Хроники Нарнии. Том 2 - Льюис Клайв Стейплз. Страница 71

Около девяти часов утра неожиданно гора оказалась совсем рядом. Теперь они наконец разглядели, что это никакой не остров и даже не суша в принятом значении этого слова. И не туман. Это была сама Тьма. Мне трудно описать ее, но вы можете в некоторой степени представить себе, что это было такое, если вообразите, что смотрите прямо в зев железнодорожного туннеля, только такого длинного и извилистого, что не видно конца и в него совсем не попадает свет. На расстоянии нескольких ярдов перед собой — насколько дотягиваются солнечные лучи — еще можно видеть рельсы, шпалы и гравий. Дальше все это видится сквозь сумрак, а потом все совершенно исчезает и остается сплошная, тяжелая, будто затвердевшая, чернота. Точно так же было теперь. На несколько ярдов перед носом судна еще была видна яркая, голубовато-зеленая, чуть колышущаяся вода... Дальше она казалась тускло-серой, какой бывает поздно вечером, а еще дальше — кромешная тьма. Создавалось впечатление, что в самом разгаре ясного утра они оказались на краю безлунной и беззвездной ночи.

Каспиан крикнул боцману, чтобы корабль подали немного назад, и все, кроме гребцов, сгрудились на носу. Но, сколько они ни вглядывались, впереди ничего не было видно. Позади сияли море и солнце, впереди — Тьма.

— Следует ли нам входить в это? — спросил Каспиан.

— Я бы не стал, сир, — ответил Дриниан.

— Капитан прав, — в один голос поддержали моряки.

— Ия думаю то же самое, — согласился Эдмунд.

Люси и Юстас не сказали ничего, но были довольны тем оборотом, который, как им казалось, принимают события. И тут молчание взорвал звонкий голосок Рипишиппи:

— А почему бы нам и не войти туда? Может ли кто-нибудь из вас объяснить мне — почему нам не следует этого делать?

Никто не рискнул объяснить, поэтому Рипишиппи продолжал:

— Если бы я говорил с поселянами и рабами, то я позволил бы себе сказать, что это предложение рождено самой обыкновенной трусостью. Но я надеюсь, что в Нарнии ни у кого не будет повода говорить, что столь блистательное общество, состоящее из благородных и царственных особ, пребывающих в самом цветущем возрасте, показало хвост от того лишь, что испугалось темноты.

— Но скажите, пожалуйста, во имя всего святого, какой смысл неизвестно зачем лезть в темноту? — спросил Дриниан.

— Смысл? — спросил Рипишиппи. — Вы обязательно хотите во всем найти смысл, капитан? Если для вас имеет смысл только то, что поможет нам набить животы и кошельки, то заверяю вас, что этот поступок действительно будет совершенно бессмысленным. Но, насколько мне известно, мы пустились в это плавание не ради какой-то пользы, а ради того, чтобы исполнить долг чести и испытать те приключения, которые нам пошлет Аслан. А здесь нам уготовано самое великое и удивительное приключение, о каком мне когда-либо доводилось слышать. Поэтому, если мы повернем назад, мы нанесем великий и непоправимый урон нашей чести.

Моряки что-то заворчали себе под нос. Люси уловила одну фразу:

— Будь она неладна, этакая честь.

Каспиан усмехнулся.

— Ну и надоели же вы нам, Рипишиппи! Жаль, что мы не оставили вас дома! Ну что же, если вам загорелось во что бы то ни стало забраться в эту тьму, нам не остается ничего другого, как последовать за вами! Я вижу, Люси что-то хочет возразить против этого?

Люси хотелось сказать против этого очень даже много, но вслух она произнесла только:

— Не обращайте на меня внимания.

— Но хотя бы зажечь свет ваше величество разрешит? — спросил Дриниан.

— Разумеется, — успокоил его Каспиан. — Все лампы, какие у нас есть. Проследите за этим, Дриниан.

И вот были зажжены три лампы: на корме, на носу и на вершине мачты, — а Дриниан приказал вдобавок укрепить еще два факела посреди палубы. При солнечном свете эти огоньки казались бледными и очень слабыми. Затем было решено: всем людям, кроме тех, кто занят на веслах, собраться на палубе в полном вооружении и встать с обнаженными мечами в назначенных местах. Люси и два лучника получили задание подняться на вершину мачты и стоять там с луками наготове. Ринельф встал на носу, держа в руках веревку, готовый приступить к промеру глубин, а рядом с ним, сверкая кольчугами, — Рипишиппи, Эдмунд, Юстас и Каспиан. Дриниан стоял за штурвалом...

