Запретный лес - Бакен Джон. Страница 5

Здесь, на вершине холма, пастор из Вудили представлялся иным человеком, не похожим на того, кто принимал собратьев в темных комнатках своего дома. Крепкое тело, здоровый цвет кожи и всклокоченные волосы по-прежнему казались мальчишескими, но лицо принадлежало мужчине. Его черты говорили о вдумчивости, духовной утонченности и решительности, не свойственных юности, а в глазах пылала страсть. Его подбородок мог принадлежать борцу, но рот его был ртом утешителя. Пять лет назад он мечтал о жизни ученого. В колледже он считался хорошим эллинистом, а его стихи на латыни и английском были отмечены знатоками, собиравшимися в книжной лавке Роберта Брайсона «Под знаком Ионы-пророка» на Вест-Боу. Когда вера призвала его к служению, он воспринял это не как отказ от прошлого, но как стремление к совершенству. Счастливая увлеченность сделала его слепцом, не замечающим раздоров и зависти в лоне Церкви, он видел только ее блистательное предназначение. Красота, таящаяся в книжных строках, стала казаться частью еще более величественной красы мира и Небес в Откровении Господнем. Став проповедником, он не перестал быть гуманистом. Некоторые косились на него, полагая, что для священника он слишком увлечен земными науками, иные думали, что он чересчур жизнерадостен для пастыря в этом бренном мире. Но недоброжелателей было по пальцам пересчитать, ибо Дэвид излучал такой свет и тепло, что даже самые озлобленные души не могли устоять против его доброго нрава. «Это очень хороший юноша, — отозвался о нем старик-священник после рукоположения. — Да будет Всевышний милостив к нему!»

Первым делом глаза Дэвида отыскали храм Вудили. Он смотрел на пастырский домик между деревьями, на кирку с соломенным верхом: когда-то крыша была свинцовой, но граф Мортон [22] приказал ободрать ее и переплавить на пули. Смотрел на похожие на ульи деревенские постройки и возвышающуюся над ними двускатную крышу «Счастливой запруды». Смотрел на соседние усадьбы: Мэйнз, Чейсхоуп, Нижний Виндивэйз, Кроссбаскет и две фермы Феннан, каждая с лоскутами полей на склонах над болотами. Он видел мельницу Вудили, бездействующую в ожидании урожая, и стога сена на холме Виндивэйз, и мельника, стригущего овец. Этим ясным вечером все вокруг дышало миром и покоем, и сердце Дэвида затрепетало. Тут живет его народ, его паства, приглядывать за которой его поставил Бог. Душа устремилась к ним, и в этом внезапном приливе нежности он почувствовал, что никогда у него не было ничего более важного, чем этот озаренный закатным солнцем приход.

Он поднял глаза и поглядел вдаль, на высокогорье, окружившее долину, подобно огромному амфитеатру. Поначалу взгляд его казался отрешенным, но он вспомнил дни детства и начал перечислять про себя названия вершин. Вон лысая верхушка Лэммерло, вон Зеленая Груда, за ними длинная гряда Хёрстейнских утесов, в детстве так манивших неизведанными тайнами. Холмы прорезало изумрудного цвета ущелье, по которому из далеких истоков нес свои воды Аллер, а за ним виднелись более темные скалы и вереск Рудской долины. Он сумел разглядеть там луга, где некогда так любил резвиться. Раньше он смотрел на все другими глазами, ведь ребенок живет в увеличенном воображением мире и видит огромное в малом. Поразительно: до этого он не понимал, насколько обширны местные леса. Он вспомнил, как ездил в Рудфут сквозь чащу, вспомнил бесконечные заросли кустарника вдоль речки Руд. Но тогда его владениями были луга и открытые пространства, и в памяти остались лишь залитые солнечным светом пустоши, где кричали кроншнепы и чибисы, а из продуваемых ветрами верещатников били источники. Но сейчас он ощутил, что хозяин этой местности — лес.

