Хроники Нарнии. Том 1 - Льюис Клайв Стейплз. Страница 65

 Тем не менее отец мой, прельстившись богатством и могуществом Ахошты, а также поддавшись на коварные уговоры моей мачехи, послал к нему сватов, предлагая ему меня в жены. Предложение было сразу же благосклонно принято. Ахошта прислал нам весть, что намерен жениться на мне еще до истечения этого года, во время праздника середины лета.

 Когда мне рассказали об этом сватовстве, счет померк у меня в глазах. Я целый день лежала, не вставая с постели, и плакала. Но на следующее утро я встала, умылась ключевой водой, приказала оседлать свою кобылицу Хвин, взяла с собою острый кинжал, что принадлежал моему погибшему брату и был с ним в его последнем походе на запад. И выехала одна со двора.

 Я нашла поляну в каком-то лесу, где не было человеческих жилищ, сошла со своей кобылицы Хвин на землю и вынула кинжал. Раздвинув одежду в том месте, где, как я думала, лежит кратчайший путь к сердцу, я вознесла молитву богам, чтобы они позволили мне после смерти очутиться рядом с моим братом. Помолившись, я закрыла глаза и стиснула зубы, приготовившись вонзить кинжал себе в сердце. Но не успела этого сделать, потому что кобылица вдруг заговорила со мною, будто одна из дочерей человеческих. Она сказала мне:

 "О моя хозяйка, не губи себя! Пока ты жива, ты всегда можешь надеяться на удачу и счастье, но, умерев, ты станешь подобна прочим мертвецам!"

 — Я сказала совсем не так, вполовину не так красиво, — пробормотала Кобыла.

 — Тише, сударыня, тише, — остановил ее Бри, который, судя по всему, наслаждался рассказом. — Она излагает события в соответствии с правилами, принятыми у благородных калорменцев. Ни одному сказителю во дворце самого тисрока не сделать этого лучше! Прошу тебя, тархина, продолжай!

 — Когда я услышала, как моя Кобылица заговорила по-человечески, — продолжала Аравис, — я сказала себе, что страх перед близкой смертью омрачил мой рассудок и сделал меня подвластной ложным видениям. Я преисполнилась стыда, ибо членов нашего рода смерть всегда страшила не больше, чем укус мошки. Поэтому я снова занесла кинжал, чтобы заколоть себя. Но Хвин подошла ко мне и, протянув голову так, что она оказалась между моей грудью и кинжалом, опять заговорила со мною. Она изложила мне самые превосходные доводы, почему я не должны убивать себя, и осыпала меня упреками, как мать упрекает неразумную дочь свою. На этот раз удивление мое было очень велико, и я забыла, что собиралась убить себя, забыла про Ахошту. И спросила ее:

 "О моя Кобылица, кто же тебя научил говорить, подобно дочерям человеческим?"

 И Хвин поведала мне то, что, несомненно, известно уже всем присутствующим, — про страну Нарнию, где все животные разумные и говорящие, и про то, как ее похитили оттуда, когда она была еще ребенком. Она рассказала о лесах и реках Нарнии, о ее замках и больших кораблях. И рассказала так прекрасно, что я воскликнула:

 "Клянусь Ташем и Азаротом, а также самой Зардинах, Царицей Ночи, — больше всего на свете я хочу побывать в стране Нарнии!"

 "О моя хозяйка, — сказала мне Кобылица, — если ты будешь в Нарнии, то тебя ждет счастье, потому что в той стране никто не может выдать девушку замуж против ее воли!"

 Мы говорили с нею очень долго, и надежда вернулась ко мне. Я обрадовалась, что не поторопилась убить себя. Мы договорились с Хвин тайком убежать из дома и придумали, как легче всего это сделать. Мы вернулись в дом моего отца. Облачившись в лучшие свои одежды, как на праздник, я принялась петь и танцевать перед своим отцом, а потом сказала, что очень рада замужеству, которое он устроил для меня.

 Потом я попросила:

 "О мой отец, о блаженство очей моих! Разреши и повели мне отправиться с кем-нибудь из моих девушек в лес, в потаенное святилище Зардинах, Царицы Ночи и Госпожи всех девушек, чтобы перед вступлением в брак, согласно обычаю, сложить с себя служение Зардинах".

 Отец отвечал мне:

 "О дочь моя, свет моих очей, как хорошо ты это придумала! Конечно же, я разрешаю!"

