Один день солнца (сборник) - Бологов Александр Александрович. Страница 80
Тут же открыв глаза и убедившись, что это, как говорится, не сон, Люда схватила часы рукой — они были тяжелые и скользкие. Сердце ее в первый момент тяжело ударило в ребра, а потом, словно освободившись, зачастило, запрыгало воробьем.
Оставив мусор, Люда бросилась в голову вагона, к служебке. Она забыла, сколько времени прошло с тех пор, как Егоровна потащила тяжелую сумку в стеклотарный ларек. Наверно, немного, подумала она, еще ведь и подмести до конца не успела. Но она все-таки высунулась из вагона, посмотрела в ту сторону, куда отправилась Егоровна. Нет, той. не было видно, и она, конечно, еще не скоро появится, если даже не будет заходить в магазины…
Люда не знала, что делать… Она оставила было найденные часы в служебке и побежала выносить ведро, но, не пройдя и половины вагона, вернулась, взяла часы, сунула их за пазуху, за лифчик. Холодный металл туго впечатался в гладкую влажную кожу.
Бросив уборку, Люда хотела побежать навстречу Егоровне, перехватить ее где-нибудь по дороге, чтобы побыстрей обрадовать находкой, но вовремя спохватилась: оставлять вагон без надзора было опасно. Однако и сидеть ждать было, кажется, выше сил. А бригадир? — вспомнила она вдруг о другом причастном к пропаже человеке. У него же акт, он же и должен теперь заниматься всем этим делом… Как же она сразу об этом не подумала!..
Люда наскоро оправила на себе одежду и, спрыгнув с высоких ступенек, побежала вдоль вагонов к шестому, бригадирскому.
Бегунов что-то писал. Оторвав глаза от своей общей тетрадки, он увидел Люду и — чего с ним, можно сказать, отродясь не бывало — несколько смутился. Все дело было в Людиных глазах — широко раскрытых, сияющих и лукавых.
«Ой ли?…»— прошло холодком по спине сомнение, и Люда, заметив его в сузившихся зрачках бригадира, еще ничего не сказав, как бы осеклась…
— Я пришла… — сказала она, переводя дыхание.
Бегунов захлопнул тетрадку и жестом остановил ее.
Он надеялся, конечно, что рано или поздно Люда должна будет прийти к нему в его служебку, как бы ни ломалась на первых порах… Но чтобы она явилась после первого же намека? Этого он не ожидал…
— Хвалю, — сказал он, прикидывая, что же делать дальше. — Правда, хвалю…
— Да… — все еще тяжело дыша, произнесла Люда.
— Пойдем в купе рядом, — сказал Бегунов. — Тут, если все же кто придет… Лучше туда…
«Вот это номер!.. Вот это девка!.. — успел он подумать, пока они с Людой быстро переходили в соседнее, пассажирское купе. — Правда, что такие пацанки нынче чудеса творят…»
Люда была без чулок — всегда снимала на время уборки, чтобы не порвать, — и Бегунов по-своему расценил это.
Он повернул защелку двери и шагнул к Люде. Только тут она поняла, отчего у бригадира вдруг затуманились глаза и дрогнул голос.
— Ты что? — Люда будто вновь ощутила, как Бегунов прилип к ней твердой рукою у них в служебке.
И сам он вспомнил то же самое — ее спокойный взгляд, когда она понимающе выдержала то его прикосновение.
— А я знал, что ты придешь, — все еще не улавливая ее тона, глуховато сказал он, — только не знал, что нынче, сразу… А ты бедовая, это я давно понял…
Он прижал Люду к столику. Она защитила руками грудь, часы под лифчиком твердо надавили на кожу.
Господи, что это она подумала? Ему же наплевать на все часы и все пропажи. А сейчас что отдать, что не отдать— концы будут одни. Носили же ему не раз какие-то забытые вещи… И Егоровна говорила, и другие… А она, дура!… Он же решил, что она пришла к нему в служебку, чтобы…
— Отойди! — сказала Люда, вырываясь из его рук и не отрывая своих от груди. (Так обычно закрывают пазуху пожилые бабы, подумал Бегунов.) — Не касайся меня!
Белесые ресницы бригадира подрагивали у самого Людиного лица, его глаза находились так близко, что расплывались в желтые неясные пятна. Он пытался дотянуться до ее рта, Люда дернулась сильнее…
— Ай! — Из прокушенной губы потекла кровь — во рту стало солоно. — Ах ты, дурак! Дурак!.. Ты губу мне…
— Сама себе…
— Сама… Ах ты, дурак несчастный!..
