Ловушка для тигра - Мороз Николай. Страница 2

Максим молча слушал, но уже чувствовал, что терпению подходит конец. Даже не терпению — надоело это дешевое кривляние пожилого человека, вынужденного таким способом доказывать преданность и лояльность руководству. Максиму даже стало немного жалко взопревшего от жары и спиртного кадровика. А тот продолжал изливать душу и делал это почти искренне:

— Я ж человек подневольный, приказ выполняю, только и всего. Если бы от меня хоть что-то зависело, никого бы из ваших не тронул. Из группы-то ты ведь один остался, правильно?

Максим кивнул еще раз: да, из группы, которой он командовал, кроме него, действительно никого не осталось. Кто «по собственному», кого по несоблюдению условий контракта… А то, что у людей опыта, званий и наград, как у дурака фантиков, так на это всем плевать. Даже не плевать… Ладно, не будем лишний раз выражаться, подходящие слова и отношение к происходящему всем давно известны. Максим сжал ладонью стенки стакана, посмотрел на серый потолок, потом себе под ноги. И покосился на наручные часы: обед скоро закончится, пора бы и закругляться. «Давай уже, выкладывай, скотина, что у тебя там. И не пей больше, еще обвинят меня в том, что я тебя до приступа довел. А это уже уголовщина, причинение вреда здоровью». Мысленный посыл Максима помог. Майор влил в себя остатки водки, грохнул дном стакана по столу:

— Все, Логинов, иди, дослуживай. Все у тебя нормально будет, полтора года перекантуешься как-нибудь. Только… — И майор осекся, уставившись на гладкую поверхность стола.

Вот оно, наконец-то. «Только» — как много в этом звуке, ради него и длилась эта вся почти полуторачасовая канитель. Максим поставил стакан на стол, запихнул руки в карманы камуфляжных штанов, развалился на стуле. Ну давай, майор, на бис, аплодисменты будут, не сомневайся. Кадровик — туповатый служака, обрюзгший мужик лет сорока восьми — все прекрасно понял. Покраснел еще сильнее, сжал зубы, сдерживаясь, чтобы не заорать по привычке. Но справился с собой — истерика в сценарии этой беседы не предусматривалась. И заговорил глухо, сквозь зубы, не глядя на уже открыто улыбавшегося Максима:

— Тут такое дело… Тебя касается, кстати. Ты помнишь, тогда, три года назад, когда вы… ты… Ну, сколько их там тогда было? Пятеро?

— Шесть человек, из них две женщины, — перебил кадровика Максим. — Все я помню. И приказ помню, и того, кто мне его передал. Я еще три раза переспрашивал, три раза подтвердили. Все мои люди слышали, не только я, они подтвердить могут. А что случилось-то? — Максим сделал вид, что очень удивлен.

— Такое дело, — невнятно проблеял майор, и было видно, что слова Максима уничтожили в нем остатки решимости. Не помогло даже выпитое, теперь Максим уже не сомневался, «для храбрости».

— В общем, родственники их в суд подали. Справедливости хотят. И компенсации. Денег им уже дали, но этого мало оказалось. Кто-то за смерть их родственников ответить должен, закон у них такой. Ну, ты и сам знаешь, не мне тебе рассказывать… — Эти слова майору дались нелегко, он долго их подбирал. Выговорил все и замолк с облегчением, откинулся на спинку стула, давая возможность собеседнику сделать свой ход.

Но Максим не торопился, обдумывал услышанное, вспоминал. Хотя чего тут вспоминать — тот день он забудет не скоро, если такое вообще возможно. Не остановившаяся по его приказу машина обстреляна, водитель и почти все пассажиры убиты. О приближении машины было известно заранее, а «Нива» неслась на огромной скорости и сбила одного из бойцов Максима и его самого, бросившегося наперерез. Да, машина еще и скорость потом увеличила, уйти пыталась, пришлось стрелять. Если так ведут себя мирные жители, которым, по логике, нечего опасаться досмотра, то он — солист ансамбля песни и пляски Советской Армии. А то, что в машине ни оружия, ни взрывчатки не оказалось, так это ничего не значит — стволы могли находиться в схроне, куда и прорывалась машина, а наличие женщин с целью прикрытия в подобных группах — дело обычное. Главари боевиков, чтобы прощупать обстановку, всегда пускают впереди машину с «мирными жителями». Тем более это была засада, а расстрел свидетелей места устройства засады разведгруппы — нормальное явление во время войны, отвечающее всем канонам и нормам обеспечения скрытности. Да и приказ, который повторили трижды, не оставил сомнения в том, что тем, кто наверху, виднее. Пусть они и отвечают.

