А.С. Пушкин в воспоминаниях современников. Том 2 - Соболевский С. А.. Страница 21
<Вторник> 17 Июля <1828>; Я лениво пишу в Журнале, а, право, так много имею вещей сказать, что и стыдно пренебрегать ими: они касаются может быть до счастия жизни моей. Несчастный случай заставил нас поехать в город, а именно смерть Алек<сандра> Ива<новича> Ермолаева, он умер, прохворавши несколько времени. Отец в нем много потерял. Но что же делать, воля Божия видна во всем, надобно покориться ей без ропота, ежели можно.
В тот день, как возвращались мы из города, разговорилась я после обеда с Ив<аном> Анд<реевичем> Крыловым[228
] об наших делах. Он вообразил себе, что Двор скружил мне голову, и что я пренебрегала бы хорошими партиями, думая выйти за какого-нибудь генерала: в доказательство, что не простираю так далеко своих видов, назвала я ему двух людей, за которых бы вышла, хотя и не влюблена в них. Меендорфа[229
] и Киселева. При имени последнего он изумился. «Да, — повторила я, — и думаю, что они не такие большие партии, и уверена, что вы не пожелаете, чтоб я вышла за Краевского[230
] или за Пушкина. — Боже избави, — сказал он, — но я желал бы, чтоб вы вышли за Киселева и, ежели хотите знать, то он сам того желал, но он и сестра говорили, что нечего ему соваться, когда Пушкин того ж желает». Я всегда думала, что Вар<вара> Д<митриевна> этого же хотела, но не думала, чтоб они скрыли от меня эту тайну. Жаль, очень жаль, что не знала я этого, а то бы поведение мое было иначе. Но хотя я и думала иногда, что Киселев любит меня, но не была довольно горда, чтоб то полагать наверное. Но может быть все к лучшему. Бог решит судьбу мою. Но я сама вижу, что мне пора замуж, я много стою родителям, да и немного надоела им: пора, пора мне со двора. Хотя и то будет ужасно. Оставя дом, где была счастлива столько времени, я вхожу в ужасное достоинство Жены! Кто может узнать судьбу свою, кто сказать, выходя замуж даже по страсти: я уверена, что буду счастлива. Обязанность жены так велика, она требует столько abnegation de lui-meme (самоотречения), столько нежности, столько снисходительности и столько слез и горя. Как часто придется мне вздыхать об том, кто пред престолом Всевышнего получил мою клятву повиновения и любви... Как часто, увлекаем пылкими страстями молодости, будет он забывать свои обязанности! Как часто будет любить других, а не меня... Но я преступлю ль законы долга, буду ли пренебрегать мужем? НЕТ, никогда. Смерть есть благо, которое спасает от горя: жизнь не век, и хоть она будет несносна, я знаю, что после нее есть другой мир, мир блаженства. Для него и для долга моего перенесу все несчастия жизни, даже презрение мужа. Боже великой, спаси меня!
Я хотела, выходя замуж, жечь Журнал, но ежели то случится, то не сделаю того. Пусть все мысли мои в нем сохранятся; и ежели будут у меня дети, особливо дочери, отдам им его, пусть видят они, что страсти не ведут к счастью, а что путь истиннаго благополучия есть путь благоразумия. Но пусть и они пройдут пучину страстей, они узнают суетности мира, научатся полагаться на одного Бога, одного Его любить пылкой страстью.. Возможно, Он один заменяет всю любовь земную. Он один дарит надежду и счастие не от мира сего, но от блаженства Небесного.
17. Juillet. (<Вторник> 17 июля <1828>) Собрание происшествий и событий
О память сердца, ты сильней
Рассудка памяти печальной.
Батюшкова[231
].
