Оборотень - Незнанский Фридрих Евсеевич. Страница 24

— Да ты успокойся, Сашок, у тебя такой вид, как будто ты привидение увидел, — говорила Романова, наливая Турецкому сто граммов коньяка «Белый аист» из своего НЗ.

— Знаешь, я бы предпочел увидеть привидение, — заметил Турецкий, отпивая из стакана. — Эти руки со снятой кожей… — Турецкий поежился. — Как он…

— Ну это, Сашок, ты брось, заливаешь, — сказала Романова, выслушав чудовищную по своему неправдоподобию историю, которую рассказал Турецкий. — Любочка, — позвала она секретаршу, — сделай, пожалуйста, два кофе, нет, пожалуй, три, тебе, Сашок, сейчас двойная доза понадобится.

— Я бы сам не поверил, — буркнул Турецкий, — если бы это случилось не со мной.

— Если бы не с тобой, ни за что бы не поверила, — кивнула Романова. — Может, ребята наручники слишком слабо надели, так и то… снять их невозможно…

— Иначе как с собственной кожей, — заметил Турецкий.

— Да хоть с кожей, хоть без кожи.

Вошла Любочка с подносом, на котором дымились три чашки кофе. К счастью, она успела поставить поднос на стол и только потом взглянула на Турецкого.

— Александр Борисович! — всплеснула руками Любочка. — Да кто же вас так!

Действительно, под глазом Турецкого всеми цветами радуги расцветал огромный фуфел.

— А что, очень заметно? — спросил Саша, дотрагиваясь до глаза, и только теперь заметил, что ему вообще-то очень больно.

— Я сейчас зеркальце принесу.

Любочка на секунду исчезла и вернулась с круглым карманным зеркальцем, которое всегда носила в сумочке.

Турецкий со вздохом взял зеркальце — оттуда на него смотрел незнакомый лилово-фиолетовый глаз. Остальные части лица оказались более знакомыми — Турецкий узнал его. Только теперь оно было необычно бледным — настолько, что этого не могли скрыть полосы грязи и кровоподтеки.

— Хорош, нечего сказать, — заметил Турецкий. — Шура, а ты что же молчишь? Я-то себя не вижу!

— Я же и говорю — на привидение похож.

— Да какое привидение! Как я в прокуратуре покажусь? Вот идет важняк Турецкий, видать, по пьянке подрался с кем-то. У тебя хоть пудра-то есть? — спросил он у Романовой.

— Да уж я лет двадцать как не мажусь, — ответила Александра Ивановна. — Сейчас спрошу у Любы.

— Александр Борисович, у меня есть крем-пудра и маск-карандаш, — радостно щебетала секретарша Романовой Любочка, которой вообще нравились симпатичные мужчины. — Вы сейчас умойтесь, я вам так все замажу, никто не заметит. Ну разве что самую малость.

Дверь кабинета открылась, и на пороге возник Константин Дмитриевич Меркулов, который, заметив на столе три чашки кофе, в изумлении уставился на Романову.

— Слушай, Шура, ты у нас прямо экстрасенс! Или тебе в прокуратуре сообщили, что я еду?

— Никто мне не сообщал, — с достоинством ответила Романова. — Просто я сказала Любочке, чтобы она принесла три чашки. Спроси у Любы, она не даст соврать. Да тут гадалкой быть не надо, — добавила она уже куда более мрачно. — Знала, что ты примчишься, когда такие дела закрутились.

Меркулов уже был в курсе того, что посланный в Кандалакшу Золотарев в Питере отстал от поезда, что в Твери на Турецкого напали, но детали были ему еще неизвестны. А это-то и было самое сверхъестественное.

— Короче, Константин Дмитриевич, — сказал Турецкий, — вот то, что удалось спасти. — И он вывалил на стол груду промокших, заляпанных грязью и кровью бумажек. Документы из Кандалакши. Тот самый компромат. Хотя, вы знаете, — добавил он, усмехнувшись, — по-моему, здесь практически все.

— Что у тебя с лицом, Саша? — внезапно спросил Меркулов. — А с руками?

— А, это… — Турецкий поспешил спрятать свежие синяки на запястье. — Да тут так вышло…

— Ты что, кого-то к себе наручниками приковывал? — удивился Меркулов. — Ну-ка выкладывай, что у вас там произошло.

Когда Турецкий закончил, Романова, которая слышала эту историю уже во второй раз, не смогла удержаться:

— Нет, ты подумай, Костя, что происходит! Я скоро до ручки дойду, честное слово!

