Гитлер. Утраченные годы. Воспоминания сподвижника фюрера. 1927-1944 - Ганфштенгль Эрнст. Страница 49

На следующий день доктору Мартину случилось заехать к Штрассеру на квартиру на Тенгштрассе и услышать подробный рассказ о том, что произошло. Он обнаружил Штрассера спокойным и покорным, несмотря на его скорбные слова: «Доктор Мартин, я – человек, отмеченный смертью. Мы долго не сможем дальше видеться, и ради ваших собственных интересов я вас прошу больше сюда не приходить. Что бы ни случилось, запомните, что я говорю: с этого момента Германия находится в руках австрийца – прирожденного лжеца, бывшего офицера-извращенца и колченогого. И я вам говорю, последний – самый жуткий из них всех. Это Сатана в человеческом обличье».

Примерно в это же время я впервые познакомился с Риббентропом, очень поздно вошедшим в нацистскую иерархию. Он был другом графа Гельдорфа, руководителя отрядами CA в Берлине, к которому он втерся в доверие, посылая ящики с шампанским в камеру, когда Гитлера временно задержали. Я сблизился с ним, потому что у него была какая-то элегантность, он говорил по-французски и по-английски и казался на какую-то долю выше большинства этих сумасшедших меднолобых подле Гитлера. По крайней мере, он был и продолжал быть противоядием Розенбергу в области иностранной политики. Мое первое четкое воспоминание о нем связано с дворцом президента рейхстага, который Геринг занимал со времени июльских выборов. Гитлер был там вместе с Гутенбергом в библиотеке на первом этаже, пытаясь выбить из последнего больше денег, но без особенного результата, так что он спустился вниз совершенно измотанным. Он увидел меня и, как обычно, сказал: «Ганфштенгль, сыграйте мне что-нибудь!», так что я энергично занялся мелодиями из «Тоски», которые были у меня в голове, хотя пришлось начинать три раза, чтобы найти правильный ключ. Когда игра закончилась, ко мне подошел Риббентроп и высокопарно произнес: «Ганфштенгль, вы помогли фюреру преодолеть трудный час».

Верхний этаж отеля «Кайзерхоф» на Вильгельмштрассе к тому времени был почти полностью занят под боевой штаб нацистов. Не могу сказать, что из-за этого обстановка там улучшилась. Когда бы в отеле ни появлялось высшее руководство, чтобы перекусить, оно вело себя как толпа старых бродячих актеров и уличных музыкантов. Каждый хвастался своими успехами на недавних митингах и о том, как много букетов цветов ему преподнесли, или о своих успехах в борьбе с коммунистическими обструкционистами. Было страшно, как будто ты находишься в артистическом фойе какого-нибудь мюзик-холла. Берлин к тому же был территорией Геббельсов. У них была большая квартира на Рейхсканцлерплац на западе города, и однажды, когда Гитлер был убежден, что среди кухонного персонала полным-полно коммунистов, которые подкладывают яд в его еду, Магда Геббельс завоевала его сердце, приготовив изысканные маленькие вегетарианские блюда, которые доставили ему в отель в термосах-контейнерах.

И вот в это время Геббельс начал по-настоящему делать успехи. Гитлер часто уезжал и проводил остальную часть вечера с ними, а меня обычно тащили для исполнения моего финального акта на пианино. Мои марши были в большом фаворе, я добыл один сравнительно новый под названием «Немецкий теплый ветер», который понравился Гитлеру. «Вот это мы заставим оркестр играть, когда будем маршировать на Берлин», – обычно провозглашал он, но Геббельсы испытывали ревность. У меня был поэтому особый доступ к Гитлеру, что их возмущало, и они взяли за правило, когда мы приезжали, включать на полную мощность все радиоприемники, так что я уже не мог соперничать. Вскоре Геббельс нашел даже лучший ответ. Он подобрал записи самых успешных выступлений Гитлера и стал прокручивать их. Гитлер съеживался в большом кресле с регулируемой спинкой и обитыми ручками и впадал в полудрему под звуки этого речевого суперотражения самого себя, утопая в своем собственном самовлюбленном звуковом изображении. За этими записями следовала одна из записей Вагнера – только для того, чтобы перехитрить меня, потому что они знали, что, если он послушает мою игру на пианино, это может стать прелюдией к тому, что он будет слушать меня до конца, и иногда им было необходимо предотвратить это любой ценой.

