Ненаписанные страницы - Верниковская Мария Викентьевна. Страница 25

Но для Гущина теплая спокойная осень примечательна была прежде всего тем, что создавала благоприятные условия людям для работы в горячих цехах.

Парторг торопился на директорскую «среду». Раз в месяц, обычно во вторую среду, Лобов созывал в своем большом кабинете начальников цехов на техническое совещание. В такие дни о текущих делах запрещалось говорить: обсуждались, взвешивались проблемы, высказывались и проверялись идеи.

На среду начальники цехов приходили в конце рабочего дня, в серых запорошенных пылью спецовках и сапогах, с темными, лоснящимися от пота лицами. Встречаясь друг с другом, в приемной, они шутили, каламбурили. Один, смеясь, хлопал другого по спине, рассказывая анекдот, кто-то говорил комплименты секретарше, радуясь, что ее лицо при этом утрачивало строгое выражение. Но как только эти люди переступали порог директорского кабинета, веселая беспечность сразу покидала их. Здесь они смотрели друг на друга иными глазами: глазами смежников, поставщиков, контролеров.

Вопрос, который предполагали обсудить сегодня, затрагивал интересы всех. Это была проблема заводского железнодорожного транспорта. Серые нити рельс, как кровеносные сосуды в организме, шли от одного цеха к другому и связывали завод в сложный узел. Часто зеленая улица, открытая одному цеху, упиралась в тупик другого. И тогда паровозы как животные, обволакиваясь паром, часами стояли на путях, застыв в неподвижности. Лобов решил связать цехи электрическими проводами и поставить на рельсы электровозы. Надо было до наступления зимы успеть провести хотя бы основные работы. Поэтому Лобов тоже радовался затянувшейся осени. И сегодня с особым нетерпением встречал взглядом каждого, стремясь быстрее приступить к делу. По правую руку директора сидел в наглухо застегнутой гимнастерке Гущин.

С докладом выступал заместитель директора по транспорту. После обсуждения директор, собираясь закурить, обратился к начальникам цехов с просьбой продумать, как лучше организовать внутрицеховые перевозки во время строительства дороги. Выяснив попутно несколько вопросов, связанных с этим, он объявил, что совещание закончено.

Когда все стали расходиться, Лобов жестом пригласил Бартенева задержаться. Оставался в кабинете и Гущин.

Бартенев прошел к столу. Он успел заметить, что железная модель танка со столика в углу перекочевала в застекленный шкаф, где лежали образцы горных пород.

— Самая тяжелая трудность падает на ваш цех, — обратился к нему Лобов, — как вот ее преодолеем?

— Ветка рудовозная — значит, горняки свое плечо должны подставить, — проговорил Бартенев и добавил: — Надо создать запасы руды.

Лобов утвердительно кивнул головой.

— Но качество, от этого не должно страдать, — с упрямой нотой в голосе сказал Бартенев и выжидательно посмотрел на директора.

Лобов повернулся к Гущину и, указывая на Бартенева, весело усмехнулся:

— Постоянство всегда и во всем, девиз вот доменщиков. Разумеется, разумеется, — кивнул он Бартеневу, — запасы создадим. Послезавтра буду у Рогова, сам все посмотрю, проверю.

Когда Бартенев вышел, Гущин покачал головой:

— С причудами человек.

— С причудами? — переспросил Лобов. — Но его причуды увеличивают тонны чугуна. Это вот важно.

— Иногда причуды ведут к авариям.

— Ты о продуве? — Лобов покачал головой. — Вряд ли это вызвано опытами. Всякое новшество на первых норах дезорганизует производство, но отсюда нельзя делать вывод, что оно вредно. Если мы будем бить по рукам в технике, то можем поставить промышленность на колени.

Он закурил, вышел из-за стола и медленно зашагал по кабинету, засунув левую руку в карман.

— Металл в жизни страны приобретает все бо?льшее значение, — задумчиво проговорил Лобов. — Требования к его качеству повышаются. Это вот на снаряды любая плавка годится. Чтоб украсить землю, проложить по ней рельсы в коммунизм, нужен особой прочности металл.

