Мальчик на вершине горы - Бойн Джон. Страница 7

Жозетт повернулась к приятелю:

– Знаешь, зачем ему длинные волосы, Пьеро? Чтобы рога прятать. Если его постричь, станет видно.

– Заткнись, – буркнул Уго, явно подрастеряв напор.

– А если он снимет штаны, мы и хвост увидим.

– Заткнись! – повторил Уго уже громче.

– Пьеро, ты спишь с ним в одной комнате. Когда он переодевался, ты видел хвост?

– Да, и он очень длинный и весь в чешуе. – Инициатива в разговоре явно перешла к Жозетт, и Пьеро осмелел. – Прямо как у дракона.

– Тебе вообще не стоило бы находиться с ним в одном помещении, – наставительно произнесла она. – С ними, знаешь, лучше вовсе не соприкасаться. Так все говорят. У нас в приюте их несколько штук. Надо их поселить отдельно. Или выслать.

– Заткнись! – взревел Уго и ринулся вперед.

Жозетт отскочила, Пьеро встал между ними, и Уго кулаком угодил ему прямо в нос. Раздался отвратительный хруст, Пьеро рухнул на землю, из его верхней губы хлынула кровь. Он взвыл: «Ааааа!» Жозетт завопила, Уго разинул рот, а через мгновение его уже и след простыл, он исчез в лесу; Жерар и Марк бросились следом.

С лицом Пьеро творилось что-то странное. Причем не так чтобы совсем неприятное: ему вдруг показалось, что он вот-вот – и чихнет, со всей силы. Но в голове, где-то за глазами, уже пульсировала боль, а во рту внезапно все пересохло. Он посмотрел на Жозетт – та в ужасе глядела на него, прижав ладони к щекам.

– Ничего, ерунда, – пробормотал Пьеро, вставая. Правда, ноги почему-то отказывались его держать. – Царапина просто.

– Нет, не ерунда, – возразила Жозетт. – Надо срочно найти сестер.

– Ерунда, – повторил Пьеро и потрогал лицо – удостовериться, что все по-прежнему на месте, там, где положено быть. Потом взглянул на руку и весь содрогнулся: ладонь была красная. Тут же вспомнился мамин платок на дне рождения, тот тоже был залит кровью.

– Плохо дело, – прошептал он. Внезапно ноги его подкосились, лес закружился, и Пьеро потерял сознание.

И вдруг с удивлением обнаружил, что лежит на диване в кабинете сестер Дюран. Симона стояла у раковины и держала под краном фланелевую тряпицу, затем выжала ее и, лишь на секунду задержавшись, чтобы поправить фото на стене, подошла к Пьеро и положила мокрую тряпочку ему на переносицу.

– Очнулся, – констатировала она.

– Что произошло? – Пьеро приподнялся на локтях. Голова болела, во рту было сухо, а между бровями, там, куда ударил Уго, очень неприятно жгло.

– Нос не сломан. – Симона присела рядом. – Я подумала было, что сломан, но нет. Хотя, видимо, еще поболит, причем изрядно, а когда опухоль начнет спадать, под глазом нальется большой синяк. Если ты таких вещей боишься, в зеркало лучше пока не смотри.

Пьеро сглотнул и попросил воды. За все время в приюте он впервые слышал от Симоны столь длинную речь. Обычно-то слова от нее не дождешься.

– Я поговорю с Уго, – продолжала она. – Велю извиниться. И прослежу, чтобы больше с тобой ничего подобного не случалось.

– Это не Уго, – не слишком убедительно произнес Пьеро; несмотря на терзавшую его боль, он все-таки не хотел никого выдавать.

– Я знаю, что это он, – вздохнула Симона. – Во-первых, Жозетт сказала, а во-вторых, я бы и сама догадалась.

– За что он меня не любит? – глянув на нее, тихо спросил Пьеро.

– Ты не виноват, – ответила она. – Это мы во всем виноваты. Адель и я. Мы уж натворили дел. Много с ним допустили ошибок.

– Но вы же о нем заботитесь, – удивился Пьеро. – Как и обо всех нас. А мы вам даже не родственники. Ему бы спасибо сказать.

Симона постучала пальцами по боковине стула, словно бы взвешивая, стоит ли открывать секрет.

– По правде говоря, он именно что родственник, – поведала она. – Наш племянник.

Пьеро широко распахнул глаза:

– Да? Я не знал. Я думал, он сирота, как мы все.

