Посвящается вам - Окуджава Булат Шалвович. Страница 5
1966
Звездочет
Что в подзорные трубы я вижу,
поднимаясь на башню во мгле?
Почему так печально завишу
от чего-то былого во мне?
И, смотря с высоты виновато
на уснувшую пропасть Арбата,
отчего так поспешно и вдруг
инструмент выпускаю из рук?
Спят в постелях своих горожане,
спят с авоськами, спят с гаражами,
спят тревожно на правом боку…
Изготовилось тело к прыжку.
Вон из пятен ночного тумана
появляется вдруг вдалеке
моя стройная старая мама —
чемоданчик фанерный в руке.
Он, пожалуй, минувшая мода,
но внутри, словно в дебрях комода,
что давно развалиться готов,
фотографии прежних годов.
Память, словно ребенок, ранима
и куда-то зовет и зовет…
Все печально, что катится мимо,
все банально, что вечно живет.
И живу я вот с этой виною
на двадцатом ее этаже
между тою и этой войною,
не умея спуститься уже.
«Как мне нравится по Пятницкой в машине проезжать…»
* * *
Как мне нравится по Пятницкой в машине проезжать
Восхищения увиденным не в силах я сдержать.
Кораблями из минувшего плывут ее дома,
будто это и не улица — история сама.
Но когда в толпе я шествую по улицам Москвы,
не могу сдержать отчаянья, и боли, и тоски.
Мои тонкие запястья пред глазами скрещены,
будто мне грозят несчастья с той и с этой стороны.
Как нелепа в моем возрасте, при том, что видел я,
эта странная раздвоенность, растерянность моя,
эта гордая беспомощность как будто на века
перед этой самой Пятницкой, счастливой, как река.
«Переулок Божественным…»
* * *
Переулок Божественным
назван мной для чего?
Чтобы слогом торжественным
возвеличить его?
Для того, чтоб из вымысла
на московскую твердь
как волной его вынесло
посиять, пошуметь?
Видно, прозвище прежнее
без опоры в судьбе:
так, пустое, небрежное,
ни тебе — ни себе.
Видно, прежнее прозвище —
как чужак меж людьми:
у него не допросишься
ни воды, ни любви…
А в сегодняшнем имени
есть сиянье из тьмы,
что-то доброе, сильное,
что утратили мы.
Просто есть в нем для города
не на год, не на час
что-то вечное, гордое,
словно это про нас.
«Гомон площади Петровской…»
О. В. Волкову
* * *
Гомон площади Петровской,
Знаменка, Коровий вал —
драгоценные обноски…
Кто их с детства не знавал?
Кто Пречистенки не холил,
Божедомки не любил,
по Варварке слез не пролил,
Якиманку позабыл?
Сколько лет без меры длился
этот славный карнавал!
На Покровке я молился,
на Мясницкой горевал.
А Тверская, а Тверская,
сея праздник и тоску,
от себя не отпуская,
провожала сквозь Москву.
Не выходят из сознанья
(хоть иные времена)
эти древние названья,
словно дедов имена.
И живет в душе, не тая,
пусть нелепа, да своя,
эта звонкая, святая,
поредевшая семья.
И в мечте о невозможном
словно вижу наяву,
что и сам я не в Безбожном,
а в Божественном живу.
Сентябрь
Чем дальше от Москвы, тем чище дух крестьянства,
тем голубей вода, тем ближе к небесам.
Гармоники лесной завидно постоянство,
и гармониста чуб склоняется к басам.
Мелькают пальцы в ряд, рискованно и споро,
рождается мотив в сентябрьском огне,
и синие глаза как синие озера…
Но бремя тяжких дум на их песчаном дне.
Как сладко в том краю, чужих невзгод не зная.
Чем ближе к небесам — тем ненаглядней твердь.
И плачет о своем гармоника лесная,
и на ее слезу попробуй не ответь.
«В чаду кварталов городских…»
* * *
В чаду кварталов городских,
среди несметных толп людских
на полдороге к раю
звучит какая-то струна,
но чья она, о чем она,
кто музыкант — не знаю.
Кричит какой-то соловей
отличных городских кровей,
как мальчик, откровенно:
«Какое счастье — смерти нет!
Есть только тьма и только свет
всегда попеременно».
Столетья строгого дитя,
он понимает не шутя,
в значении высоком:
вот это — дверь, а там — порог,
за ним — толпа, над ней — пророк
и слово — за пророком.
Как прост меж тьмой и светом спор!
И счастлив я, что с давних пор
все это принимаю.
Хотя, куда ты ни взгляни,
кругом пророчества одни,
а кто пророк — не знаю.