Логово ведьмы - Володина Наталия. Страница 12

– Но она же знает, что это не так. Я считаю ее очень умной женщиной. Понял. Готов пасть на колени. А ты звони Зинке насчет машины.

Ирина остро взглянула на сидящую перед ней полную старуху и отвела взгляд. Все, что нужно, она увидела.

– Вы все-таки пришли, Маргарита Михайловна. Хотя я вас предупредила по телефону, что вряд ли смогу вам помочь.

– Но я не поняла, почему именно мне вы отказываетесь помогать. Другим помогаете, а мне нет.

– Я не занимаюсь целительством. И отказываю всем, кто этого от меня ждет. Вы сказали по телефону, что не уверены в правильности диагноза, в том, что вас лечат так, как нужно. Но я не вмешиваюсь в область официальной медицины. Это одно из условий моей практики. Вы не верите одному врачу, одной клинике, обратитесь в другую, третью. Выбор сейчас огромный.

Клиентка вдруг густо побагровела, хотела, видимо, сказать что-то резкое, но подбородок ее мелко задрожал, глаза налились слезами, и она несколько картинно прикрыла лицо белым носовым платком.

– Мне нужна не официальная помощь и, возможно, даже не медицинская, а человеческая. Я пришла к вам с надеждой, что вы облегчите мои мучения. Даже не физические. Я невыразимо страдаю. Я не понимаю, почему именно со мной это случилось. Меня не слышат, не понимают. Я очень одинока.

– Но вы живете не одна, – негромко произнесла Ирина, посмотрев клиентке прямо в глаза. – Ваши родственники о вас заботятся.

– Да, я не одна. Но вы думаете, это легко? Ты между жизнью и смертью, а люди, которые считаются близкими… они же думают только о себе. О своей работе, развлечениях, отдыхе. Нет, никто не подает вида, что я им в тягость, но иногда… или всегда… они держат себя так, будто меня уже нет. Даже дочка и сын. Я не говорю уже о зяте и невестке.

– Вы назвали дочь, сына, зятя, невестку, но по-настоящему негативное отношение я уловила только в последнем случае. Вам не нравится невестка?

– Ну, почему не нравится. Просто поражает нечуткость, демонстративное поведение. Вот хотя бы такой на первый взгляд пустяк. Она любит крепкие французские духи. А у меня всегда было обостренное обоняние, и сейчас слишком сильный запах просто вызывает дурноту. Я даже дезодорантом не пользуюсь. Лучше помыться с мылом несколько раз в день. Женщина должна пахнуть чистотой, а не забивать неприятный запах более сильным. Но вот вчера – стою на кухне, готовлю мужу завтрак. Она выходит. Ну, я уже не говорю о том, что на ней почти прозрачный пеньюар. И просто несет духами! Я ничего не говорю, только закрываю нос платком. А она как будто не видит. Стоит, смеется, что-то моему мужу рассказывает. И он тоже улыбается! Представляете? Насколько хамство заразно.

– Я представляю себе, о чем вы говорите, в чем ваша проблема… Ваши страдания связаны не только и даже не столько с болезнью, сколько с тяжелой завистью и даже ненавистью к тем, кто сегодня моложе и счастливее вас. Кому еще рано каждую минуту бояться смерти и ежедневно терять ощущения жизни, надежды на самое близкое будущее. А невестку вы еще и ревнуете к мужу, превращая свою жизнь в череду пыток.

Ирина вышла из-за стола, подошла к посетительнице и положила ладонь на ее крепко сжатые руки. Та подняла к ней искаженное страданием лицо.

– Зачем вы меня оскорбляете? – прохрипела она.

– Я вам уже помогаю, – мягко ответила Ирина. – Прикройте глаза, сосредоточьтесь на том тепле, которое вы ощущаете от моей ладони, расслабьтесь, можете даже вздремнуть, вы все равно будете меня слышать…

Маргарита Михайловна вдруг качнулась на теплой волне, что-то мягкое и приятное растеклось в груди, окутало сердце, и убедительный, удивительный голос зазвучал отовсюду, проникая прямо в расслабленный мозг.

