Это знал только Бог - Соболева Лариса Павловна. Страница 31

– Ты бледная. Это ничего, сейчас тебя отпоим соками, откормим фруктами. Да! Знаешь, что мы решили? Вам надо поехать на недельку в теплые страны. Я закажу билеты. Ничего, управлюсь без твоего мужа, ему тоже не мешает отдохнуть. Как тебе Гоа? Это в Индии. Там сейчас… прекрасный курорт, нищеты не видно. Океан, пальмы… Или в Малайзию?

– Нет, нет, – рассеянно промямлила Мила. – Я не хочу…

– Никаких «не хочу»! – категорично заявила Тереза. – Вам обоим надо развеяться, прийти в себя.

– Ну, хорошо, – сдалась Мила. – Мы поедем. Только не сейчас, ладно? Мне… мне необходимо… я еще не в форме, а там ведь море…

– Океан, – поправила Тереза.

– Ну да, океан… – согласилась Мила. – Захочется искупаться, а мне пока нельзя. Давай, Серафим, позже поедем?

– Мне нравится твой настрой, – прижала ее к себе Тереза, чмокнув в щеку. – Поедете, сделаете мне внука или внучку, там сама природа располагает…

– Мамуль, тебе не кажется, что ты говоришь лишнее? – осадил ее Серафим.

– Прости, милая, прости. – У Терезы задрожал подбородок. – Я действительно сказала, не подумав.

– Ничего, ничего, – улыбнулась Мила. – Я уже привыкла.

Дома ничто не напоминало, что здесь ждали малыша. Но назойливая веселость свекрови только усугубляла чувство неполноценности, будто во всем случившемся виновата Мила и ее попросту великодушно щадят, окружив заботой. Пообедав, она упала в спальне на кровать и думала, с чего начинать. А начнет завтра же!

Вошел Серафим, присел рядом, погладил ее по щеке:

– Мила, не переживай…

– Знаешь, что я тебе скажу? – заговорила она шепотом, приподнявшись. – Только не говори матери, ладно? Она и без того расстроена…

– Хорошо, не скажу, – заинтересовался он, приблизив к ее рту ухо.

– Наш сын жив.

У Серафима в глазах промелькнули ужас и жалость одновременно, он смотрел на жену, как на помешанную. Погладил ее по волосам и плечу, не зная, что сказать в ответ, Мила убрала его руку, повторила:

– Да, да, жив! Не веришь?

– Кися… это невозможно.

– А ты поверь. Я ведь видела того ребенка, которого подложили в кроватку вместо моего.

– И что?

– Он был маленький, понимаешь? – Муж отрицательно качнул головой. – Мой родился весом пять килограмм сто грамм, это крупный ребенок… как двухмесячный младенец. А тот был маленький, очень маленький…

14

Вячеслав бросал рассеянный взгляд в иллюминатор, а там ничего, одна темень. Ночные полеты он не любил, замкнутость слишком ощутима, кажется, самолет не летит, а застрял где-то в космосе. И только голос Линдера отвлекал, унося в незнакомое прошлое, поражая откровением, которое обычно глубоко прячут внутри:

– Моя душа принадлежала Вере, а тело – Сонетке. Тогда я этого еще не понимал, мною двигал инстинкт получить после стресса – убийства Пинжи – разрядку. Я шел к Сонетке не столько за помощью, как обманывал себя, сколько за необузданной страстью. Сонетка была такая чувственная, с великолепным телом, не скрывала, как сильно меня хотела… а я оказался слаб.

– Рано или поздно каждый мужчина проявляет похожую слабость, – утешил Вячеслав, так как Линдер, ему показалось, раскаивается до сих пор.

– Но искренне любить одну, а неистово хотеть другую… это перебор. Да и чего стоит человек, не выполняющий обещаний? А я обещал Вере, что других женщин у меня не будет. Я обманул Веру, это подло. Только не думал, что Сонетка… Нет, лучше по порядку.

Сонетка впустила его, Николай прошел в комнату, бросил полупальто на диван, упал в кресло, запрокинув голову и прикрыв веки. Так сидел неизвестно сколько, встрепенулся, когда она начала снимать с его ног сапоги, как невольница, стоя на коленях.

– Где Кобыла? – спросил он.

– Не видела его несколько дней, наверное, на гастролях. Идем, я набрала в ванну воды, ты ведь опять в крови.

