Человек со свинцовым чревом - Паро Жан-Франсуа. Страница 22

Когда Николя вышел на улицу, он почувствовал, что свежий легкий ветер разогнал миазмы города. Он наполнял легкие ароматом осени и уносил с собой смердящую вонь от мусора и помоев, частицы которых оседали на засаленных нестираных штанах.

Николя помедлил, выбирая, какой дорогой идти, и, улыбнувшись и оглядевшись вокруг, отправился к тупику Сент-Эсташ. Эта темная, сырая улочка заканчивалась боковой дверью церкви, зажатой между домами. Николя уже знал из прошлого опыта, что на выходе из дома за ним удобнее всего начать слежку. Поэтому следовало принять меры, которые позволят пресечь эти попытки. Воронкообразный тупик был как нельзя кстати. Ступив в тишину и сумрак церкви, Николя ускорил шаг и скрылся в исповедальне, в затененной части часовни, откуда, с бешено колотящимся сердцем, стал наблюдать, не следует ли кто за ним. Он сам был мастером хитрых уловок и маскировки и никого не упускал из внимания, даже больных старух — самые невинные на вид могли оказаться шпионами. Иногда, убедившись в отсутствии слежки, он выходил через ту же боковую дверь, а не через главные ворота церкви.

Этим утром он не заметил ничего необычного: несколько сосредоточенных богомолок, безногий калека, опирающийся на кропильницу у входа, и органист, повторяющий мотив. Выйдя на улицу, Николя вновь окунулся в суету большого города.

С первого дня своего приезда в Париж Николя не переставал удивляться. Его до сих пор пугало беспорядочное уличное движение, грозящее опасностью жизни прохожих. Он заметил, что городская жизнь в точности воссоздавала взаимоотношения между людьми, стоявшими на разных ступенях социальной лестницы. Большие презрительным взглядом мерили малых с головы до ног, возницы богатых экипажей расчищали себе дорогу, размахивая хлыстом. И они не ограничивались лошадьми: часто доставалось и бедным экипажам, и даже несчастным попрошайкам, тянувшим руки к каретам. Если бы не ограничительные столбы, которые общественные власти расставили на перекрестках улиц и больших дорог, буржуа, женщины, старики и дети еще чаще погибали бы под колесами беспардонных возниц экипажей. Доведенный до отчаяния таким унижением, народ начинал терять терпение. Слышались крепкие словечки, местами возникали драки, но пока всем хватало хлеба, люди принимали все как должное. Если бы хлеб исчез из лавок — вот тогда всякого можно было ожидать.

Он прибавил шаг, завидев впереди перекресток улиц Моконсей и Нев-Сен-Франсуа, где находился флигель Бургундского отеля, пристанище Итальянской Комедии. Николя громко постучал в зарешеченное оконце и наконец увидел, как внутри замаячило какое-то бесформенное существо. В замочной скважине повернули ключ, дверь приоткрылась, решетка приподнялась, и хриплый сердитый голос повелел ему убираться прочь.

Николя самым вежливым образом представился и назвал свою должность. Существо захрипело и отступило назад, освобождая проход. Теперь Николя мог как следует его рассмотреть. Это был человек огромного роста, казалось, вросший в землю. Из длинного темно-синего сюртука, застегнутого под горло начищенными медными пуговицами, торчало выразительное лицо, чертами напоминавшее языческих богов. Пожелтевший парик частично скрывал лысую голову, на которую был небрежно повязан красный платок. Левая рука у него отсутствовала, и подвернутый пустой рукав был закреплен булавкой на груди сюртука. Кто это был — консьерж или какой-нибудь комический персонаж из театра? Существо смерило его взглядом и неповоротливо пропустило вперед. Стая кошек всех мастей, мяукая, устремилась за ним, некоторые забегали вперед и прошмыгивали между ногами. Хозяин снял с ноги башмак и с грохотом бросил его на пол. Кошачья братия мгновенно испарилась.

— Мерзкое отродье, — заговорил человек. — Но без них никак — кто еще будет охотиться на крыс и мышей? Не в обиду будет сказано, слишком ты молод для комиссара полиции. Комиссар нашего квартала уже весь седой. Во всяком случае, для того чтобы стрелять из пушек по кораблям ты точно не годишься, черт возьми!

