно, как ребенок, с которым взрослые об «умном» поговорить сподобились, законы физики как сказку воспринимает: 

– Для меня физика – чудо… непостижимое в принципе. 

– А в школе как же?... Учила, наверное… 

– Скорей зубрила. 

– Учитель плохой попался? 

– Что вы! Учитель у нас замечательный был. Другой бы меня попросту возненавидел. А этот – чего только не придумывал, чтобы мозг мой расшевелить. Увы! Нету во мне тех, не знаю, клеток, извилин, которые за восприятие и понимание физики отвечают. Ну, вот бывают люди, которые от рождения или по болезни не слышат. Вообще не слышат. Жизнь идет, звучит, а они не слышат. Но ведь живут же, и даже звучат: дышат, шагают, одеждой шуршат, перелистывают что-нибудь. Как и все живое – звучат. 

– А камни? Камни же звучат. По-твоему, и они живые? – что для Марины чудеса, для Алексея пройденный материал. Только он уже не студент, а вроде волшебника получается, вот и задает «мудреные» вопросы, не для себя, а так… чтобы веру в чудеса укрепить. 

– И камни живут: растут, распадаются, влагу впитывают, поют, эхо рождают, отголоски хранят… Я не про то, – я про глухоту. Про свою к физике глухоту. 

– Но плохой-то звук от хорошего отличишь? Где инструмент слышен, а где сама запись, тусклая, глухая, шумы левые. 

– Может, и отличу, только не в звучание ж дело? Музыка душою пишется. У Бетховена техники, такой как сейчас, не было, а какая музыка! Говорят, пение овсянки услышал, и нА тебе – Пятая симфония, «так судьба стучится в двери». А вы мне сегодня человека назовите, чтобы такую же музыку писал. А ведь овсянки никуда не делись, и сейчас поют... 

– Это уже не физика... 

– Вот я и говорю: она сама по себе, я сама по себе. 

*** 

Не нравилось Твердушкиной приятельство Алексея с молоденькой машинисточкой. Ох, не нравилось! И предъявить-то нечего, но и так оставлять нельзя. К счастью, товарищи из Энского филиала к себе специалиста запросили, – в командировку недели на две. Им без разницы кого пришлют, лишь бы в разработках понимал. Леша – человек сведущий, молодой, пусть смотается, заодно и голову проветрит, а Твердушкина здесь, на месте разберется, – мозги, кому надо, вправит. 

Как только Алексей отбыл, она подловила Марину и, холодно поблескивая стеклами огромных очков, то краснея, то бледнея от гнева, выговорила за обиженных и обманутых, рассказала, что таких «машинисточек» кое-где камнями забивают. Думала, девчонка плакать, оправдываться будет, но Марина только губы кусала, да дрожала вся, а под конец и вовсе поплыла, пошатнулась, да так, по стеночке и ушла, – проняло, видать. В Твердушкиной даже жалость шевельнулась: «Может, и вправду, девчонка не из «тех» будет». Кто такие «те», она и сама толком не знала, – да какая разница? Главное, – мораль соблюсти! а девчонка переживет! 

Для Марины эти переживания пыткой обернулись. Если б речь шла о ней и только о ней, о ее непорядочности – было б не так больно. Но бросить тень на Алексея, – человека светлого и благородного – вот в чем подлость! Как бы ни были невинны их встречи, видно, права Варвара Владимировна: в Мрыське,  в самом ее существе, в тех безднах, которыми попы нормальных людей пугают, в тех тайниках сознания, о которых философы с психологами догадки строят, источник грязи таится, и любой, кто по неведению или из чистых помыслов с Мрыськой связаться решил, только душу свою пятнает. А потому ей, Мрыське, от дорогих сердцу людей как можно дальше держаться надо, именно потому, что дороги. И то сказать: безмятежное эпикурейство, мысль, отдыхающая в сени платанов и смоковниц, счастье как истина и истина как счастье, – все это слишком красиво и вчуже, не для Марины, не для ее ушей. «Вот и нечего любопытничать было. Видишь, не по тебе человек, – замечательный, умный, добрый, но, как говорится, не из твоей песочницы, – пройди мимо», – казнила себя Марина за все сказанное и подуманное, казнила изо дня в день, ожесточенно и зло. Даже не казнила – мстила за Алексея, за реальную тень пусть и надуманных подозрений, задевших его светлый образ. Твердушкина была бы довольна. 

А вот «своим» из отдела происходящее с Мариной не нравилось. Понятно, что девчонка устает, недосыпает, дома, кажется, нелады, но такой опустошенной, болезненно-изнуренной ее не видели. Осторожные расспросы ясности не вносили: Марина лишь глубже уходила в себя. В текстах – опечатка за опечаткой, а ведь хорошая машинистка. Встряхнуть бы ее, в чувство привести… – по-матерински тревожились женщины. Сама собой возникла идея о маленьком, отвлекающем путешествии для Марины, хотя бы в тот же Энский филиал на 2-3 дня. Скоро и цель поездки придумали – доставка «рабочего узла». (Кто ж о Твердушкинских замыслах знал!) 

Марину задание удивило. В городских командировках она уже бывала, но Энск – другое дело. Туда, в древний живописный городок, утопающий в зарослях садов, отправляли как в санаторий, – за труды и по знакомству. К тому же физика для Марины, – что молния для дикарей, – загадочно, мощно и страшно; и что для итээровцев «рабочий узел», для нее – железяка неведомая, которую и везти-то боязно. Но кто ж откажется на теплом солнышке погреться? Хотя б и пару дней! Так даже лучше: и с бабушкой вряд ли что случится, и в институте почти ничего не пропустишь.  

Встреча вторая. Глава 8. Вечер в купе 

«Хорошего понемножку! Спасибо тебе, Энск, за жаркие объятья, за истекающую медовым соком черешню, за костры мальв и канн. Жаль, что из всех сокровищ твоих, – кремлей и дворцов, площадей и соборов, – только и видела, что вокзал да здание Энского филиала с гостиницей для командировочных (Жарко, душно… – не заснуть! Ночь кое-как отмучилась, и того хватило. Затылок до сих пор ломит. И домой очень хочется)», – Марина шагала по перрону осторожно, чтоб не расплескать головную боль, и мечтала поскорее укрыться от палящего солнца. 

Шторки на окошках купе давали тень, но не спасали от зноя. Пахло нагретым металлом и чем-то резиново-клеенчатым. Ничего, ближе к дому жара спадет, голова пройдет, и, может, прикорнуть удастся. Но тут уж – как с попутчиками повезет. Люди в Энске бодрые, громкие… – вон какой гул в вагоне! Прощаются, обещают, дверьми хлопают, окнами скрипят. «Это уж всегда так! Чем меньше народу,  тем больше мутошатся! – кричит проводница, аж в виски отдает. – Слышь! У меня людей-то и полвагона не наберется! … Через пять минут отходим!» В нос бьют запахи копченостей, яблок, духов, пота, вчерашнего перегара, свежего перекура… Молодая пара зайдя в купе и сверив места, скрывается за дверью… Наконец, первый звонок, второй, пронзительное: «отходим, отходим!», и, – под рев напутствий – последний, третий звонок… Поезд трогается, кутерьма на миг утихает, но скоро захлестывает вагон с новой силой, растекаясь по всем купе: охами, ахами, смехом, возней, звяканием, хлопаньем, – возбужденным ожиданием дорожных приключений. В этом бурлении тихое купе Марины, – с белыми занавесочками, с белым же, в бледно-розовых цветах, жидковатом пледе (для энской жары достаточно), – слишком беззащитно, чтоб противостоять всеобщим волнениям.