Самое такое - Кульчицкий Михаил Валентинович. Страница 4

Подбирая по буквам вина.

Первое - пили борщи Бордо,

Багрового, как революция,

В бокалах бокастей, чем женщин бедро,

Виноградки щипая с блюдца.

Потом шли: эль, и ром, и ликер -

Под маузером всё есть в буфете.

Записывал переплативший сеньор

Цифры полков на манжете.

Офицеры знали - что продают.

Россию. И нет России.

Полки. И в полках на штыках разорвут.

Честь. (Вы не смейтесь, Мессия.)

Пустые до самого дна глаза

Знали, что ночи - остаток.

И каждую рюмку - об шпоры, как залп

В осколки имперских статуй.

Вошел

человек

огромный,

как Петр,

Петроградскую

ночь

стряхнувши,

Пелена дождя ворвалась с ним.

Пот

Отрезвил капитанские туши.

Вертинский кричал, как лунатик во сне:

"Мой дом - это звезды и ветер...

О черный, проклятый России снег -

Я самый последний на свете..."

Маяковский шагнул. Он мог быть убит.

Но так, как берут бронепоезд,

Воздвигнулся он на мраморе плит

Как памятник и как повесть.

Он так этой банде рявкнул: "Молчать!" -

Что слышно стало:

пуст

город.

И вдруг, словно эхо, в дале-е-еких ночах

Его поддержала "Аврора".

12 декабря 1939

* * *

Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник!

Что? Пули в каску безопасней капель?

И всадники проносятся со свистом

вертящихся пропеллерами сабель.

Я раньше думал: "лейтенант"

звучит вот так: "Налейте нам!"

И, зная топографию,

он топает по гравию.

Война - совсем не фейерверк,

а просто - трудная работа,

когда,

черна от пота,

вверх

скользит по пахоте пехота.

Марш!

И глина в чавкающем топоте

до мозга костей промерзших ног

наворачивается на чеботы

весом хлеба в месячный паек.

На бойцах и пуговицы вроде

чешуи тяжелых орденов.

Не до ордена.

Была бы Родина

с ежедневными Бородино.

26 декабря 1942, Хлебниково-Москва

Новелла

От рожденья он не видел солнца.

Он до смерти не увидит звезд.

Он идет. И статуй гибких бронза

Смотрит зачарованно под мост.

Трость стучит слегка. Лицо недвижно.

Так проходит он меж двух сторон.

У лотка он покупает вишни

И под аркой входит на перрон.

Поезда приходят и уходят,

Мчит решетка тени по лицу.

В город дикая идет погода

Тою же походкой, что в лесу.

Как пред смертью - душным-душно стало.

И темно, хоть выколи глаза.

И над гулким куполом вокзала

Начался невидимый зигзаг.

Он узнал по грохоту. И сразу,

Вместе с громом и дождем, влетел

В предыдущую глухую фразу -

Поезд, на полметра от локтей.

А слепой остался на перроне.

И по скулам дождь прозрачный тек.

И размок в его больших ладонях

Из газеты сделанный кулек.

[Поезд шел, скользящий весь и гладкий,

В стелющемся понизу дыму.]

С неостановившейся площадки

Выскочила девушка к нему.

И ее лицо ласкали пальцы

Хоботками бабочек. И слов -

Не было. И поцелуй - прервался

Глупым многоточием гудков.

Чемодан распотрошив под ливнем,

Вишни в чайник всыпали. Потом

Об руку пошли, чтоб жить счастливо,

Чайник с вишнями внести в свой дом.

.. .. .. .. .. .. .. .. . .

И, прикуривая самокрутку,

У меня седой носильщик вдруг

Так спросил (мне сразу стало грустно):

"Кто еще встречает так сестру?"

Только б он соврал, старик носильщик.

* * *

Самое страшное в мире -

Это быть успокоенным.

Славлю Котовского разум,

Который за час перед казнью

Тело свое граненое

Японской гимнастикой мучил.

Самое страшное в мире -