— Ну, ну, умная… — Бегунов понял свою ошибку…
— Уйди с дороги!
Он отодвинулся.
Люда, касаясь пальцами саднящей губы, направилась к выходу. Вернувшись в свой вагон, она сразу же подошла к зеркалу. Верхняя губа припухла, лицо было некрасивое и злое. Господи, как же она пойдет к Валере, как объяснит ему это? — подумала она. Губа, может, еще больше раздуется… А часы? Она осторожно оттянула лифчик и достала их. Часы уже нагрелись. Они тикали чисто и громко. Какие все же тяжелые, подумала Люда, только на мужскую руку, такую, как… у Валерия…
Эта мысль пришла сразу, неожиданно и легко, как если бы кто-то невидимый вдруг высказал ее вслух. Люда обернулась — не на голос, его не было, она о нем и не подумала, а от какого-то смущения: не видел ли кто ее в этот момент?
Но в вагоне, кроме нее, никого не было, Егоровна еще не вернулась.
А что, вот бы действительно такие часы Валере, продолжала виться ниточка-мысль, хотя бы примерить на запястье, поглядеть, как это будет выглядеть… Все равно, куда теперь их денешь?
Как куда? Надо возвратить владельцу! — вспыхнул холодный огонек где-то в другой стороне души. Он же чуть с ума не сошел от пропажи, весь белый свет готов был перевернуть…
Люда вздрогнула, вспомнив, как распоясался к концу пути мурманчанин, с какими мерзкими словами покидал он вагон, — самыми последними, когда уже никого не оставалось и никто не мог одернуть его.
Но ведь она и хотела это сделать — передать часы бригадиру, чтобы тот отнес их в резерв и там бы занялись розысками хозяина… А как бригадир ее встретил? Дурак! Бабник проклятый. Она опять тронула губу. Он и часы не возвратил бы, тут и думать нечего. Может быть, ей самой надо было отнести их сразу в резерв?
Господи, сколько они в самом деле перетерпели с Егоровной, сколько перетерпели — давно такого не было.
Люде вдруг стало мучительно жаль себя, так жаль, что кажется, в пору было застонать от обиды, от боли. И она заплакала. Быстрые слезы покатились по щекам, залили больную губу — защипало сильнее. Слез она не сдерживала и не вытирала — дала им волю…
Когда, постепенно успокоившись и продолжив уборку, она добралась до служебки, то заперлась в ней и еще раз внимательно рассмотрела находку. Часы были совершенно новые — ни царапинки на стекле. Люда твердо решила отдать их Валерию и рассказать ему все как было. Пусть сам решает, что следует сделать дальше, — он человек справедливый. И как он скажет, так и будет…
А как же Егоровна? Люда вспомнила о своей старшей подруге, и ей снова стало тревожно, как будто минуту назад она не принимала ясного и окончательного решения. Но ответить самой себе на вопрос она не успела — снаружи раздался голос:
— Люда-а!..
Это была Егоровна. Люда приняла у нее тяжелую сумку, в которой теперь были кочан капусты, свекла, пучки зелени.
— Да вот, — сказала, переводя дух, Егоровна, — чтобы потом не топать еще раз, на базар заскочила. А то ведь пока освободимся, там будет хоть шаром покати, знаю я. А уж так сухомятка надоела, так щец захотелось…
В руках у нее был маленький венок из вощеных бумажных цветов и гладких листьев.
— А это куда, тетя Сим? — спросила Люда.
— В деревню поеду, на кладбище в Слабеево схожу, все равно в родительское воскресенье будем в поездке, — ответила Егоровна. Потом, распахнув форменную тужурку, добавила — А что, смотришь, и мои девки соберутся когда на могилку меня проведать…
— Да что вы о смерти-то? Рано еще.
— Рано не рано, а к своему сроку все придет.
Люда стояла перед Егоровной уже умытая, переодетая в платье.
— Тетя Сим, — сказала она со странной, как показалось Егоровне, горячностью, — все сделала: мусор вынесла, туалеты вымыла, тамбуры…
— Ну и добро, ну и молодец… А я тебе — вот, держи-ка. — Егоровна полезла за пазуху и вытащила оттуда небольшой плоский сверточек. Развернула его. В нем оказался легкий цветастый платок.