Драмы - Штейн Александр. Страница 82

Медленно входит Светлана.

Кто там?

Светлана не отвечает.

Кто? (Увидела Светлану). А, невесточка... Завтра, завтра майор прилетают, Вадим Николаич наказывал — принять.

Светлана молчит.

А сам Вадим Николаич на фронте, как третьего дня отправился, так и сгинул. Да ты присядь.

Светлана, не отвечая, продолжает стоять.

Видишь, наследили? Все шутил: ну, Люба, будем в номере круговую оборону строить. Нашутил.

Светлана медленно садится на пол.

Да ты что? (Бросается к Светлане).

Входит Линда.

Миленькая, господи...

Поднимает Светлану, Линда помогает ей. Светлану усаживают на диван. Из разжатого кулака девушки на ковер падает какой-то предмет.

Воды?

Светлана качает головой.

Доктора, может, вызвать?

Светлана. Спасибо, пойду.

Линда. Нельзя так. Сидите.

Светлана (с трудом поднимается). Пойду.

Люба. Сказано тебе, невеста. Отдышись.

Светлана (встала). Я не невеста. Я — вдова. (Ушла).

Пауза. Тикает метроном.

Люба (с ужасом). Надо же. Ой, не могу! (Заплакала). Линда. Не надо ему говорить. И не надо плакать. Слезы не воскрешают мертвых.

Люба (с внезапной яростью). Вам-то что? Люди гибнут, а вы... фокстроты. Кукла бездушная! Иди танцуй!

Линда. Зачем так, Люба? А? Зачем? Очень грубо. (Ушла).

Люба стоит посреди номера, плачет. Взяла метелку, сметает с ковра. Из ванной комнаты приоткрывается дверь. Появляется Батенин. Увидев Любу, пятится назад, прикрыл дверь. Люба, всхлипывая, поднимает с ковра оброненный Светланой предмет. Это воинский медальон. Она раскрывает его.

Люба (медленно читает). «Коновалов Илья Васильевич. Год рождения тысяча девятьсот двадцать третий...»

В дверях появляются Коновалов и Жемчугов, у последнего левая рука не перевязи. Люба замирает от неожиданности, сжимая в руках медальон.

Коновалов (протягивает руку). Здравия желаю, товарищ местная... противовоздушная.

Люба не здоровается. Наконец протягивает левую руку.

А хозяина нет?

Люба. Нет.

Коновалов. А меня никто не спрашивал?

Люба (с трудом). Никто.

Коновалов. А... (Вдруг с изумлением заметил огневую точку). Это что же?

Люба. Для уличных боев.

Коновалов (переглянулся с Жемчуговым). Ясно.

Люба. Огневая точка внутреннего обвода. (Заплакала).

Коновалов. Плакать-то зачем?

Люба. Не думайте, не оттого. Я... Людей жалко, товарищ майор. Так жалко людей. А это (показала на угловое окно) ...это даже лучше. И в Ленинграде теперь тоже... и хуже... и лучше. И хуже... и лучше... Раньше — из пушек бил. А теперь по Путиловскому — из минометов. Все равно — лучше. (Всхлипнула, убежала).

Коновалов (поглядел вслед. Задумчиво). И хуже... и лучше... (Жемчугову). Где ваше предписание? (Берет бумаги у Жемчугова, садится к столу, пишет). Теперь, кажется, всё. Советую вам заглянуть в госпиталь. Царапинка ерундовая, а все же... (Встал, протянул руку). Бывайте, Жемчугов. И спасибо.

Жемчугов. За что?

Коновалов. За то, что. я о вас... худшего мнения был.

Жемчугов. Так ведь... квиты, товарищ майор.

Коновалов (улыбнулся). Ага. Тем более. (Жмет руку). Выручили вы Нарышкина вовремя. Действовали по-солдатски. Пулеметом владеете — тоже счет в вашу пользу. (Жмет руку). Еще есть вопросы?

Жемчугов (подумал). Нет. (Постоял нерешительно). Есть... замечание.

Коновалов. Давайте.

Из ванной комнаты чуть приоткрывается дверь. Однако Батенин не выходит оттуда.

Жемчугов. Вернее, сигнал.