 Покинув покои моего отца, я сразу же направилась к самому старому из рабов, секретарю моего отца, который нянчил меня еще в младенчестве и любил больше, чем солнечный свет. Я взяла с него страшную клятву сохранить в тайне все, что я ему скажу. А потом поведала свой план и стала упрашивать написать для меня письмо. Он расплакался, умолял меня переменить решение, но потом уступил и сказал:

 "Слушаю и повинуюсь!"

 Он сделал все, о чем я его просила. А я запечатала письмо и спрятала у себя на груди.

 — А что было в этом письме? — спросил Шаста.

 — Сиди тихо, малыш, — предупредил Бри. — Ты мешаешь рассказывать историю. Что это за письмо, она скажет сама — в нужном месте. Мы слушаем, тархина.

 — Потом, — продолжала девочка, — я позвала ту девушку, что должна была сопровождать меня в лес и помогать исполнять обряды в честь Зардинах, Царицы Ночи. Я приказала ей, чтобы она разбудила меня завтра как можно раньше. Я притворилась веселой, была с ней очень добра и выпила вместе с ней вина. Но в ее чашу я подмешала снадобье, которое, знала, усыпит на всю ночь и на весь следующий день.

 И вот, дождавшись, когда все домочадцы моего отца вверились сну, я поднялась и оделась в воинские доспехи моего брата — в память о нем я хранила их в своих покоях. Я зашила в пояс все деньги и драгоценности, какие у меня были, взяла с собою немного пищи, потом спустилась в конюшню, сама оседлала свою Кобылицу и во вторую стражу ночи покинула дом своего отца? Я направилась не в лес, где, по мнению моего отца, должны были исполняться обряды, а на северо-восток, к Ташбаану.

 Я знала, что отец не станет искать меня в течение трех дней, будучи уверен, что я в священном лесу Зардинах. А на четвертый день мы въехали в город Азимбалду. Да будет ведомо тем, кто этого еще не знает, что Азимбалда стоит на перекрестке четырех дорог, и оттуда дозоры тисрока (да живет он вечно!) скачут на самых быстрых конях во все концы государства. Великие тарханы пользуются правом пересылать свои вести с гонцами самого тисрока. Поэтому я направилась в Дом Почты в Азимбалде, предстала перед Главою Гонцов и сказала ему:

 "О Глава всех Гонцов, вот письмо от моего дяди, тархана Ахошты, к тархану Кидрашу, властителю Калавара. Возьми эти пять полумесяцев и прикажи переслать его по назначению".

 И Глава Гонцов отвечал мне:

 "Слушаю и повинуюсь!"

 А письмо это было поддельное, будто бы написанное самим Ахоштой, и вот о чем:

 “Во имя Таша неумолимого и неодолимого!

 Тархан Ахошта приветствует тархана Кидраша и желает ему мира и благоденствия. Да будет тебе известно, что, направляясь в сторону твоего дома, дабы вступить в брак с твоей дочерью, тархиной Аравис, я волею богов встретил ее в лесу, когда она только что завершила обряды и жертвы в честь Зардинах. Когда я узнал, кто она такая, то, восхищенный ее красотою и рассудительностью, воспылал любовью и почувствовал, что потускнеет для меня солнечный свет, если я тотчас же не возьму ее в жены. Поэтому я приготовил и свершил все подобающие для такого случая жертвоприношения и взял твою дочь в жены в тот самый час, когда ее встретил, и вернулся с нею в свой дом. А теперь мы оба умоляем тебя, чтобы ты как можно быстрее прибыл к нам, доставил нам радость своим присутствием и наставил нас своими речами. Кроме того, если можешь сразу привезти ко мне приданое моей жены, то соблаговоли сделать это незамедлительно, ибо оно понадобится мне по причине предстоящих мне вскоре немалых расходов и трат. И поскольку мы с тобою всегда были как родные братья, то уповаю, что не разгневаешься за ту спешку, с коей я женился на твоей дочери. Ибо причиной послужила лишь великая любовь, которую я питаю к ней. Засим вверяю тебя попечению всех богов.

 Сын твой Ахошта”.

 Я отдала письмо, и мы спешно покинули Азимбалду, опасаясь погони. Кроме того, я боялась, что мой отец, получив такое письмо от Ахошты, немедленно отправит к нему вестника или поспешит к нему сам. А мне хотелось до того, как это раскроется, быть уже за Ташбааном. Такова суть моей истории и всего, что произошло со мною вплоть до этой ночи, когда за мною погнались львы, и я, переплыв соленую воду, встретилась с вами.