Он позволил себя раздеть, опустился в теплую воду и лежал, тогда как Сонетка молча его мыла. Она не прислуживала, а словно выполняла некий священный ритуал перед постелью, в ее темных глазах горело столько ожидания вместе с обещанием, что у Николая перекручивались внутренности. Затянувшийся подготовительный этап осточертел, он вылез из ванны, не вытираясь полотенцем, подхватил Сонетку на руки. Пока нес ее к кровати, она уже в его руках разогрелась так, что не понадобилось прелюдий… Потом он закурил папиросу прямо в постели, а она, прижавшись к нему всем телом, спросила:

– Останешься или снова убежишь?

– Останусь.

– Мне хорошо с тобой, – ластилась она.

– А с Кобылой? – покосился он на Сонетку.

– Ненавижу его. Давай уедем отсюда?

– Не могу, – сказал Николай, загасил папиросу и закинул руки за голову. – Меня подставили, хочу узнать кто.

– Подставили? – приподняла она голову. – Кобыла?

– Нет. Кто-то убил моего приятеля и его домработницу, подозревают меня. Вышак мне светит. Убегу – объявят в розыск, найдут и поставят к стенке.

– Вон оно что… – произнесла Сонетка с оттенком загадочности.

– Ты что-то знаешь?

– Кобыле подбросили маляву (записку) от неизвестного. В ней сообщалось, будто ты убил двоих… какого-то профессора с женщиной. Думаю, поэтому он закрыл тебя в квартире и позвонил в милицию. Кобыла сделал все, чтоб тебя взяли, а не проверку устроил.

– Зачем ему это?

– Не знаю. Может, он не все рассказал, что было в маляве. А может, сам решил тебя сдать. Своих мокрушников он знает, но не афиширует знакомств. А ты со стороны, подозрительный, залетных Кобыла не любит. Или решил не делиться уловом. Когда же ты выбрался, отдал твою долю, потому что побоялся тебя.

– Авторитетный вор и якшается с мокрушниками? – с сомнением проговорил Николай. – Сам-то не мокрушничал?

– Об этом мне ничего не известно, но он сволочь. Так что будь с ним настороже.

– А Фургон? Знал о настоящем плане Кобылы?

– Кобыла не посвящает ни одного живого в свои планы, таких, как Фургон, просто использует. Нет, Фургон не знал. А я научилась высчитывать, что на самом деле затевает, куда гнет, чего хочет. Он ведь уязвим.

– Да? – Николай повернулся на бок и подпер голову рукой. Кобыла, получалось, мешал со всех сторон. В этом смысле уязвимые точки знать не помешает. – И где его язвы находятся?

– Он – трус. – Николай рассмеялся, не поверив, а Сонетка продолжила серьезным тоном, при этом целуя его плечи, грудь: – Зря смеешься. Думаешь, совершая дерзкие ограбления, он бесстрашный? Ошибаешься. Ему нравится слыть легендой – это вторая язва Кобылы. Он тщеславный, хочет быть непревзойденным, первым. Потому что первый верховодит, а власть он любит. Никогда не идет на серьезный риск, если не обеспечил отступление. И то, что он всегда оставляет деньги, указывает на его тщеславие – все должны знать, что это он сделал. Кобыла ломает себя, преодолевая трусость, а из трусости за милую душу пришьет родного брата.

Чувствуя прилив новых сил, Николай навалился на Сонетку:

– Не боишься, что он убьет тебя, если узнает, как ты со мной кувыркалась?

– Боюсь. Но тебя боюсь больше.

– Меня? – удивился он. – Почему?

– Ты сильнее моего страха перед Кобылой.

Замысловато было сказано, впрочем, в тот миг смысл для Николая заключался в плотских удовольствиях. А Сонетка умела доставить удовольствие уже тем, что сама его жаждала. Только под утро, когда обессиленная подружка крепко спала, он задумался: кто же написал маляву Кобыле? Вспомнилась анонимка, которую ему показал следователь Губин, в ней сообщалось, с какого по какое время Николай пробыл у Пахомова…

Утром, умывшись и одевшись, Николай ел безобразно невкусную еду, приготовленную Сонеткой, и пришел к выводу: она годится только для одного дела. Кое-как перекусив, он отодвинул тарелку и спросил:

– Знаешь, кто написал маляву Кобыле?

– Этого он сам не знает, – ответила Сонетка. – Потому и сомневается, что не сказали ему лично, а маляву подкинули. Он во всех сомневается.

– Скажи… – Николай положил локти на стол, уставился на нее, как особист в годы репрессий. – Ты знаешь женщин, связанных с бандитами?