Директор, не переставая курить, ходил вдоль стола, погруженный в свои мысли, и время от времени выражал эти мысли вслух:

— Наш завод большой, в войну не ржавел. Ему и сейчас вот обороты суждены большие. По этим оборотам и командиры нужны. На плечо Бартенева можно опереться. У некоторых вот начальников разрыв большой между мыслью и делом, а у этого мысль всегда ищет практического применения. Потому-то он не бросает на ветер слов.

Лобов прошел вглубь комнаты, налил из стеклянного баллона с сифоном газированной воды в стакан и залпом ее выпил. Вернувшись к столу, он включил настольную лампу.

— О Бартеневе говорят по-разному, — продолжал Лобов. — Одни восхищаются, другие злобствуют. Кто как меряет. А меры в человеке надо одной держаться. Если человек вот крепко стоит на этой линии, которую указывает партия, значит, он настоящий. Такому хоть сколько выговоров насадят, а он не отступит. Для нас сегодня линия — это металл. Бартенев ее и держит.

Поймав себя на мысли, что сам он говорит сегодня много, Лобов остановился перед Гущиным и, улыбаясь, сказал:

— Что-то, брат, мы вот с тобой ролями переменились. Читаю тебе лекцию о руководящих кадрах, пропагандирую, агитирую.

Все это время Гущин молча слушал директора, опираясь локтями в колени. Теперь выпрямляясь и потирая затекшие руки, сказал:

— Когда-то Сергей Миронович Киров говорил: у партийного работника должно быть больше в работе чисто хозяйственного взгляда, а у хозяйственника — больше партийного духа. Вижу, у тебя этот дух есть, а Бартеневу его явно не достает. Это точно.

— А ты вот чем проверяешь этот дух? Речами на собраниях? — спросил Лобов, зажигая потухшую папиросу. — Возьми Рогова. За ним никаких причуд вот не водится. Ясен, как божий день. Этот в речах мастер! Будет славить партию, кому надо поклонится, а в работе смердит. Да смердит!.. — решительно закончил он и глубоко затянулся.

Зазвонил телефон. Лобов взял трубку. Звонили из Москвы, из министерства. Гущину было слышно, как чей-то голос внушительно выговаривал Лобову за простой вагонов под погрузкой угля.

— Так нас задушили углем! — доказывал Лобов. — Нет разгрузочных площадок.

Голос в трубке угрожал «персональным» штрафом. «Чисто хозяйственный вопрос, — подумал Гущин, — но в обком завтра придется звонить».

— Видишь, какие атаки приходится отражать, — проговорил директор, повесив трубку. — Это только разведка боем, а вызовут в Москву! Там штрафом угрожают за простои. Тут горисполком привлекает к ответу за сточные воды в пруду. Мылят шею за срыв плана, за прозодежду. За что еще? Подскажи!

— …за технику безопасности, за шефскую помощь.

Они оба с удивлением увидели, как под стеклом настольной лампы зашуршала, забилась влетевшая в форточку бабочка. Она кружилась, падала, ударялась о стекло, обжигала крылышки и снова рвалась к свету.

— Смотри, — сказал задумчиво Лобов, приложив к щеке руку, — все ее сородичи на зимнюю спячку утянулись, а она не хочет покоя, обжигает крылья. Я тоже мог бы сложить крылья. Мог бы жить без синяков и шишек, пока дотяну до пенсии, но не хочу. Просто вот не могу.

Стараясь подавить в себе волнение, он снова потянулся к раскрытому на столе портсигару и закурил. Гущин отозвался не сразу. Он не был склонен к подобным раздумьям и, поднимаясь со стула, сказал:

— А Бартеневу мы все-таки привьем партийный дух. Это точно.

Он снял с вешалки пальто и, с усилием засовывая руку в подвернувшийся рукав, добавил:

— А будешь опекать и сам нарвешься на выговор.

— Это что, угроза? — усмехнулся Лобов.

— Нет, устное предупреждение.

X

За окном вагона исчезают полустанки, перелески, разъезды. Так же исчезали в памяти пережитые события. Но жизнь — это не те дни, что прошли бесследно, а те, что отпечатались навсегда в твоей памяти или в памяти тех, кто шагал с тобой рядом.

На человеческом пути есть свои узловые станции. На них ты и машинист, и стрелочник. От тебя зависит, проведешь ли ты поезд через крутой подъем и на какой скорости.