Ищите связь... - Архипенко Владимир Кузьмич. Страница 27

Было в натуре Мардарьева свойство, выделявшее его из среды сослуживцев, — он держал себя подчеркнуто независимо перед начальством, но в то же время был внимателен к тем, кто был ниже его по службе, всегда вежлив и предупредителен с ними. Это обстоятельство позволило ему утвердить прочный авторитет среди мелких служащих департамента, охотно выполнявших его просьбы и поручения.

В отношении к сослуживцам была у Мардарьева еще одна характерная черта, которую он тщательно от всех скрывал, — ненависть к жандармским офицерам. Ненавидел их за спесь, самодовольство, за то, что равные ему по чину получали содержание больше, чем он, за то, что их в первую голову назначали на лучшие посты. Эта ненависть тлела в нем постоянно, но он никогда не давал ей воли, не раскрывал ее. Но если доводилось ему по службе ткнуть кого-то из жандармов носом в их собственную неграмотность и неумение, он делал это с превеликим удовольствием.

Командировка в Финляндию была для Мардарьева лишним доказательством того, что начальство его по-прежнему ценит. Накануне отъезда он имел доверительный разговор с Белецким и получил от него указание: во что бы то ни стало «зацепить» на кораблях хотя бы нескольких матросов, связанных с подготовкой восстания.

Прибыв в Финляндское жандармское управление, Александр Ипполитович не стал тратить ни секунды на формальности. Еще не успев снять плаща и фуражки, попросил, чтобы ему подобрали сведения о всех неблагонадежных матросах, донесения агентуры за последние два месяца, сведения о наблюдениях за прошедший день. Рапорты, которые еще будут поступать от филеров в ближайшие часы, приказал немедленно передавать ему в руки.

Начальник управления Утгоф любезно предложил приезжему расположиться в его кабинете, осведомился, успел ли он поужинать, а если нет, то тут неподалеку есть место, весьма недурно готовят. На это Мардарьев с заметной для всех иронией ответил:

— Я понимаю, господин полковник, что аппетит в отличие от женщины нужно ублажать постоянно, но — увы — государственная служба иной раз, согласитесь, и жертв требует. Об ужине мы поговорим попозже, возможно, он пригодится нам завтра на завтрак. А что касается вашего личного кабинета, то, помилуйте, зачем же стал бы я вырывать вас из привычной и необходимой для работы обстановки? Вы уж определите меня в комнату, где размещена картотека, чтобы все под рукой было, и отрядите мне в помощь вашего писаря — он ведь быстрее, чем кто-либо, нужную бумагу разыщет… А остальных работников управления попрошу оставаться на своих местах до особого на то распоряжения.

Начальник управления, выслушав эту тираду, набычился, покраснел. Возражать, однако, не посмел и отвел гостя в помещение картотеки, где стояли два простых стола, стеллажи с делами и огромный, во всю стену, шкаф. Усевшись за столом возле окна, Мардарьев самолично задернул тяжелую серую портьеру, попросил принести ему все необходимое для работы и, если можно, настольную лампу. Просьба была исполнена незамедлительно. Прежде чем приступить к делу, чиновник для особых поручений справился у писаря Феофанова, курит ли он, и, узнав, что нет, попросил разрешения закурить, чем страшно удивил мелкого служащего, у которого отродясь ни один работник управления ни на что не просил разрешения. Польщенный Феофанов — человек и без того старательный и безотказный — стал помогать приезжему со тщанием, доселе небывалым. Он мгновенно доставал нужное дело, разыскивал нужную карточку, клал на стол рапорт или фотографию. Постепенно перед Мардарьевым вырастала груда папок и отдельных листков, в блюдечке росла гора окурков, а записная книжка заполнялась все новыми заметками.

На этот раз Александру Ипполитовичу предстояло дело крайне трудное. Правда, оно облегчалось тем, что из агентурной записки Лимонина известны были члены подпольного комитета, а также конечная цель заговорщиков и предполагаемый срок их выступления. Главное, нужно было выяснить имена тех, кого надлежит изъять с кораблей. В своем разговоре с морским министром Белецкий солгал, сказав, что известны имена зачинщиков и что за ними давно уже ведется наблюдение.