Коновалов. Я вас слушаю.

Жемчугов. Сержант Нарышкин вас компрометирует, товарищ майор.

Коновалов. Слушаю.

Жемчугов. Добра вам желаю, оттого и завел собеседование.

Коновалов. Чем он меня компрометирует?

Жемчугов. Нездоровые настроения под видом задавания вопросов.

Коновалов. Не я же вопросы задаю?

Жемчугов. Свет на вас.

Коновалов. Что ему — вопросы задавать нельзя?

Жемчугов. Можно. Но какие? Тоже вопрос...

Коновалов. Какие нельзя?

Жемчугов. Какие не освещаются повседневной печатью.

Коновалов. А какие можно?

Жемчугов. Какие освещаются.

Коновалов. А вы ему и осветите то, что не освещается.

Жемчугов. В рамках положенного я ему терпеливо и разъясняю. Но он зарывается, много о себе понимает и под видом Иванушки-дурачка — мутит.

Коновалов (грустно). Кого же он мутит, Жемчугов? Меня? Вас? Тюленева? Что мы с вами, птенцы желторотые, собьет нас с вами этот щенок?

Жемчугов. Щенок... Ехида... Сегодня у меня спросит, завтра у третьего... Почему так, а не эдак, да где мы были...

Коновалов. А где мы были, Жемчугов?

Жемчугов. Были там, где надо, товарищ майор.

Коновалов (с горечью). Нет, Жемчугов, были мы не там, где надо. Согласен: болтать об этом сейчас — не солдатское занятие.

Жемчугов (обрадованно). А я о чем говорю? Ну, оставляем, стало быть, имеется налицо замысел командования. (Вдруг, с тоской). Почем знать, может, заманиваем, а потом да как жахнем... Неужто нельзя самому себе объяснить?

Коновалов (задумчиво). Самому себе все можно объяснить.

Жемчугов (обрадованно). А я о чем говорю? А в целом попахивает пораженчеством... И эстонка тут же. А где пораженчество, товарищ майор, там и разложенчество. Спишите вы его куда от вас подальше, товарищ майор, а то пришьют вам его...

Коновалов (тихо). И трус же вы, Жемчугов.

Жемчугов (с обидой). Вы меня в деле видели.

Коновалов. Пули не струсите, а от вопроса напрямки — в кусты...

Жемчугов (с обидой). Дал сигнал, а вы... Добра желал...

Коновалов. Еще бы. Такие, как вы, не по злому умыслу действуют — по доброму убеждению. Испугался — а ну от вопросов сержанта Нарышкина советская власть пошатнется? Да ежели она такая хилая — зачем бы за нее бороться? Война Нарышкина думать научила. Его — война, меня — тюрьма. Он к тебе с болью в сердце, а ты? Враг народа Нарышкин! Исключительно! Не туда тыкается щенок — научи, чтобы туда, коли ты старший, а не сигналь с перепугу, как дурной шофер! А не можешь на какой вопрос ответить — молчи. Лучше молчи. Только не врать! Что у тебя, как у попугая в ящичке, — на все вопросы билетики закручены? У меня вот не на все. А я в партии чуть не с малолетства... хоть и с перерывом... Сын родной спросит — отвечу: погоди, Илюшка, имей терпение, после войны с тобой займемся. Понятно тебе, Жемчугов?

Жемчугов. Понятно.

Коновалов. Что вам понятно?

Жемчугов. Все понятно. (Пошел к дверям). Все мне понятно в отношении всего... (Ушел).

Коновалов, взволнованный, прошелся по номеру, закурил. Батенин незаметно вышел из ванной комнаты.

Батенин. Теперь он, пожалуй, на вас донесет.

Коновалов (вздрогнул, обернулся). Подслушивали?

Батенин. Мылся. С людьми такой формации разумнее держать себя иначе. Сказали — мерси за сигнал и...

Коновалов. Черт его знает, — может, вы и правы.

Батенин. В общежитии оставаясь добрыми людьми, любягцими, к примеру, детей и животных, они могут во имя догмы лгать, лицемерить, могут обвинить близкого человека в преступлении, которое он не совершал... могут сами себя обвинить в преступлении, которое они не совершали... У вас есть папиросы?