Чуть ли не единственная вещь, примирившая меня с Геббельсом, – это его энтузиазм в поисках подружки для Гитлера. Я был полностью «за». Я полагал, что, если б он нашел себе еще одну женщину, это было бы лучшим способом укротить его и сделать его более человечным и доступным. Одним из их жертвоприношений оказалась оживленная блондинка по имени Гретль Слецак, чей отец Лео был знаменитым оперным певцом, а у самой нее был очень приятный голос. Она была не так молода, примерно 27–28 лет в то время, но была настоящей простушкой и задавала самые восхитительно глупые вопросы о нацистах и о том, за что выступает Гитлер, и действительно ли он свиреп по отношению к евреям и тому подобное. Вообще-то у нее была еврейская бабушка, так что вопросы задавались не такие уж бесцельные. Гитлер умело отвечал и опровергал ее замечания, попросив ее не забивать голову такими вещами, так как самое важное – это провести приятный вечер. Геббельс намеренно выключил свои радиоприемники и спровоцировал меня пойти и побренькать на фортепиано. Я чувствовал то, что должен ощущать человек, который играет сопроводительную музыку в борделе. Однако, думал я, все это доброе дело, и, если только мы сумеем удержать в нем интерес, кто знает, что может выйти из этого.

Гитлер и Гретль ушли в полутемную гостиную по соседству, и я предполагал, что они там ласкают друг друга, поэтому не касался правой ногой громкой педали и отчаянно надеялся, что это, в самом деле, станет началом прекрасной дружбы. После трех четвертей часа или около этого мы все стали собираться покинуть Геббельсов – стоит ли говорить, что вместе с Брюкнером и компанией, – и отправились в «Кайзерхоф», а времени было уже около часу ночи. «Я должен отвезти эту молодую даму домой», – сказал Гитлер. «Если она приведет тебя хоть в какой-то порядок, – подумал я, – она всем нам сослужит большую службу». Остальные выпили по последнему глотку в отеле, чтобы успокоить свою совесть за то, что оставили его одного без охраны. Когда я отправился в свой номер, уверенный, что ботфорты Гитлера будут единственным, чего недостает перед дверью его номера, он оказался совсем рядом с моим номером. Добро, подумал я, это в самом деле благоприятное начало. Я думаю, он на самом деле вернулся достаточно поздно, но из его поведения на следующее утро не было ясно, что же произошло до этого. Гретль Слецак по-прежнему появлялась на людях, и я с ней близко познакомился. Однажды, когда она была в доверительном расположении духа, я спросил ее, что тогда произошло. Она просто возвела глаза вверх, глядя на потолок, и пожала плечами. Это было все, что мне требовалось узнать.

Знакомство с Лени Рифеншталь тоже устроил Геббельс. Она как-то была в его квартире на ужине. Квартира эта, должен сказать, считалась апогеем роскоши, но на самом деле лишь отвечала ранним пульмановским вкусам всей нацистской верхушки. Не хочу быть чересчур злоязычным, но, в конце концов, эти люди появились из ниоткуда, и единственное объемистое внутреннее убранство, которое им доводилось видеть, – это в отелях, в которых они останавливались, так что они стали воспринимать этот стиль как верх хороших манер и совершенства, вместо отношения к нему как к жуткому кичу, которым он являлся.

Лени Рифеншталь была очень энергичной и привлекательной женщиной. Она без большого труда уговорила Геббельсов и Гитлера заехать после ужина в ее студию. Меня тоже прихватили с собой, и я увидел, что помещение полно зеркал и ловких декоративных эффектов интерьера, причем не столь плохих, как можно было ожидать. Там было фортепиано, так что от меня избавились, а Геббельсы, желавшие освободить немного места, прислонились к нему, разговаривая между собой. В результате Гитлер остался в одиночестве, что привело его в панику. Краем глаза я наблюдал, как он делал вид, что внимательно рассматривает корешки книг на этажерках. Рифеншталь явно брала его в оборот. Каждый раз, когда он выпрямлялся или оглядывался по сторонам, она танцевала под мою музыку поблизости – настоящая летняя распродажа женского заигрывания. Я улыбнулся про себя. Поймал взгляд Геббельса, как бы говоривший: «Если уж Рифеншталь не справится, то тогда не справится никто, и нам остается лишь уйти». Поэтому мы извинились и оставили их одних, что вообще-то противоречило всем правилам безопасности для него. Но снова все вылилось в организованное разочарование. Спустя день или два мы с Рифеншталь летели в одном самолете, и опять все, что я получил в ответ, – безнадежное пожимание плечами. Однако она произвела впечатление и получила от Гитлера немало привилегий для работы в кино.