Поэзия первых лет революции - Меньшутин Андрей. Страница 61

Пролетарии тела и духа.

Лишь вместе

вселенную мы разукрасим

и маршами пустим ухать¹²³.

Метафора «поэт-рабочий» несла очень глубокое эстетическое содержание, предполагавшее, что поэт - не «жрец», не «созерцатель», а деятель и участник в борьбе и строительстве. Отсюда очень частые в то время и даже нарочитые сближения явлений искусства с явлениями производства, с техникой. Перекликаясь если без труб, то, может с Маяковским («Я тоже фабр мне без труб труднее...»), молодой Безыменский в стихотворении «Завод слова» провозглашал:

Сбросим, бросим

Гниющую осень

Старого

Слова «поэт»!

Этого имени нет!

Мира восставшего зарево

Стерло все краски утонченной кисти.

Сорваны

Жизни засохшие листья,

Порваны

Клочья

Былого

И тьмы:

Выросли мы, -

Рабочие

Слова.

Наша душа - завод.

Сердце - живая вагранка.

Мысли - шуршащий привод.

Стих - наша форма иль гранка.

Новые зодчие

Будут

Готовы.

Слышите гуды,

Рабочие

Слова?

Слышите жизни зовущую ноту:

- Эй, на ра-бо-ту-у-у-у...¹²⁴

Декларативный отказ Безыменского от «устаревшего» слова «поэт» также очень показателен для того времени. Конечно, советские поэты не думали всерьез отказываться от своего дела и звания, а лишь полемически подчеркивали несогласие с тем содержанием, которое вкладывали в это слово представители декадентского искусства, понимавшие под «поэтом» и «поэзией» нечто оторванное от жизни, общественной пользы, политики. Б итоге это была борьба за новый тип поэта, тенденциозного, активного, открыто и сознательно утверждающего тесную связь своего творчества с делом народа и Коммунистической партии.

Поэтом не быть мне бы,

если б не это пел -

в звездах пятиконечных небо

безмерного свода РКП¹²⁵

- писал Маяковский в 1920 году.

Безыменский также через «рабочих слова» шел к своей известной формуле:

Не хотим быть:

Коммунистами - в одном случае;

Поэтами - в другом;

Общественными деятелями - в третьем;

Журналистами - в десятом...

Хотим быть: коммунистами, ведущими работу партии в области художественной литературы¹²⁶.

Параллельно шел процесс переоценки эстетических ценностей, расширения сферы прекрасного в поэзии. В творчестве ряда авторов заведомая и примелькавшаяся красота природы отодвигается на задний план, а иногда и целиком отвергается, для того чтобы дать место красоте труда, города, индустриальной культуры. Как бы ни были претенциозны заявления В. Кириллова, утверждавшего в стихотворении «Мы» от имени- рабочего класса: «Мы разучились вздыхать и томиться о небе», «Позабыли мы запахи трав и весенних цветов», «Полюбили мы силу паров и мощь динамита, пенье сирен и движенье колес и валов»¹²⁷, - в них заключалась большая правда. Она состояла не в буквальном значении этих заявлений (и рабочие и сами пролетарские поэты по-прежнему помнили о траве и цветах), а в другом, более общем и широком их содержании: в эстетическое сознание эпохи властно входил целый ряд новых явлений, которые имели первостепенную значимость в жизни и теперь требовали привилегий в искусстве. Чтобы стать современной, поэзия должна была, хотя бы частично и временно, поступиться некоторыми из своих вечных кумиров, и красоты природы меркли перед красотой человека-строителя, перед созданиями его рук и ума.

Слава Мускулам!.. За облачную изгородь

Зацепил плечом бетонный Город,

Перед властной динамитной искрой

Гордые склонились горы¹²⁸.

Гастев назвал нашу эпоху «эпохой моста». Он воспел красоту этого железного сооружения, которое символизировало в его стихах индустриальную мощь современного человечества, революционную энергию масс, их устремленность в будущее. С высоты символического моста Гастев обращался ко всем любителям старины, покоя, эстетизированной природы:

Вы понастроили дач и засадили цветами... Извините, - здесь будет копоть, уголь, шлаки...

Долой же из-под моста. Вы - или предатели или трусы.

- Плавучие краны! Наши грузовые! Дюжину баржей с булыжником

немедленно на фермы. И... грох! - на клумбы и беседки.

Пусть заказывают попам молебны¹²⁹.

Подходя к подобного рода декларациям, необходимо учитывать, что они в большинстве случаев имеют специальное эстетическое задание и содержат ярко выраженный элемент литературной полемики. Очень часто не на саму природу обрушивают поэты груз «булыжников», а на связанные с ней - как с темой - .литературные явления. И если Н. Асеев в противовес естественному «соловью» -создает своего «Стального соловья», то мы, обращаясь к этому стихотворению, должны иметь в виду, что «соловей» к тому времени давно уже стал символом «чистого» искусства («соловьиный сад» - А. Блок, «...из любвей и соловьев какое-то варево» - Маяковский и т. д.). Вот почему в превращениях асеевского «соловья», который сделался «стальным», чтобы петь в унисон «с гудящими всласть заводами», нельзя видеть кощунственную замену живой птицы мертвым механизмом (как иногда трактовали критики этот сюжет), а нужно переводить и «соловья» и все, что с ним произошло, в более широкий эстетический план. Поэт рассказывает здесь о себе самом, о разрыве с «соловьиным садом» декадентско-эстетского искусства и о своем вступлении на почву жизни и современности. Как подчеркивает. Асеев, соловьиная - поэтическая природа не умерла в поэте, а стала иной, оделась в сталь, обрела новый зычный голос. Мертвы же те «соловьи», которые остались верны узенькому мирку эстетизма, и потому, потеряв поэтичность, они прекратились в «чучела».

Мир ясного свиста льни.

Мир мощного треста льни,

Он будет бить без умолку!