– Его отец умер пять лет назад, – принялась рассказывать Симона. – А мать… – Она, дернув подбородком, смахнула слезу. – Мои родители обошлись с ней довольно-таки дурно. У них были нелепые, старомодные взгляды на жизнь. Они ее совершенно затретировали, и она уехала. Но отцом Уго был наш брат Жак.

Пьеро глянул на снимок, где две девочки держали за руки маленького мальчика, и на фотопортрет мужчины с усиками карандашиком и во французской военной форме.

– А что с ним случилось? – спросил он.

– Он умер в тюрьме. Попал туда за несколько месяцев до рождения Уго. Так ребенка и не увидел.

Пьеро задумался. Он не знал никого, кто бы сидел в тюрьме. Но вспомнил, что читал про Филиппа, брата короля Людовика XIII, «Человека в железной маске», безвинно заточенного в Бастилию; самая мысль о подобной судьбе вызывала у Пьеро кошмары.

– А за что он попал в тюрьму?

– Наш брат, как и твой отец, сражался на Великой войне, – сказала Симона. – Потом, когда все кончилось, кто-то легко вернулся к нормальной жизни, но другие – по-моему, подавляющее большинство – не справлялись с воспоминаниями о том, чего навидались и что натворили. К счастью, нашлись отважные врачи, благодаря которым мир узнал, какие травмы оставили события двадцатилетней давности. Взять хотя бы работы французского доктора Жюля Персуанна и англичанина доктора Алфи Саммерфилда. Они посвятили жизнь тому, чтобы донести до сознания широкой публики, насколько пострадало предыдущее поколение и как мы все обязаны им помогать.

– Мой папа тоже пострадал, – сообщил Пьеро. – Мама всегда говорила, что хоть он и не погиб на Великой войне, именно война его и убила.

– Да, – Симона кивнула, – я понимаю, что она имела в виду. То же было и с Жаком. Чудесный мальчик, жизнерадостный, веселый. Сама доброта. А вернулся совсем другим… Полностью изменился. И совершал ужасные поступки. Но он с честью служил своей стране. – Она встала, прошла к застекленному шкафу, сняла с дверцы крючочек и достала бронзовый кружок, так завороживший Пьеро в день приезда. – Хочешь подержать? – Она протянула ему медаль.

Мальчик кивнул и осторожно взял ее, пробежал пальцами по выпуклой фигуре на аверсе.

– Он получил это за храбрость. – Симона забрала награду и повесила обратно в шкаф. – О чем ни в коем случае не следует забывать. Но после войны Жак в течение десяти лет не раз попадал в тюрьму. Мы с Адель часто его навещали, но нам все это было отвратительно. Видеть брата в бесчеловечных условиях и понимать, что страна, ради которой он пожертвовал душевным покоем, в грош его не ставит. Настоящая трагедия – и не только наша, а многих семей. Твоей тоже, Пьеро, – я права?

Он кивнул, но ничего не ответил.

– Жак умер в тюрьме, и с тех пор мы заботимся об Уго. Несколько лет назад мы рассказали ему, как наши родители обидели его мать, а наша страна – его отца. Возможно, он был слишком мал и надо было подождать, пока он повзрослеет. Его сейчас терзает злость, она требует выхода, и поэтому он, к сожалению, обижает других. Но не суди его слишком строго, Пьеро. У вас с ним много общего; думаю, потому он тебя и выбрал.

Пьеро задумался над ее словами и попробовал пожалеть Уго, но это оказалось непросто. Да, их отцы, как справедливо заметила Симона, прошли через одни и те же испытания, но он ведь не портит жизнь всем вокруг.

– Ну, во всяком случае, она кончилась, – сказал наконец Пьеро. – В смысле, война. Новой ведь не будет, нет?

– Надеюсь, – ответила Симона.

В это время дверь кабинета распахнулась и вошла Адель, потрясая письмом.

– Вот вы где! – воскликнула она, глядя то на сестру, то на мальчика. – Я вас обоих искала. Господи, что с тобой приключилось? – Она, нагнувшись, всмотрелась в разбитую физиономию Пьеро.

– Я подрался, – объяснил он.

– Победил?

– Нет.

– М-м. Не повезло. Но сейчас я тебя развеселю. Хорошие новости. Скоро ты нас покинешь.

Пьеро ошеломленно посмотрел на каждую из сестер по очереди:

– Меня хотят взять в семью?

– Не просто в семью, – с улыбкой сказала Адель. – В твою семью. Я имею в виду твою родную семью.