Самый дождливый октябрь - Комарова Ирина Михайловна. Страница 13

– Нет, – усмехнулась она, колдуя над кофеваркой. – И тому есть три причины. Во-первых, Петр Кириллович предупредил, что вы придете и будете с нами разговаривать. А уж на рабочее время разговор придется, или на перерыв, это вопрос везения. Во-вторых, срочных дел у меня сейчас нет и, пока не появится кто-нибудь, из фирмы «Абриколь», я в вашем полном распоряжении. Вот если от них придут, тогда извините, тогда я вас брошу. Они хороший заказ собираются сделать, эксклюзивную игрушку. Что-то вроде символа фирмы.

– Какая, интересно, игрушка, может символизировать абриколь? – немного отвлеклась от своих забот я.

– Понятия не имею. Да нам, собственно, все равно. Предложим, конечно, имеющиеся у нас образцы… например, мышь белая есть, очень удачная. И такая пластичная – на любой случай годится.

– Тоже Володя Черников делал, – понимающе кивнула я.

– Нет, Маша. Она очень способная девочка. Конечно, до Володиного уровня не дотягивает, но всплески гениальности и у нее случаются. И тогда Маша проектирует великолепные игрушки, вот как эту мышь.

– А если им ваши образцы не понравятся?

– Новые разработаем, в соответствии с пожеланиями заказчика. Если они сами, хоть минимально, представляют, что им, собственно, нужно, это будет не сложно. А если не представляют – все равно, сделаем. Только сначала надо будет выяснить, что такое «абриколь».

– Узнаете, мне скажете, ладно, – попросила я. – Мне тоже интересно.

Зинаида Григорьевна, с коротким смешком, пообещала не жадничать и поделиться информацией. Тем временем, колба кофеварки наполнилась, и моя собеседница занялась делом. Она отодвинула в сторону грязную посуду, подсыпала в вазочку сухарей и поставила передо мной большую чашку, от которой поднимался пар. Я благодарно кивнула, сделала маленький осторожный глоток и спросила:

– А что в третьих? Вы сказали, что есть три причины, почему вы можете беседовать со мной и никуда не торопиться, а назвали только две.

– Третья причина самая простая, я сегодня дежурная. Видите, – она кивнула на край стола, приютивший грязные чашки, – это все помыть надо. Раньше каждая сама за собой убирала, но это очень неудобно. Сначала около раковины толкучка, потом разборки – кто воду расплескал, кто мыло не на место положил, кому плиту вытирать… честное слово, из-за таких мелочей ругались! Петру Кирилловичу это надоело, и он распорядился установить дежурство, как в пионерлагере. Едят все, убирает один. Никаких ссор и скандалов.

– Разумно, – одобрила я заведенный Черниковым порядок. Взяла сухарь, попробовала его на зуб и, вспомнив манипуляции Изабеллы Константиновны, задала следующий вопрос:

– А ваша главный бухгалтер всегда так странно кофе пьет? У нее, кажется, полсухаря в чашке плавало.

– Всегда, – Зинаида Григорьевна засмеялась. – Сейчас я уже привыкла, а первое время – смотреть не могла! Она же в чашку, что есть, то и сует: сухарь, так сухарь, пряник, так пряник, кусок хлеба, значит, кусок хлеба макнет. Такая, прости господи, тюря получается. А Изабелла Константиновна пьет и не кривится. Старой закалки человек, не нам чета.

Я не поняла, чем так хороша старая закалка и в чем она, кроме опускания хлебопродуктов в чашку с кофе, выражается, но спорить не стала. Главное ясно – такое поведение за столом для главбуха было обычным, следовательно, мое появление ее не встревожило. Или, Изабелла Константиновна очень хорошо умеет скрывать свое беспокойство. А кого я здесь встревожила? Зинаида Григорьевна тоже не выглядит нервной. Милая женщина, откровенная, и доброжелательная – вот, вторую чашку кофе мне налила, горячего. Катя – та вообще полна щенячьего энтузиазма и готова рассказать мне все, и то о чем я спрашиваю, и то о чем спрашивать не собираюсь. Маша? С самого начала она выглядела несколько заторможенной, а потом, когда зашла речь о василиске, и вовсе ушла в себя. Но творческая личность имеет право на некоторые странности. Правда, потом она довольно шустро вскочила, и очень неубедительно засуетилась. Так и не сказала, что у нее за дело, почему вдруг бегом бежать надо. С другой стороны, может, и правда, вспомнила что-то важное. А отчитываться: что, где, куда, она мне не обязана.