— Во имя Аслана — вперед! — крикнул Каспиан. — Гребите не торопясь, но ровно! Соблюдайте тишину и слушайте все приказы!

Гребцы налегли на весла, и “Утренняя заря” сразу же поползла вперед, скрипя и постанывая. Когда они пересекли границу темноты, перед Люси со смотровой площадки наверху мачты открылся удивительный вид. Солнечный свет еще падал на корму, а нос уже пропал во тьме. Потом она увидела, как это произошло. Еще мгновение назад и позолоченная корма, и голубое небо, и синее море были залиты золотым солнечным светом, а миг спустя и небо, и море исчезли, а лампа на корме, которая до этого была совсем незаметна, ярко вспыхнула; только ее огонь и позволял сейчас различить то место, где кончался корабль. В свете лампы Люси видела черный силуэт Дриниана, приникшего к штурвалу.

Прямо внизу под ней два факела выхватывали из темноты два светлых пятна на палубе и бросали красноватые блики на мечи и шлемы; еще один островок света был впереди, на баке. Смотровая площадка на мачте, освещенная лампой, укрепленной как раз над головой Люси, казалась теперь отдельным светлым мирком, который сам по себе плыл в темноте. Все эти огни, как всегда бывает со светом, если его приходится зажигать в неподходящее время, выглядели неестественными и зловещими. Еще девочка заметила, что сильно похолодало.

Впоследствии никто не мог точно сказать, сколько же времени это продолжалось. Если бы не скрип уключин и плеск весел, можно было подумать, что они вообще не двигаются. Эдмунд, стоявший на носу корабля, сколько ни вглядывался вперед, не видел ничего, кроме отражения лампы в черной воде прямо перед ними. Отражение это казалось каким-то грязным, будто засаленным, а рябь, поднятая продвижением корабля, тяжелой, мелкой и безжизненной. И чем дальше они плыли, тем сильнее мерзли — все, кроме гребцов.

Внезапно откуда-то — никто так и не понял, откуда, потому что в этой тьме все утратили чувство направления — донесся страшный крик. Либо это кричал не человек, либо человек, доведенный до крайнего ужаса.

Каспиан хотел что-то сказать, но не смог — во рту все пересохло. Тогда раздался голосок Рипишиппи, в этом молчании показавшийся пронзительней и громче, чем обычно.

— Кто зовет? — пропищал он. — Если ты враг — знай, что мы тебя не боимся, если друг — твои враги узнают благодаря нам, что такое страх!

— Сжальтесь! — ответил ему тот же голос. — Смилуйтесь! Если вы мне не снитесь — сжальтесь! Возьмите меня к себе, кто бы вы ни были! Заберите меня отсюда, хотя бы только для того, чтобы нанести смертельный удар! Даже смерть для меня будет милосердием! Во имя всего, что для вас свято, не исчезайте! Не оставляйте меня одного в этой жуткой стране!

— Мы вас не видим, — крикнул в ответ Каспиан. — Где вы? Плывите к борту, и милости просим!

Снова вскрикнули, уже иначе — от радости, но радости, перемешанной со страхом. Затем послышались торопливые негромкие всплески. Путешественники поняли — кто-то плывет в их сторону.

— Поднимите его, — приказал Каспиан.

— Есть, ваше величество!

Несколько человек бросились налево к фальшборту, сбросили вниз веревки, а один, низко перегнувшись через перила, светил вниз факелом. И вот из мертвой черной воды показалось совершенно безумное белое лицо, белые руки впились в веревку, кто-то с усилием начал карабкаться вверх. Моряки дружно тянули веревку, и наконец незнакомец оказался на палубе.

Эдмунд никогда не представлял, что человек может иметь столь дикий и безумный вид. В других обстоятельствах он, наверно, не выглядел бы слишком старым, но теперь волосы незнакомца торчали всклокоченной грязно-белой копной, лицо было страшно изможденным и все изрезано морщинами, от одежды осталась лишь пара мокрых тряпок. Но прежде всего внимание привлекали его глаза. Они были раскрыты так широко, что, казалось, у него совсем нет век, а глядел он так, будто умирал от непереносимой пытки страхом. Как только он ступил на палубу, сразу же закричал: