История одного предателя - Николаевский Борис Иванович. Страница 20

Многое зависит конечно, от того, в чем видеть характерную особенность поведения Иуды: теперь несомненно, что Азеф не предавал Сазонова полиции, не доносил на него, — а, наоборот, заботливо охранял его от опасностей и подготовлял успех его выступления. Но мотивы, которые определяли это поведение Азефа, все же были мотивами погони за «корыстной выгодой»..

Через день, 28-го июля, террористы вновь вышли против Плеве. На этот раз никто не опоздал. Во время были розданы бомбы. Точно в назначенный срок двинулись метальщики по Измайловскому проспекту, навстречу карете Плеве. Первым шел Боришанский: он должен был пропустить карету мимо. Его роль начиналась только в том случае, если бы покушение второго не удалось, и Плеве, отказавшись от дальнейшей поездки, повернул бы назад. Тогда его должна была настигнуть бомба Боришанского. За ним шел Сазонов: он был основным метальщиком. Если его удар попадал в цель, то этим он спасал жизнь тех, кто шел следом за ним: им не пришлось бы входить в дело. Первым из этих следующих был Каляев, который за эти месяцы стал близким, интимным другом Сазонова. Последним шел Сикорский. Раз попав в эту сеть, Плеве не имел уже возможности вырваться из нее.

День был солнечный, ясный. Точно в назначенный час показались карета Плеве: он не опаздывал к докладам у царя. Случайно как раз около Сазонова кони замедлили бег: им приходилось обгонять чьи-то медленно тащившиеся дрожки. Быстро сойдя с тротуара, Сазонов бросился на перерез карете. Сквозь стекло дверки он увидел, как метнулся заметивший его Плеве, — в это самое стекло и ударила 12-ти фунтовая бомба. Раздался тяжелый, грузный звук взрыва.

Плеве покончил свои земные счеты.

… В тот же вечер об этом стало известно в Швейцарии. Под Женевой, на мирных берегах мирного озера, шел съезд заграничной организации социалистов-революционеров. В самый разгар серьезных прений ворвался кто-то с телеграммой в руках. «На несколько минут, — вспоминал позднее Слетов, воцарился какой то бедлам. Несколько мужчин и женщин ударились в истерику. Большинство обнималось. Кричали здравицы. Каждый за себя и для себя, не слушая других. Как сейчас вижу Н.: стоит в стороне, бьет о пол стакан с водой и, со скрежетом зубов, кричит: вот тебе за Кишинев!»

Глава VII

Большой поход Боевой Организации

Убийство Плеве произвело огромное впечатление на все слои русского общества. А. В. Пешехонов в день убийства ходил по улицам Петербурга, прислушиваясь к долетавшим до него обрывкам разговоров, и вернулся с выводом, что это выступление Боевой Организации «можно считать одним из самых удачных актов революционной борьбы». Поскольку речь идет об актах террористических, вывод этот несомненно правилен: на нем сходятся и все остальные свидетельства. Конечно, противники террора, как метода революционной борьбы, и после этого акта не изменили своего принципиального к нему отношения. Возражения общего характера, которые они выдвигали, по-прежнему оставались в силе. Но сам по себе взрыв бомбы на Измайловском проспекте даже противниками террора был воспринят, как чувствительный удар по абсолютизму, — по той системе, живым воплощением которой в тот момент был Плеве.

Особенно восторженно этот акт, как и следовало ожидать, был встречен социалистами-революционерами. Они его расценивали, как их победу, как их торжество. И только вполне естественно, что авторитет Азефа, — главного «организатора этой победы», — поднялся на небывалую высоту. Он сразу стал настоящим «героем» партии. В Женеве его ждала торжественная встреча. Забыты были старые споры, умолкли голоса недоброжелательства. Е. К. Брешковская, — старая революционерка, уже отбывшая две каторги в Сибири и теперь одна из основательниц партии социалистов-революционеров, пользовавшаяся огромным влиянием среди молодежи, — приветствовала его по старорусскому обычаю: низким поклоном, до самой земли.