Имена как раз и предстояло узнать Мардарьеву, имевшему в своем распоряжении всего одну ночь.

В своих поисках Александр Ипполитович исходил из одной четкой посылки: матросы, занесенные в картотеку Финляндского жандармского управления как лица неблагонадежные, почти наверняка связаны с подпольем. Всех, конечно, забрать невозможно, но арест наиболее подозреваемых, несомненно, разорвет связи заговорщиков, сделает невозможными их согласованные действия. А затем, уже не спеша, можно будет вылавливать остальных.

Мардарьев выбрал несколько десятков карточек. Смущало его одно обстоятельство — почти все матросы в той или иной степени были связаны с эсерами, тогда как сведения, сообщенные Лимониным, не оставляли сомнений в том, что подпольный комитет состоит из социал-демократов. Совместные действия представителей двух партий вполне могли иметь место, примеры тому уже бывали. Непонятно было другое: социал-демократы все из гражданских лиц, а среди моряков шли сплошные социалисты-революционеры. Должны же быть и на кораблях представители социал-демократической партии или люди, сочувствующие ей?

Всего из числа отобранных он отметил пятерых матросов, которые еще до службы были замечены в связях с акциями, проводимыми социал-демократами, и одного подозреваемого в том, что именно он пронес обнаруженную на крейсере «Рюрик» листовку Петербургского комитета РСДРП по поводу Ленского расстрела. Конечно, это далеко не все. Но по давнему опыту известно, что дело конспирации у социал-демократов поставлено лучше, чем у эсеров. Не случайно же Финляндское жандармское управление прошляпило целый революционный комитет, действующий у него под носом.

И еще одно обстоятельство не давало покоя Александру Ипполитовичу. Удалось сразу же установить адреса подпольщиков и место их работы, но исключение составлял Горский. В паспортном столе полиции Гельсингфорса человек с такой фамилией не числился. Но должен же существовать — явка к Полетаеву была как раз от него! Скорее всего Горский жил в городе под другой фамилией. Но под какой? Установить это возможно будет лишь после ареста и допроса других членов подпольного комитета.

Некоторый свет проливало сообщение завербованного в агентуру матроса Орлова с «Рюрика». В своем донесении, помеченном первым апреля (надо надеяться, что это не первоапрельская шутка!), Орлов писал, что гальванер Терентьев сказал во время разговора с товарищами, что человек, с которым он встретился возле пристани, оказался старым знакомым его старшего брата и он видел его в Одессе. При этом Терентьев намекал, что человек это не простой, а делал большие дела, «когда в России все кипело». Фамилия его Горовской или Горской. Орлов издали видел его и передал приметы: небольшие усы, в пальто и шляпе.

И все. Словесного портрета на основе таких примет, к сожалению, не составишь. Видимо, Горского пока придется оставить.

Из отобранных Мардарьев выделил двадцать три человека, принадлежность которых к какой-либо партии не прослеживалась. В донесениях говорилось о том, что эти люди резко выражали свое недовольство флотскими порядками, вспоминали броненосец «Потемкин», грозили покидать «драконов-офицеров» за борт, задевали священную особу государя императора, непочтительно и дерзко отзывались о церкви.

Александр Ипполитович понимал, что, имей охранка возможность заглянуть в душу любому матросу, она обнаружила бы там нечто подобное. Те, кого он выделил, выражали свои мысли наиболее определенно, остро, озлобленно, и можно не сомневаться в том, что хотя бы часть из них была втянута в подготовку к восстанию, а другая часть что-то знала о нем.

Видавшие виды старинные часы в деревянном футляре с висевшими на потемневшей цепочке цилиндрическими латунными гирями гулко пробили двенадцать, когда в дверь осторожно постучали. В комнату бочком протиснулся Стась Шабельский, скользящим шагом приблизился к Мардарьеву, доложил, что поступили свежие донесения, и вручил ему несколько листков. Писарь с удивлением глядел на своего начальника. Внешне это был тот же молодцеватый, отменной выправки ротмистр с высоко поднятой головой, с лихо закрученными усами. Но обычное выражение самоуверенности на лице будто кто тряпкой стер, а в глазах, как у нашкодившего кота, — смесь вины и настороженности.