Дар волка. Дилогия (ЛП) - Райс Энн. Страница 27

— Тогда ты сгоришь вместе со своей тайной, старик.

Запах керосина смешался с запахом зла, вонью зла, когда один из напавших плеснул керосином на газету и она полыхнула.

С низким раскатистым рыком Ройбен схватил человека с факелом когтями за горло, едва не оторвав ему голову. В шее противника что-то хрустнуло.

Потом он обернулся к другому, который отпустил дрожащего старика и стремглав побежал через поляну в сторону деревьев вдали.

Ройбен без особых усилий настиг его. Его челюсти инстинктивно раскрылись. Всем своим существом он желал вырвать сердце у этого человека. Челюсти хотели этого, изнемогали от желания. Нет, никаких зубов, не зубами, которые могут случайно наделить этого человека Даром Волка, нет, он не может рисковать. Его рык звучал, будто ругань, и он вцепился когтями в беспомощного противника.

— Живьем хотел его сжечь? — прорычал Ройбен, выдирая куски плоти из его лица, сдирая кожу с груди. Когти вспороли сонную артерию, хлынула кровь. Мужчина осел на колени и упал ничком, кровь пропитала его старую джинсовую куртку.

Ройбен обернулся. Керосин пролился на мокрую траву и с копотью и треском горел, освещая ужасную картину адским светом.

Старый мужчина, на которого напали, рухнул на колени и скрючился, обхватив себя руками, и пристально глядя на Ройбена расширившимися глазами. Ройбен видел, как он дрожит, промокая и замерзая. Сам он не чувствовал ни дождя, ни холода.

Подошел к старику и протянул руку, чтобы помочь ему встать. Каким могущественным и спокойным он себя ощущал. Огонь горел совсем рядом, но его тепло едва чувствовалось.

В темном подлеске вокруг началось движение и шепот, кто-то истово хвалил спасителя, кто-то не мог сдержать ужаса.

— Куда тебе нужно? — спросил Ройбен.

Мужчина показал на темное пространство под нависающими ветвями дубов. Ройбен подхватил его и быстро отнес под деревья. Земля здесь была сухой и ароматной. Поблекшие стебли скрывали их. Среди плюща и гигантских папоротников виднелась хижина, сооруженная из поломанных досок и рубероида. Ройбен положил старика на его ложе из лохмотьев и грязных шерстяных одеял. Тот забрался поглубже в тряпки и прикрылся одеялом по самое горло.

В замкнутом пространстве сильно пахло грязной одеждой и виски. К этому примешивался запах сырой земли, мокрых и блестящих зеленых букашек и крохотных зверюшек, скрывающихся в темноте. Ройбен инстинктивно сделал шаг назад, будто это маленькое рукотворное убежище могло оказаться ловушкой.

И двинулся прочь, быстро добравшись до верхушек деревьев и перескакивая с ветки на ветку, хватаясь за них руками. Лес становился все гуще, и Ройбен приближался к неярким желтоватым фонарям на Стэньен-стрит, с шуршащими по асфальту колесами, вдоль восточной границы парка Голден Гейт.

Он, казалось, перелетел через улицу, прямо на высоченные эвкалипты Пэнхэндл, узенького ответвления парка, уходящего на восток.

Он передвигался так высоко, как только мог, перескакивая по ветвям эвкалиптов, вдыхая странный аромат их длинных, узких бледных листьев, горький и сладкий одновременно. Двигаясь по узкой ленточке парка, едва не запев от радости, он с легкостью прыгал с одного гигантского дерева на другое, а потом двинулся по крышам особняков, выстроенных в викторианском стиле, подымаясь по склону холма вдоль Мэйсоник-стрит.

Кто способен увидеть его в темноте? Никто. Дождь был его союзником. Он без раздумий спустился по мокрым черепичным крышам и очутился в другом темном лесу, небольшом, — парке Буэна Виста.

На фоне тихого шелеста голосов он уловил еще один голос отчаяния. «Умереть, я хочу умереть. Убей меня. Я хочу умереть».

Это даже не была нормальная речь, она была будто стук пульса на фоне стонов и тихих криков, за пределами человеческой речи.

Он приземлился на крышу дома, где находилась жертва. Большого четырехэтажного особняка у крутого склона холма, на границе парка. Принялся спускаться по задней стене дома, цепляясь за трубы и карнизы, и увидел сквозь окно ужасную сцену. Старая женщина, худая, кожа да кости, лежала, привязанная к кровати с бронзовым каркасом. Сквозь редкие пряди седых волос в свете маленькой лампы просвечивала розовая кожа.