Зинаида Григорьевна налила кофе себе и уселась на прежнее место. Она невозмутимо ждала моих вопросов, готовая на них отвечать, но проявлять инициативу, в отличие от Кати, не собиралась.

– Зинаида Григорьевна, вы сказали, что о новых игрушках знали все. Что, на эту тему разговоры какие-то велись?

– Конечно, это ведь всех касается. Будут хорошие новые игрушки, значит, будет прибыль. Так что, обсуждали. Радовались, что Володя сам взялся. Он, с тех пор, как институт закончил, редко что для отца делал, все больше туда, за границу, работал.

– Понимаю, – кивнула я. – А сейчас, после ограбления, тоже, наверное, разговоры есть? Новая волна пошла.

– Пошла, – поморщилась она. – Всех с головой накрыла. Понятно ведь, что эскизы новых игрушек к конкурентам ушли. И понятно, что без своих здесь не обошлось.

– Почему вы так считаете?

– А откуда постороннему человеку знать, что эти эскизы вообще существуют?

– Вы сами говорите – весь коллектив знал, обсуждали не скрываясь.

– Но ведь только здесь, не на центральной же площади! – она посмотрела мне в глаза и выразительно проговорила: – Вы меня понимаете?

– Вы хотите сказать, что кто-то из сотрудников фирмы связан с конкурентами и поставляет им коммерчески важную информацию? – осторожно сформулировала я.

Несколько секунд Зинаида Григорьевна продолжала гипнотизировать меня, потом отчеканила:

– Именно это я и хочу сказать. Удавила бы гадюку, собственными руками!

Теперь паузу взяла я. Не сводя взгляда со старшего менеджера, на ощупь, нашарила чашку, глотнула горячего кофе, поперхнулась и закашлялась. Зинаида Григорьевна спокойно ждала, пока я буду готова продолжить разговор.

– То есть вы, – сипло уточнила я, – подозреваете какого-то конкретного человека?

– Подозреваю. Но доказательств у меня нет, поэтому я вам не могу сказать ничего конкретного.

– Кхм. В смысле, фамилию не назовете.

– Нет. Могу только сказать, что этот человек, по долгу службы, имеет доступ к информации о жизненно важных для развития фирмы решениях.

– Это предположение напрашивается само собой, – пожала я плечами. – Уборщице или вахтерше, как бы внимательно они ни прислушивались к разговорам, трудно быть в курсе того, что находится у директора в домашнем сейфе. Так что, если мы говорим о конкретном человеке, имеющем имя и фамилию…

– Но я не могу! – горячо перебила меня Зинаида Григорьевна. – Понимаете, без доказательств, это ведь будет клевета. А доказательств у меня нет, – с сожалением повторила она.

– Ага. То есть, если вдруг окажется, что человек, которого вы подозреваете, не виновен…

– Это не возможно, – снова перебила меня Зинаида Григорьевна. – О невиновности не может быть и речи!

– Но почему? Ведь доказательств нет?

– Прямых нет. Но я знаю жизнь и знаю людей. Эта… этот человек способен на многое.

– Неубедительно, – я покачала головой. – Мало ли, кто на что способен, это вовсе не означает, что человек окажется преступником. Кстати, если суммировать то, что вы уже сказали – доступ к важной информации и скверный характер, то можно сделать некоторые выводы. Вы имели в виду секретаршу Черникова?

– Ничего такого я не говорила, – надулась Зинаида Григорьевна. – Я Варвару не люблю, ее никто у нас не любит, но, что она преступница, я не говорила.

– Не говорили, – согласилась я. – Но думали ведь?

Зинаида Григорьевна не ответила. Сидела, выпрямив спину, сжав тонкие губы и устремив мрачный взгляд в пространство над моим правым плечом.

– Не хотите отвечать? Печально, ничего не скажешь. Скажите, с какой целью вы затеяли этот разговор? Хотели мне помочь или, наоборот, запутать?

– Запутать? – она ожила и заморгала ресницами. – Нет, конечно, зачем мне это?

– Пока не знаю. Но посудите сами: вы обвиняете неизвестно кого, неизвестно в чем…