— А я тут при чем? — безразлично поинтересовался Максим. — Кто командовал, с того и спрос. Я человек подневольный, приказ выполнял: не допустить прорыва из окруженного села, где находился один из главарей боевиков. И выполнил. Кстати, трое еще живы были на тот момент, когда я обстановку докладывал, мы им даже первую помощь оказали.

— Да-да, — кадровик согласно закивал головой. — Выполнял. Вот только тот, кто приказ тебе отдал, демобилизовался давно, да и где его теперь найдешь…

— Ты мне лапшу-то не вешай. — Максим рывком выпрямился на стуле, подался вперед, хлопнул ладонью по столу. — А то я не знаю, кто такие приказы отдавать должен. Руководитель операции это был, полковник, только фамилию его я забыл. То ли Стрельченко, то ли Стрелков — не помню точно. Зато Устав знаю и то, кому я подчиняться должен, тоже. Я все правильно сделал. Ищите полкаша того и родственникам тех, кто по его приказу погиб, сдавайте. Ни я, ни люди мои тут ни причем. Все, я пошел. — Максим вскочил на ноги, отпихнул к стене стул.

— Да погоди ты, погоди. — Кадровик тоже поднялся, но слишком резко, поэтому сразу же плюхнулся назад, едва не промахнувшись мимо стула.

Максим остановился в дверях, чуть повернул голову.

— Никто тебя ни в чем не обвиняет, выполнял приказ — вот и правильно. Ты пойми, от родственников тех убитых так просто не отделаешься, надо им кость кинуть, чтобы отстали. Ты вот что…

Майор со второй попытки выбрался из-за стола, заковылял к Максиму, заставил снова усесться на стул. Сам пристроился на краю стола, приблизился почти вплотную, так что от запаха сивухи Максим скривился. Кадровик, не обращая внимания на реакцию капитана, зашептал несвязно:

— Суд уже назначен, здесь проходить будет, вся родня тех убитых сегодня приехала. Тебя, как единственного свидетеля, — заметь, свидетеля, — вызовут. Ты вот что, дави на то, что слышно было плохо — шум, помехи в эфире. Кто приказал, что приказал — непонятно. Времени прошло много, никто ничего не помнит. Если понадобится, то справку тебе сделаем: плохо видишь, плохо слышишь, с памятью проблемы. Молчи, самое главное, и мы промолчим, — уже еле слышно пообещал майор. И снова, сбиваясь, заговорил: — А как суд закончится, дослужишь как положено, все получишь, уедешь к Москве поближе…

Закончить кадровик не успел. Максим рассмеялся негромко, глядя в пьяные, покрасневшие от напряжения глазки кадровика, снова поднялся со стула. Провел ладонью по губам, чуть прикусил себя за палец, чтобы успокоиться, и тихо ответил:

— Кость — это я, так ведь? Хорошо придумали, молодцы. Я их законы хорошо знаю, меня правосудие их меньше всего волнует. Вернее, они и слова-то такого не слышали. Им человека на части порвать — что тебе курицу разделать. Прикрыться мной решили? Хрен вам, скотам!

Вытянутый в недвусмысленном жесте средний палец оказался перед глазами кадровика. Майор в изумлении свел к переносице оба глаза, пытаясь понять, как это вообще может быть — в его кабинете и вдруг такое? Ему… начальнику отдела кадров… какой-то капитан… Но Максима было уже не остановить, теперь-то уж точно терять ему было нечего — здесь уже не просто неполное служебное несоответствие светит, а досрочное увольнение в запас со всеми вытекающими. Черт с ними, пусть подавятся. Переживем как-нибудь, не пропадем.

— Ты хозяевам своим так и скажи: пусть идут на… — Максим сдержался, сквернословов он не выносил да и сам матерился крайне редко. «Не порти карму», — говорила ему в таких случаях Ленка, а жену Максим любил, и к словам ее прислушивался. Да и не тот сейчас случай, чтобы одним в запале сказанным, неосторожным словом портить себе и без того непростой цикл грядущих рождений и воплощений. Но о жестах в индийской религии и философии не упоминалось, поэтому кары за комбинацию из пальцев можно не опасаться.