Уроки музыки - Ахмадулина Белла Ахатовна. Страница 10

Опрометчивость уст его речи свела

лишь к ошибкам, улыбкам и доброму плачу:

"Протяжение спора угодно душе!

Вы, дитя мое, баловень и протеже.

Я судьбу вашу как-нибудь переиначу.

Ведь не зря вещий зверь чистой шерстью белел -

ошибитесь, возьмите счастливый билет!

Выбирайте любую утеху мирскую!"

Поклонилась я гостю: "Вы очень добры,

до поры отвергаю я ваши дары.

Но спасите прекрасную свинку морскую!

Не она ль мне по злому сиротству сестра?

Как остра эта грусть - озираться со сна

средь стихии чужой, а к своей не пробиться.

О, как нежно марина, моряна, моря

неизбежно манят и минуют меня,

оставляя мне детское зренье провидца.

В остальном - благодарна я доброй судьбе.

Я живу, как желаю, - сама по себе.

Бог ко мне справедлив и любезен издатель.

Старый пес мой взмывает к щеке, как щенок.

И широк дивный выбор всевышних щедрот:

ямб, хорей, амфибрахий, анапест и дактиль.

А вчера колокольчик в полях дребезжал.

Это старый товарищ ко мне приезжал.

Зря боялась - а вдруг он дороги не сыщет?

Говорила: когда тебя вижу, Булат,

два зрачка от чрезмерности зренья болят,

беспорядок любви в моем разуме свищет".

Странный гость засмеялся. Он знал, что я лгу.

Не бывало саней в этом сиром снегу.

Мой товарищ с товарищем пьет в Ленинграде.

И давно уж собака моя умерла -

стало меньше дыханьем в груди у меня.

И чураются руки пера и тетради.

Странный гость подтвердил: "Вы несчастны теперь".

В это время открылась закрытая дверь.

Снег все падал и падал, не зная убытка.

Сколь вошедшего облик был смел и хорош!

И влекла петербургская кожа калош

след - лукавый и резвый, как будто улыбка.

Я надеюсь, что гость мой поймет и зачтет,

как во мраке лица серебрился зрачок,

как был рус африканец и смугл россиянин!

Я подумала - скоро конец февралю -

и сказала вошедшему: "Радость! Люблю!

Хорошо, что меж нами не быть расставаньям!"

* * *

Я думаю: как я была глупа,

когда стыдилась собственного лба, -

зачем он так от гения свободен?

Сегодня, став взрослее я трезвей,

хочу обедать посреди друзей -

лишь их привет мне сладок и угоден.

Мне снится сон: я мучаюсь и мчусь,

лицейскою возвышенностью чувств

пылает мозг в честь праздника простого.

Друзья мои, что так добры ко мне,

должны собраться в маленьком кафе

на площади Восстанья в полшестого.

Я прихожу и вижу: собрались.

Благословляя красоту их лиц,

плач нежности стоит в моей гортани.

Как встарь, моя кружится голова,

как встарь, звучат прекрасные слова

и пенье очарованной гитары.

Я просыпаюсь и спешу в кафе,

я оставляю шапку в рукаве,

не ведая сомнения пустого.

Я твердо помню мой недавний сон

и стол прошу накрыть на пять персон

на площади Восстанья в полшестого.

Я долго жду и вижу жизнь людей,

которую прибоем площадей

выносит вдруг на мой пустынный остров.

Так мне пришлось присвоить новость встреч,

чужие тайны и чужую речь, %

борьбу локтей, неведомых и острых.

Я поняла: я быть одна боюсь.

Друзья мои, прекрасен наш союз!

О, смилуйтесь, хоть вы не обещали.

Совсем одна, словно Мальмгрен во льду,

заточена, словно мигрень во лбу,

друзья мои, я требую пощады.

И все ж, пока слагать стихи смогу,

я вот как вам солгу иль не солгу.

Они пришли, не ожидая зова.

Сказали мне:

- Спешат твои часы. -

И были наши помыслы чисты

на площади Восстанья в полшестого.

* * *

Случилось так, что двадцати семи

лет от роду мне выпала отрада

жить в замкнутости дома и семьи,

расширенной прекрасным кругом сада.

Себя я предоставила добру,

с которым справедливая природа

следит за увяданием в бору

или решает участь огорода.

Мне нравилось забыть печаль и гнев,

не ведать мысли, не промолвить слова

и в детском неразумии дерев

терпеть заботу гения чужого.