Она недолюбливала Азефа. Он был чужим ей по духу человеком. Она никогда не могла понять, что именно привело его, — с его трезвым практицизмом и холодной расчетливостью, — в ряды революционной партии, куда она сама привыкла приводить лишь юных энтузиастов. И, не понимая его, она инстинктивно не доверяла ему: без осознанных мотивов, без конкретно осязаемых поводов, — лишь следуя тому здоровому инстинкту, который заставляет нормального человека с недоверием относиться ко всему, что не поддается разумному объяснению. По своей врожденной прямоте, она и не скрывала раньше этих своих недоверия и антипатии, — тем острее она чувствовала теперь потребность высказать свою признательность тому, кто, несмотря на все трудности и все недоверие, все же довел до успешного конца дело Плеве.

Этот земной поклон Брешковской был показателен не только для ее личного отношения к Азефу. Можно смело сказать, что вместе с нею перед Азефом склонилось общественное мнение всей партии вообще. Конечно, люди, питавшие к нему личную антипатию, еще остались, — и та же Брешковская в личных беседах с близкими друзьями признавалась; «не люблю я его». Но даже те, кто так относился к нему лично, преклонялись теперь перед ним, как организатором-террористом. Террор взлетел на небывалую высоту. Он стал «святая святых» для всей партии, а Азеф — отныне всеми признанным «главой террора», имя которого ставится наравне и даже выше имен крупнейших террористов прошлого, — выше имен Желябова, Гершуни. Вокруг него создается настоящая легенда: он человек железной воли, неисчерпаемой инициативы, исключительно смелый организатор-руководитель, исключительно точный, «математический» ум. «Прежде у нас был романтик, — говорил Гоц, сопоставляя Азефа с Гершуни, теперь у нас реалист. Он не любит говорить, он еле-еле бормочет, но уж он проведет свой план с железной энергией и ничто его не остановит». Больше других в создании этой легенды участвуют члены Боевой Организации: они увлечены Азефом, идеализируют его и преданы ему. Свою дальнейшую работу они мыслят только под его руководством. Его положение, — положение непременного руководителя Боевой Организации, — закреплено «всерьез и надолго».

Но у самого «непреклонного террориста», счастливого «организатора победы» в первые дни после нее настроение было далеко не «победным». Плеве был крупной ставкой в его игре. Устранить его он хотел непременно и к этому устранению шел, нередко забывая свою обычную осторожность, отказываясь от своей обычной системы «перестраховок» на все стороны и от всех случайностей. В последнее время он весьма невысоко ставил проницательность своего полицейского начальства, мало с ним считался, мало его опасался. Но теперь, когда Плеве был устранен, когда обещание, данное им Гоцу, было выполнено, Азефа охватила тревога: не слишком ли он злоупотребил доверчивостью Ратаева? Лучше, чем кто бы то ни было другой, Азеф понимал, как много он оставил уязвимых мест. На их месте он сам, конечно, легко разглядел бы свою двойную игру. Не догадается ли Департамент, не заподозрит ли он его, — таковы были мысли, которые неизбежно должны были первыми придти в голову Азефа по получении известия об успехе покушения. И эти мысли его испугали.

Известия о результатах покушения Азеф вместе с Ивановской поджидал в Варшаве, — так было условленно с остальными членами Организации. Вечером накануне покушения они встретились в ресторане и до позднего часа опять и опять перебирали детали хорошо известного плана. Прощупывали, не упустили ли какой-либо мелочи, не оставили ли какого-нибудь уязвимою места. Мысль была устремлена в одну точку. «Что-то ждет нас завтра?» — с тревогой в голосе говорил на прощание Азеф. На утро встретились вновь, — незадолго до того часа, когда по приблизительному расчету должно было прийти известие о покушении, если бы таковое состоялось. Вместе шли по одной из главных улиц города, — по Маршалковской. Разговор, конечно, вертелся все вокруг той же темы. Около Венского вокзала откуда-то выскочила и рассыпалась по улице стайка мальчишек-газетчиков со свежими выпусками экстренных телеграмм: покушение на Плеве, в него брошена бомба. Об исходе покушения телеграмма не говорила. «Неужели неудача?» — тревожно бросает Азеф: его все еще беспокоит только эта сторона дела. Через несколько минут новая ватага мальчишек с новыми телеграммами. «Азеф, — вспоминает Ивановская, — рванул дрожащими руками новую телеграмму: «Замордовано Плевего» (убийство Плеве), — громко читал он, и вдруг он осунулся, опустив свои вислые руки вдоль тела. «У меня отнялась поясница», объяснил он.»