Гитлер. Утраченные годы. Воспоминания сподвижника фюрера. 1927-1944 - Ганфштенгль Эрнст. Страница 65

Мы все ушли в Коричневый дом, где дожидался Рем, и они вдвоем исчезли в кабинете Гитлера. Последовавшая за этим ссора не поддается описанию. Она продолжалась буквально часы, и некоторые свидетельства того, как орал Гитлер, можно было получить из того, что все стекла в оконных рамах в доме дребезжали от шума. Когда я с чувством отвращения уходил домой, он все еще бушевал. Казалось, будто происходило непрерывное небольшое землетрясение. На следующий день Рем послал в суд заявление с требованием возбудить дело по обвинению в клевете, которое, конечно, не дошло до суда. Вскоре после того, как нацисты пришли к власти, Белла нашли застреленным в доме, куда он удалился, в Австрийском Тироле. Убийц так и не нашли. Еще более невероятным был другой пассаж в речи Гитлера: его предположение, что Рем замышлял заговор с представителем иностранной державы – явный намек на то, что это был Франсуа Понсе, французский посол, – утверждение настолько невероятное в свете последнего разговора Рема со мной, что я чуть не прокомментировал его вслух посреди салона. С того момента, как я ступил на землю Германии, я осаждал людей, выспрашивая информацию. Что меня ужасало – это факт, что люди, какими бы отвратительными личностями ни были Рем и его приспешники из CA, были расстреляны без суда, без защиты и правовой процедуры. Я застал своего старого друга генерала фон Эппа в состоянии отчаяния. Он всерьез подумывал порвать со своими корнями и покинуть страну, и лишь мысль, что тогда его место наместника рейха будет занято этим невыносимым баварским гауляйтером Вагнером, заставила его остаться. В Объединенном штабе связи Гесса, где находились мои кабинеты, люди вели себя как будто их напичкали хлороформом. Просто невозможно было получить никакую информацию. «Благодари свою звезду, что тебя не было здесь. Вопрос был лишь в том, кто выстрелит первым» – единственная реакция, которую мне удалось добыть.

Гитлер, как я обнаружил, был вместе с Геббельсом в Гейлигендамме, самом первоклассном, а тогда еще и самом престижном приморском немецком курорте на Балтике. Я позвонил туда и сообщил о своем приезде. Меня встретила какая-то сказочная страна, зажатая между мощным поясом сосен со стороны суши и огромным пространством гальки, защищающей ее от моря. Я добрался туда и нашел отель, где группа Гитлера устроилась практически одна. «Фюрер еще не выходил, – сообщил мне адъютант, – но герр и фрау Геббельс уже на пляже с детьми». Это походило на сцену из какой-то хорошо поставленной комедии из жизни высокого общества. Я забронировал за собой номер на ночь и побрел к череде безупречно чистых пляжных будок. «Магда, смотри, кто вернулся!» – произнес слишком хорошо знакомый голос, и появился этот маленький калека в фланелевом костюме – ну, ни дать ни взять какой-нибудь богатый глава семейства приветствует старого друга семьи.

«Если вы подойдете сейчас, герр доктор, фюрер сможет вас принять», – сказал мне менеджер по моем возвращении в отель. Это не было приватное интервью. Как обычно, нас прерывали то и дело входившие и уходившие члены его вездесущего ближайшего окружения. Но для нашей встречи нас оставили одних. Он сидел у окна, механически перелистывая страницы ежедневного обзора прессы, который теперь готовил для него Геббельс. Он взглянул на меня враждебно и произнес – психологи могут обратить внимание: «Ага, вот и вы! Они вас еще не уничтожили?» Он произнес мое имя на манер жителей Верхней Германии, выговаривая «с», как это делают англичане. Это всегда было сигналом близящейся бури. Я знал, если он пользовался обычным немецким звуком «ш», то дела обстоят более или менее нормально.

Мне всерьез показалось, что у меня перед глазами поплыли черные круги. К тому же тут было употреблено и «мистер» – сознательно оскорбительный намек на мое англосаксонское мировоззрение. Наступил один из тех самых моментов, когда воспоминания всей жизни проносятся сквозь сознание, как быстро прокручиваемая кинопленка. Передо мной вдруг возник вид моей неприбранной квартиры на Тьерштрассе и этого изнуренного, осунувшегося оратора-гения, стоявшего в гостиной, голодного до красот жизни и успехов в ней. Долгие годы за этот краткий момент снова растаяли и превратились в злое лицо передо мной. До меня дошло, что это – перекошенное лицо убийцы, патологического убийцы, который уже попробовал крови и обрел аппетит и потребность в новой крови. Через окно доносились расплывчатые и знакомые звуки приморского курорта. Я с дрожью и трепетом собрался с силами. Что значит один ответ в таких обстоятельствах? Я решил изобразить храбреца.