Чувство и невзгоды душевные превратили мой дневник из бытописания, чем он был сначала, в печальные и унылые раздумья о жизни и приносимых ею страданиях: я хочу хоть на миг отрешиться от печали, с которой мне так трудно справиться, особенно, когда я одна. Я попытаюсь подробно рассказать о происшествиях и событиях, которые столь сильно повлияли на меня в последние месяцы. Батюшков прав, говоря, что память сердца сильнее памяти рассудка: я едва ли смогу рассказать, что произошло со мной накануне, однако могу передать слово в слово разговоры, происходившие много месяцев назад. Пушкин и Киселев — вот два героя моего романа. Серж Голицын Фирс[232
], Глинка[233
], Грибоедов[234
] и, особенно, Вяземский[235
] — персонажи более или менее интересные. Что же до женщин, то их всего три: героиня — это я, на втором плане — моя тетушка Варвара Дмитриевна Полторацкая и мадам Василевская[236
]. Надо сказать, что в романе много характеров, и есть даже ужасающие... Но начнем. Как назвать этот роман? Думаю... вот, нашла!
Непоследовательность или Любовь достойна снисхожденья
(Я говорю от третьего лица. Я опускаю ранние годы и перехожу прямо к делу). У Аннет Олениной была подруга, искренний друг, лишь она знала о страсти ее к Алексею[237
] и старалась образумить ее. Мари не раз говорила: «Аннет, не доверяйтесь ему, он лжив, он пуст, он зол». Подруга обещала ей забыть его, но продолжала любить. На балах, в театре, на горах она встречала его постоянно, и мало-помалу потребность видеть его чаще стала неотвязной. Но она умела любить, не показывая, что увлечена кем-то, и ее веселый характер вводил в заблуждение свет.
Однажды на балу у графини Тизенгаузен-Хитровой[238
] Анета увидела самого интересного человека своего времени, отличавшегося на литературном поприще: это был знаменитый поэт Пушкин).
Бог, даровав ему Гений единственный, не наградил его привлекательною наружностью. Лицо его было выразительно, конечно, но некоторая злоба и насмешливость затмевала тот ум, которой виден был в голубых или, лучше сказать, стеклянных глазах его. Арапский профиль[239
], заимствованный от поколения матери, не украшал лица его, да и прибавьте к тому ужасные бокембарды, растрепанные волосы, ногти как когти, маленький рост, жеманство в манерах, дерзкий взор на женщин, которых он отличал своей любовью, странность нрава природного и принужденного и неограниченное самолюбие — вот все достоинства телесные и душевные, которые свет придавал Русскому Поэту 19 столетия. Говорили еще, что он дурной сын, но в семейных делах невозможно знать; что он распутный человек, да к похвале всей молодежи, они почти все таковы. И так все, что Анета могла сказать после короткого знакомства, есть то, что он умен, иногда любезен, очень ревнив, несносно самолюбив и неделикатен.
Среди странностей поэта была особенная страсть к маленьким ножкам, о которых он в одной из своих поэм признавался, что они значат для него более, чем сама красота[240
]. Анета соединяла со сносной внешностью две веши: у нее были глаза, которые порой бывали хороши, порой простоваты, но ее нога была действительно очень мала, и почти никто из молодых особ высшего света не мог надеть ее туфель.
Пушкин заметил это ее достоинство, и его жадные глаза следовали по блестящему паркету за ножкой молодой Олениной. Он только что вернулся из десятилетней ссылки[241
]: все — мужчины и женщины — спешили оказать ему знаки внимания, которыми отмечают гениев. Одни делали это, следуя моде, другие — чтобы заполучить прелестные стихи, и благодаря этому, придать себе весу, третьи, наконец, — из действительного уважения к гению, но большинство — из-за благоволения к нему имп<ератора> Николая, который был его цензором.
Анета знала его, когда была еще ребенком. С тех пор она пылко восхищалась его увлекательной поэзией.
Она собиралась выбрать его на один из танцев. Она тоже хотела отличить знаменитого поэта. Боязнь быть высмеянной им заставила ее опустить глаза и покраснеть, когда она подходила к нему. Небрежность, с которой он у нее спросил, где ее место, задела ее.[242
] Предположение, что Пушкин мог принять ее за простушку, оскорбляло ее, но она кратко ответила: «Да, мсье», — и за весь вечер не решилась ни разу выбрать его. Но настал его черед, он должен был делать фигуру, и она увидела, как он направился к ней. Она подала руку, отвернув голову и улыбаясь, ибо это была честь, которой все завидовали.