— Да… — задумчиво отозвался Меркулов, отхлебывая кофе. — Все это выглядит не вдохновляюще. Значит, засекли они в Кандалакше Золотарева. Но, возможно, слишком поздно. И не успели взять прямо там, на месте.

— Действительно, — кивнула Романова, — организовали бы хулиганское нападение — это же азы.

— Да, азы… — мрачно усмехнулся Меркулов. — Они там люди, видно, более продвинутые. Сумели организовать так, чтобы Золотарев отстал от поезда. Рассчитали, что в Бологое мы не успеваем, разве что в Тверь. Времени предостаточно. В Питере в купе Золотарева садится Снегирев. Вот только почему он не вышел в Бологом? Этого я не понимаю.

— А ночное ограбление? — вставила Романова.

— С этим тоже не вполне ясно. Конкуренты? Но на черта им компромат из Кандалакши? Как-то тут все закрутилось…

Все замолчали. Тот факт, что во всей этой истории замешан был вражий сын Снегирев, представлял эпопею с приватизацией в Кандалакше в совершенно ином свете.

И как знать, не переступил ли явно полусумасшедший Снегирев последнюю грань порядочности и здравого смысла, за которой…

— А вдруг он случайно там оказался, — сказал Турецкий, сам не очень веря в свои слова.

— Случайно, говоришь? — Шура вынула пачку «Явы» и вытащила сигарету, но закуривать не стала. — Случайно сел в тот же поезд, в тот же вагон, в то же купе. И Золотарев отстал случайно? Просто совпадение. Просто он решил в Москву смотаться, мавзолей посмотреть.

— Ну, Шура, это в данном случае не так важно, — пробормотал Меркулов, который продолжал думать о трагических событиях, развернувшихся вокруг небольшого рыбоконсервного завода за Полярным кругом. — Если он к этому делу не причастен, так сказать…

— Конечно, если он к этому делу не причастен, вам в прокуратуре, может быть, и все равно, а мы тут в МУРе не соскучимся! — воскликнула Романова, которая слишком хорошо помнила события, происходившие в Москве, когда Снегирев посещал первопрестольную в прошлый раз, — чего стоит одна сброшенная в реку машина с четырьмя трупами внутри. А уж питерские коллеги могли бы повествовать о подвигах неуловимого киллера не один час. Однако их догадки в любом случае так и оставались догадками — Алексей Снегирев не имел обыкновения оставлять за собой улик.

— Ну об этом, сколько бы мы ни думали, пока ничего не придумаем, — заметил Меркулов. — Скорее всего, нас ждет еще одно заказное убийство.

— Или их ряд, — мрачно предрекла Романова.

— Или их ряд, — согласился с Романовой Меркулов. — Но вернемся к Кандалакше. Саша, ты успел просмотреть документы? Судя по тому, сколько усилий было потрачено на то, чтобы их у нас изъять, они должны представлять немалый, очень немалый интерес.

В этот момент в кабинет снова заглянула секретарша Романовой Любочка:

— Александра Иванна, извините, там Турецкого жена спрашивает. Что ей сказать?

— Сашок, ты что, домой так и не позвонил? — спросила Шура. — Ирина же волнуется. Давай успокой ее, только по-быстрому.

Турецкий выскочил в приемную и схватил дожидавшуюся его трубку.

— Ириша! — выпалил он. — Я жив, со мной все в порядке, но тут такие дела… это не по телефону.

— А я уж не знаю, что и думать, — сокрушенно сказала Ира.

— Не беспокойся, вечером я буду.

— Саша, а к нам тут… — начала было Ирина, но вдруг замолчала, как будто спохватившись. Турецкий же бросил трубку, даже не задумавшись о том, что именно происходит дома. Он вернулся в кабинет муровской начальницы, где Романова и Меркулов уже рассматривали какой-то документ.

— Так, смотри, Сашок, какая картина интересная, — оглянулся на Турецкого Константин Дмитриевич. — Контрольным пакетом акций завода владеют директор В. Л. Новиков, главбух Д. В. Мазуркевич, а также некий гражданин Голуб Лев Борисович, прописанный в Москве.

— Это не противоречит закону, — возразил Турецкий. — Узнал человек о приватизации этого заводика, приехал в Кандалакшу с ваучерами своих родственников и знакомых, накупил акций, и вот результат. Объявления о приватизации предприятий печатались в «Труде», так что это было известно по всей стране.