Николя понял, что это не актер, а списанный на берег моряк. Театры часто нанимали бывших моряков, знавших науку завязывания морских узлов и умевших лазить по канату, для смены декораций и запуска машин. Так они избавляли их от печальной участи, уготованной ветеранам, списанным на берег.

— Добро пожаловать на мой камбуз! Могу предложить тебе стаканчик, а взамен ты расскажешь мне, каким ветром тебя сюда занесло.

Он остановился и обернулся.

— Ты не похож на шефа полиции нашего квартала. Тот вечно в форменном сюртуке. Такой верзила, и седой, как свеча.

Они прошли через мрачный коридор, освещенный масляной лампой. Человек толкнул дверь; Николя уловил запах табака и водки. В комнате стояли стол, два стула, соломенный тюфяк и фаянсовая печка, на которой дымилась кастрюля. На полу лежал тканый коврик, идеально чистый, и придавал комнате хоть какой-то уют. Окошко в стене, на высоте человеческого роста, выходило во двор; вокруг него собрались кошки и отчаянно царапались в оконное стекло, не дающее им пробраться в комнату. У окна на деревянной панели в ряд висело около дюжины ключей. Человек помешал содержимое кастрюли и разложил его в две миски, поставил их на навощенный стол, вытащил из-под тюфяка две оловянные кружки и бутылку. Когда он открыл ее, комната наполнилась тяжелым ароматом рома.

— Ты окажешь мне честь, разделив трапезу в моей кают-компании, а во время обеда расскажешь, что тебя сюда привело. Все как есть, на духу.

— Согласен, — ответил Николя.

Он с опаской глядел на угощение, но понимал, что приняв столь щедрое предложение и разделив еду, он упростит себе задачу и сможет действовать напрямик. Он был приятно удивлен большому куску соленой свинины, плававшему в фасолевом супе. Ром, возможно, был не лучшим выбором вина для их пиршества, но после вечеров, проведенных в компании доктора Семакгюса, еще одного моряка на службе Его Величества, Николя постепенно оценил этот простой и мужественный напиток.

— Мои обязанности распространяются на весь город, — объявил он.

Человек выдернул волосок из бороды, в изумлении глядя на столь молодого человека, облеченного такой огромной властью. Несомненно, он напомнил ему о молодых господах, едва вышедших из коллежа и в звании лейтенанта исполнявших обязанности капитана корабля. В сравнении с ними Николя казался взрослым и достойным уважения.

— Очень сытная штука, и соли в самый раз. В море у нас на обед чаще были сухие галеты да бульон с червяками. Но я слишком много болтаю, а говорить должен ты.

Николя положил на стол золотую монету. Его собеседник просиял. Его рука потянулась за монетой, но на полпути остановилась.

— Я уверен, что вы сумеете ее достойно потратить — на табак или этот отличный ром, — сказал Николя.

Монета исчезла без слов. Вместо слов благодарности послышалось дружелюбное бурчание. Николя этого было достаточно.

— А теперь — мой вопрос. Ко мне попал билет в Итальянскую Комедию. Есть ли способ выяснить его происхождение? На нем нет никаких особых пометок — ни даты, ни даже номера. Может, это билет в ложу, или на дневное представление? Я уверен, что вы человек сведущий, и ничто не ускользнет от вашего зоркого глаза.

Николя закусил губу; это выражение нечаянно сорвалось с его языка. Старый моряк был не только одноруким, но и одноглазым — бельмо полностью скрывало его левый глаз.

— От грота до марса — здесь все мои владения!

— Вот билет.

Человек взял дымящуюся свечу и поднес билет к своему единственному глазу.

— Вот-так-так, здесь не обошлось без маленькой жеманницы!

— Маленькой жеманницы?

— Бишельер. Мадемуазель Бишельер. Во всяком случае, так ее называют в театре. Она с самой ранней юности обучилась ремеслу потаскухи. Лакомый кусочек — такой аппетитный, но и прожорливый. Она глотает с потрохами всех, у кого водится золото. Она обирает всех богачей — и стариков, и сопливых мальчишек. Она занимает позицию, прочищает орудия и заряжает их, досылает снаряд, возвращается к батарее и стреляет. Она никогда не отступает, и, если жертва сопротивляется, она снова идет в атаку и открывает сплошной огонь.