Рядом с ней на подносе стояла тарелка с кучей человеческих экскрементов, от которой шел пар. Наклонившаяся над кроватью молодая женщина держала в руке ложку с омерзительной массой, прижимая ее к губам старой женщины. Та дрожала, едва не теряя сознание. Воняло, воняло мерзостью и злом, жестокостью. Молодая женщина издевалась над старой.

— Ты никогда меня ничем не кормила, только отбросами, всю жизнь, думаешь, не заплатишь за это теперь?

Ройбен разбил средник и стекла окна, вламываясь в комнату.

Молодая женщина завопила, отшатнувшись от кровати. На ее лице была ярость.

Он бросился на нее, а она спешно сунула руку в ящик стола за пистолетом.

Гром выстрела на мгновение оглушил его, он почувствовал боль в плече, острую, противную, лишающую силы, но лишь на мгновение. Из его горла вырвался низкий рев, и он схватил женщину и поднял в воздух. Пистолет выпал из ее руки, и он с размаху ударил ее об оштукатуренную стену. Голова сбила штукатурку со стены, и он почувствовал, как жизнь уходит из нее, проклятия умолкают в ее горле, не успев вырваться.

Рыча от бешенства, он выкинул ее в разбитое окно. Услышал, как тело упало на крыши внизу, а потом на асфальт улицы.

Долгие секунды он стоял на месте, ожидая, что боль вернется к нему, но она не вернулась. Ничего, только ощущение пульсирующего тепла в плече.

Он двинулся к призрачному силуэту на кровати, женщине, привязанной к бронзовому каркасу клейкой лентой и бинтами. И принялся осторожно разрывать путы.

Она повернула набок свое исхудавшее лицо.

— Радуйся, Мария, благодати полная, — начала она молиться сухим свистящим шепотом. — Господь с Тобою, благословенна Ты среди жен, благословен Иисус, плод чрева Твоего.

Он наклонился, снимая последние путы с ее живота.

— Святая Мария, Матерь Божия, молись за нас, грешных, — тихо сказал он, глядя ей в глаза. — За нас… грешных! Ныне и в час наш смертный.

Старая женщина застонала. Она была слишком слаба, чтобы шевелиться.

Он оставил ее, тихо пошел по застеленному коврами коридору. Войдя в еще одну просторную комнату, нашел телефон. Так трудно набирать номер короткими толстыми пальцами с когтями. Он усмехнулся, подумав про зверя из Мендосино, которому пришлось набирать номер на экране айфона. Услышал ответ оператора и почувствовал неудержимый порыв сказать «Убийство, убийство», но сдержался. Это уже будет полным безумием. Внезапно почувствовал жгучий стыд за то, что ему смешно. Кроме того, это не было правдой.

— Скорая. Взлом. Старая женщина на верхнем этаже. Была заложницей.

Оператор принялся спрашивать его, быстро оттарабанив адрес для проверки.

— Спешите, — сказал он. Не стал вешать трубку.

Прислушался.

В доме не было никого, кроме старой женщины… и еще одного человека, который спал.

Ему потребовалась буквально пара мгновений, чтобы спуститься на второй этаж. Там он обнаружил беспомощного инвалида, старого мужчину, привязанного к кровати, как и женщина. Худого и покрытого синяками. Он спал крепким сном.

Ройбен огляделся, нашел выключатель и включил свет.

Что еще он может сделать, чтобы помощь пришла к этим людям, и не совершить при этом колоссальной ошибки?

Двигаясь по коридору, он увидел свое смутное отражение в высоком зеркале с золотой рамой. Разбил его, и огромные осколки упали на пол.

Взяв старомодную лампу с абажуром со стола в коридоре, кинул ее через перила, и она упала на пол в холле этажом ниже.

Завыли сирены, приближаясь, их звук смешивался, точно так же, как тогда, в Мендосино. Лучики света во мраке.

Ему надо уходить.

Надо бежать отсюда.

Он долго сидел среди высоких темных кипарисов парка Буэна Виста. Эти деревья были не такими толстыми, как эвкалипты, но он легко нашел то, что выдержало его вес. Сквозь ветви он глядел, как к особняку съехались машины полиции и «Скорой помощи». Видел, как увезли стариков, мужчину и женщину. Видел сонных растрепанных зевак, которые наконец-то стали расходиться.