Лес был везде, он душил низину Вудили и Аллерскую долину и до самых вершин окутывал холмы мраком. Особенно дремучим он казался у подножия Рудских склонов, а выше редел, превращаясь в дубравы и орешники, между которыми виднелись чисти. Пейзаж пробудил фантазию. Вудили всего только прогалина в чаще. А вокруг Silva Саledonis, Каледонский лес: о нем писали в старинных книгах, он когда-то покрывал все вокруг, в нем простирались владения короля Артура. Ему пришла на ум скверная латынь барда Мерлина и странные вирши Честного Томаса [23] — бабушкины сказки об этом священном крае. Он вырос на них, но не придавал им значения, и теперь это пришло как откровение. Silva Caledonis! Где-то там наверху, у вод Руда, стоял Калидонский замок. Неужели даже название не поменялось?

Воображение молодого человека не знало удержу, и он уже другими глазами смотрел на зеленое море, сияющее бликами там, где протекал Аллер. Сперва, в мягком вечернем свете, округа выглядела мирной и уютной, даже темные сосны будто светились изнутри, а колышущиеся верхушки березовой рощи походили на дым родного очага… Но стоило солнцу упасть за холмы, картина резко преобразилась. Тень превратилась в мрак, во враждебную, непроницаемую черноту. Березы все еще колыхались подобно дыму, но сейчас это был густой дым языческого алтаря. Умирающее солнце окрасило далекие отмели Аллера, и они заструились кровью… Священник задрожал, но тут же посмеялся над своей глупостью.

В лощинах легла тьма, но на верхушках холмов пока было светло. Огромный лес, казалось, двигался, уподобившись всплескам прилива, вздымающегося и грозящего поглотить песчаную отмель — Вудили. Священник вновь посмеялся над собой, но теперь не столь уверенно. В тенях древней чащи ему мерещилась таинственная жизнь. Вудили никогда не станет похожим на остальные приходы, как и его паства всегда будет отличаться от людей из других мест. Лес, многовековой Каледонский лес, давно завладел их душами и определил их нрав… Дэвид вспомнил, что кто-то назвал его Черным лесом… Точно, они говорили об этом днем. Мистер Мёрхед намекнул, что худо жить в такой близи от него, и мистер Фордайс мрачно покачал головой, сказав, что если бы деревья умели говорить, они бы открыли много страшного… Неужели здесь оплот Дьявола, заманивающего глупцов во тьму? Не о заблудшей ли душе говорится Itur in antiquam silvam [24]?

По натуре Дэвид не был суеверным человеком, но обладал избыточно живым воображением и умом, отточенным занятиями, а потому быстрым. Он успел почувствовать, что нашел себе противника. Не станет ли Вудили для слуги Божьего пограничной заставой против ужасных тайн язычества?.. Вдруг за спиной Дэвида раздался голос, и по телу пробежала дрожь.

Кто-то напевал слова заговора против боглов [25], знакомые пастору с детства:

Из сумерек выступила причудливая фигура. Это был высокий парень, которого будто переломили посередине, потому как передвигался он согнувшись почти вдвое. В меркнущем свете Дэвид увидел, что пришедшему лет тридцать, борода у него черная и густая, губы выпуклые и красные.

Одежда его давно превратилась в лохмотья, швы старого кожаного колета зияли дырами, короткие шерстяные штаны обтрепались, ноги он обмотал грязными тряпками. Башмаков не было, неумытое лицо цветом напоминало бузину. Он опирался на длинный ясеневый посох; синяя шапочка, как ермолка, плотно обтягивала голову.

Дэвид узнал в парне Тронутого Гибби, деревенского дурачка, приветствовавшего его на ординации мычанием и воплями. При встрече на улице Гибби показался ему обычным полоумным калекой, каких селяне и за людей не считают, но в сумрачном свете на холме он представлялся ожившим мертвецом, странным выходцем из старого мира. Священник непроизвольно сжал свой посох покрепче, но намерения Гибби были самыми дружескими:

— Добрейшего вам вечера, мистер Семпилл, сэр. Увидал, как вы лезете на холм, и порешил пойти следом, вот как хотелося поздоровкаться и побаять с вами. Но припустили вы, что тот косой. Быстроног-то как, молвил я себе, для Божьего служителя вельми быстроног, хучь и негоже пасторам этак бегать.