Искушение любовью - Милан Кортни. Страница 38

Разрядка была мощной и оглушительной, и на несколько секунд он словно перенесся в другой мир. Это было то, чего так жаждало его тело, — освобождение. Давно сдерживаемое желание вспыхнуло и выгорело мгновенно, словно сухое дерево, объятое огнем. Он негромко застонал и содрогнулся в последний раз. Затем открыл глаза, пытаясь перевести дыхание.

Вожделение схлынуло; от него осталось только учащенное сердцебиение и чувство легкости в теле.

В комнате быстро темнело. Небо было уже темно-синим. Марк сделал глубокий вздох и осмелился наконец отпустить столбик кровати. Он прошел к умывальнику с тазом, который стоял в другом конце комнаты. Вода показалась ему особенно холодной, а полотенце грубым, но это было даже хорошо. Он вымыл руки и обтер все тело. Солнце совсем скрылось за холмом, обведя его контур темно-красным.

Теперь, когда похоть больше не мучила его, Марк подумал, что его сознание должно проясниться. Но мысли в голове путались еще больше. Он был один, совсем один в темноте.

И все было плохо.

Слепящее солнце желания закатилось, жар спал, и он ожидал, что ему станет легче. Но на потемневшем небе появились звезды — тысячи, сотни тысяч маленьких серебристых точек, настоящее воплощение мелких раздражающих уколов, терзавших его душу. Это было уже не вожделение, а тоска по ней, ненасытный голод. Все его существо словно молило о ней.

Он добрался до кровати и рухнул в нее. Уже засыпая, опять подумал о Джессике, о том, как было бы прекрасно прижать ее сейчас к себе, поцеловать, приласкать. Не для того, чтобы заняться с ней любовью. А просто… ради чувства близости. Эту жажду невозможно было утолить при помощи своей собственной руки.

Марк открыл глаза и попытался дышать как можно глубже и ровнее. С каждым выдохом он изгонял из себя ее образ. Он рисовал в воображении все самое холодное и неприятное, что только можно было представить, — мрачные темные пещеры под водой, зимние бури, когда трудно отличить небо от земли. Где-то за окном монотонно пел сверчок, и он попробовал сосредоточиться на этом звуке. Перед его глазами была темнота — абсолютная, чернильная тьма, царство теней.

Его ум как будто прояснился, но где-то глубоко внутри он все равно чувствовал подземные толчки. Это была его тяга к ней.

Миссис Фарли — Джессика — была женщиной, неудобной во всех отношениях. Она слишком волновала его. Она не была скромной. Она даже не была респектабельной.

И несмотря ни на что… Марк вздохнул еще глубже и наконец признал правду, от которой он так давно и так безуспешно прятался.

Он был не в силах устоять перед ней.

Глава 13

— Полагаю, для меня снова ничего нет? — спросила Джессика.

В здании почты было довольно темно, и она надеялась, что тусклое освещение скроет ее вспыхнувшие от унижения щеки. Джессика ненавидела приходить на почту и спрашивать, нет ли для нее писем. Она всегда чувствовала себя нищенкой, попрошайкой, которая стоит на углу и звонит в колокольчик, в то время как прохожие торопливо отводят взгляд и переходят на другую сторону улицы.

Письмо, которое она получила несколько дней назад, отняло у нее всякую надежду на хорошее. Было бы глупо мечтать, что сегодня к ней вдруг прилетят добрые вести. И тем не менее упрямая надежда не желала покидать ее сердце. Может быть, судьба пошлет ей какую-нибудь радость, чтобы уравновесить еще свежее горе, — и именно по почте? Прошло много лет с тех пор, как Джессика была изгнана из своей семьи. Возможно, сегодня станет как раз тем днем, когда отец снимет запрет?

Потому что письмо от поверенного на этой неделе я уже получала, мрачно подумала она.

Жена почтмейстера вдруг наморщила лоб.

— Кажется, как раз есть.

Джессика сделала резкий вдох. Оказывается, все это время она, сама того не осознавая, сдерживала дыхание, и теперь у нее сильно закружилась голова. Она с трудом удержала желание схватить почтмейстершу за воротник и потребовать, чтобы она немедленно отдала ей письмо. Может быть, это от отца. Или от матери. Или от Шарлотты…

— То есть если это вас называют Джесс Фарли.