«Нет, господин Гитлер, коммунисты в Нью-Йорке, в конце концов, меня не тронули», – ответил я, вручив ему кипу газетных фотографий и вырезок новостей. Гитлер, похоже, воспользовался моментом, чтобы перестроиться. «Ах, это! – произнес он. – Не могу поверить, что там было так опасно. Мы какое-то время тому назад уже разобрались с такого рода демонстрациями». Он скользнул взглядом по фотографиям и задержался на одной, где был я с тем еврейским судьей в Гарварде. «Однако, хорошенькие у вас друзья, – прокомментировал он снимок. – Какого же рода будет пропаганда для партии, если глава отдела иностранной печати братается с каким-то евреем?» Я попытался объяснить, что еврейское население в Америке очень большое и что евреи – уважаемые члены общества, но он оборвал меня.

Наступила короткая пауза. «Ганфштенгль (сейчас это прозвучало немного лучше), вы должны были быть там». Что он хотел этим сказать? Он использовал более знакомое произношение моего имени, но что он имел в виду? Что мне следовало оказаться в списке лиц от 30 июня? «Быть где…» – запинаясь, произнес я. «В Венеции, конечно! Муссолини был бы рад увидеть вас еще раз». Угрызения совести вынудили его на ходу придумывать грубую ложь, хотя эта старая, знакомая фраза дала понять, что эта встреча закончилась неудачей. «Ну, это вряд ли моя вина, – возбужденно ответил я. – Я был в контакте с вами по этому поводу вплоть до того момента, когда почувствовал…» – «Знаю, знаю, – ответил он, – но все было организовано на скорую руку в самый последний момент, а к этому времени вы уже уехали». Кого же ты думаешь одурачить, подумал я.

Было совершенно очевидно, что он не собирался дать мне возможность коснуться самого важного, что было у меня на уме. Дверь начала открываться и закрываться, его люди стали входить и выходить, и вскоре все мы двинулись группой в столовую. Она на самом деле походила на сцену из Льюиса Кэрролла – обеденное застолье у Безумного Шляпника. Вся Германия стонала в атмосфере убийств, страха и подозрения, а тут Магда Геббельс исполняла обязанности хозяйки в каком-то воздушном летнем платье при нескольких других молодых женщинах за столом, причем одна или две были из аристократических семей, для которых Гейлигендамм всегда был летним курортом.

Гитлер резко преобразился. Он был общительным, легкомысленным чародеем, деловым человеком, решившим расслабиться вдали от мирских забот. Я все еще до глубины души был потрясен таким приветствием, которое было мне высказано, и вяло отвечал на его болтовню типа «а вот и опять наш Ганфштенгль», как будто бы годы прокрутились назад, а я все еще был личным другом, который открыл ему двери в мир искусства и в общество. Я оглядел других гостей в комнате и представил, как они пишут домой: «Наш стол был совсем рядом со столом канцлера. Его гости были всегда в веселом настроении, и все эти разговоры о каком-то кризисе в партии, должно быть, полная ерунда. Даже доктор Геббельс развлекается и выходит на пляж каждый день со своей женой и с детьми».

Геббельс сидел за столом напротив меня. Когда кто-то затронул тему моей поездки в Штаты, он был тут как тут. «Да, Ганфштенгль, вы должны рассказать нам, как вы храбро избежали той коммунистической демонстрации на пристани», – произнес он со своим поддельным веселым смехом. Я ожидал этого вопроса; он был у Гитлера и узнал об этом. Я ни в коей мере не собирался воспринимать это как шутку. «Господин доктор, – сказал я, – а как вы себе представляете, каким образом я смог бы пробиться сквозь эту толпу в одиночку? В любом случае я был гостем властей и должен был вести себя согласно мерам безопасности, которые они организовали для меня». Но от него не так-то легко было отделаться. «Да, нельзя сказать, что ваш приезд в Иерусалим Нового Света произвел героическое впечатление», – продолжал он. «Похоже, вы забыли, какие серьезные меры предосторожности вы предпринимали во всех предвыборных кампаниях, проезжая по закоулкам и стараясь избежать коммунистов!» – резко парировал я. Кто-то смягчил неизбежную ссору. В любом случае я только зря тратил свои нервы. К этому моменту меня твердо зачислили в перечень израсходованных материалов, я был отнесен к некоей нежелательной совести, посредством которой разум Гитлера полагалось систематически отравлять. Я узнал, что после обеда он вернулся к этой теме в разговоре с Гитлером и описал мой приезд в Нью-Йорк как отсутствие перед врагом партийного духа мужества. Он даже предполагал, что мне следовало принять вызов и попытаться пробиться сквозь толпу силой. Гитлер только пожал плечами. Такова была идеология международных связей, с которой нацистское руководство намеревалось утвердиться в мире.