Джесс. Никто из ее семьи никогда не называл ее Джесс. Радостное волнение, охватившее ее, внезапно превратилось в тяжелый свинцовый шар в груди.

— Да, это я.

Только один человек на свете звал ее Джесс. Если он решил написать ей напрямую, минуя поверенного, через которого он обычно передавал свои послания, то, значит, дело было серьезное. С его последнего письма прошло всего несколько дней.

Она совсем не хотела никаких напоминаний о том, что ожидало ее в Лондоне. Почтмейстерша передала ей конверт, и Джессика осторожно взяла его двумя пальцами. Руки Уэстона трогали эту бумагу. Его пальцы держали конверт там же, где сейчас она. От одной только мысли о том, что он как будто касается ее через письмо, даже не ее, а ее перчаток, она содрогнулась от отвращения.

Она вышла на площадь. Не стоило утешать себя этими сказками о семье. Надежда — непостоянный друг. Человека, который питает надежду, можно сравнить с тем, кто съел слишком много сладкого. Сначала ему будет очень хорошо, но потом, когда прилив энергии схлынет, он будет чувствовать себя уставшим и разбитым.

Прошло семь лет. Нужно наконец признать, что для своих родных она больше не существует. Сестры наверняка забыли ее. Отец полностью исключил ее из их жизни. Для всех она стала не больше чем воспоминанием, слабеющим с каждым днем. То, что она снова не получила от семьи никаких вестей, не должно было стать для нее ударом.

Но сегодня ей показалось, что это именно тяжелый удар.

Джессика разорвала конверт от Уэстона и вытащила половинку листа бумаги.

Джесс. Поторопись. Лефевр собирается объявить о своем выходе в отставку в конце следующей недели. Я хочу, чтобы ты опозорила этого самодовольного лицемерного осла немедленно. Мне не будет никакого толку оттого, что ты его совратишь, если я не смогу получить должность в комиссии.

Она посмотрела на дату внизу и подсчитала. Время на дорогу до Лондона, время, которое потребуется для публикации… Если вычесть все это, у нее оставалось три дня. Всего три дня рядом с Марком до того, как она разрушит его жизнь.

— Ну-ну, — раздался знакомый голос у нее за спиной.

Джессика резко обернулась, машинально скомкав письмо в руке.

— Сэр Марк, — выдохнула она. Ее сердце забилось так громко, что, казалось, все вокруг могут услышать его стук.

— Марк, — поправил он.

— Прошу прощения?

— Просто Марк, — серьезно, без улыбки, произнес он. — Для вас.

Солнце вдруг стало чересчур ярким. На площади не было ни души, но прямо перед ними находилось окно таверны. За ними мог наблюдать кто угодно.

Я хочу, чтобы ты опозорила этого самодовольного лицемерного осла немедленно.

— Как вы чувствуете себя сегодня? — поинтересовался он.

Она могла уничтожить его. Она должна была сделать это. А он только что попросил называть его просто по имени, отбросив все условности, а потом участливо спросил, как она себя чувствует.

Джессике вдруг захотелось завизжать, толкнуть его в грудь и крикнуть ему, что он идиот. Она собиралась уничтожить его! Что еще ей оставалось делать?

— Джессика? — тихо позвал он. Они находились в общественном месте, где их мог видеть каждый. — Я могу называть вас Джессика, не так ли?

— Не надо, — выдавила она.

— Не надо? Что именно? Не надо так открыто признавать то, что я ощущаю некую близость к вам? Но вы знаете, что я не могу этого отрицать. Или может быть, мне не надо хотеть большего? Я пытался. У меня ничего не получилось.

— Сэр Марк, возможно, вчера вечером я выразилась недостаточно ясно. Я была близка со многими мужчинами, ни один из которых не был моим мужем. Не доверяйте мне.

Как и прошлой ночью, выражение его лица совершенно не изменилось.

— Возможно, — заметил он. — Но тем не менее в вас есть определенного рода чистота. Честность.