– Смерти нет, боль проходит. Есть только страх. Он тает, когда мы понимаем, что от него не нужно прятаться. Попробуйте глубоко вздохнуть, ощутить пространство вокруг себя, увидеть со стороны свое уставшее тело. Вы почувствуете свою юную прекрасную душу, которая так хочет свободы. Вы не исчезнете, а просто пойдете навстречу лунному свету. Он поднимет вас, озарит печальные лица ваших близких. Вы почувствуете их жалость и любовь… Ваше прощание будет светлым, грустным и неокончательным…

Маргарита Михайловна открыла глаза и не сразу поняла, где находится. Ирина сидела за своим столом, лицо ее было непроницаемым и отчужденным.

– Я не могу понять… – возбужденно начала Маргарита Михайловна.

– Еще не время. Не нужно ничего говорить, – прервала ее Ирина. – Вы во всем разберетесь уже в ближайшее время. Вы найдете понимание с собой, и это для вас самое главное.

– Я могу еще раз прийти к вам?

– В этом нет необходимости. Один лишь совет: не стоит стремиться испытать на себе все лекарства и получить помощь всех врачей. Верьте своей судьбе. И просто живите. Да, сейчас я могу вам сказать. Ваш диагноз – не ошибка. А сейчас пройдите, пожалуйста, к моему секретарю. У меня закончилось время.

Когда за посетительницей закрылась дверь, Ирина соединилась с Верой.

– К тебе идет посетительница. Посмотри, как она чувствует себя. На всякий случай дай корвалол, пусть посидит немного. Вызови такси. И зайди ко мне.

Вера вошла через пять минут.

– Там одна дама по списку, вторая – та самая, которую привезла Васильева. Что-то страшное. В каком-то плаще, резиновых сапогах, в кулаке держит сто долларов. Хотела мне дать. Я сказала: «Потом».

– Как ее фамилия?

– Иванова.

– Свою фотографию она принесла?

– Вот. Без слез не взглянешь. Да, чуть не забыла. Там еще эта сидит, Гришина. Я думала, она не дождется, а она сидит. Расплатилась, но разговаривает так странно, что я прямо не знаю. Как будто мы ей должны.

– Понятно. Давай сначала Гришину.

Валентина вошла быстро, решительно и произнесла с порога:

– Я хочу точно знать, что происходит с Катей.

– Садитесь, – спокойно сказала Ирина.

Когда Валентина присела на краешек стула, как будто ей нужно было куда-то бежать, Ирина посмотрела ей в глаза. В небольшие глаза необычного, очень чистого голубого цвета, в которых метались тоска и смятение. В лице Ирины ничего не изменилось, но ей понадобилось сконцентрировать всю свою волю, чтобы подчинить себе сидящую перед ней женщину.

– Успокоились? Вот и хорошо. Я не знаю, что сейчас происходит с Катей. Не понимаю, что вам мешает это узнать. Наша совместная деятельность закончена. Это понятно?

Катя всю ночь смотрела полными слез глазами на маленькую тусклую лампочку в стеклянном плафоне над дверью в палату. Если бы ее выключили хоть на минуту, может, Кате удалось бы закрыть глаза, немного отдохнуть в темноте. Но лампочка все горела, и Катя кожей чувствовала, как напряженно дышат, мучительно и тревожно ждут чего-то двенадцать женщин. Господи, она посмотрела на них мельком, украдкой, и они показались ей такими страшными!

В палате вспыхнул яркий свет, и Катя прикрыла глаза, ставшие к утру горячими и сухими.

– Артемьева! – произнес рядом громкий, резкий голос. – Подниматься. Давление мерить, градусник ставить, лекарства пить.

Катя в панике открыла глаза. Рядом с кроватью стояла полная женщина в белом халате, похожая на Верку Сердючку.

– Зачем градусник, давление? Я здорова. И лекарства никакие пить не буду.

– Вот я сюда пришла спозаранку, чтобы с тобой посоветоваться, – от громового голоса у Кати заломило в висках. – Будешь ты все, если не хочешь, чтоб к кровати привязали.

Сердце на мгновение просто остановилось. Привязать? Ее? Катю? Лучше пусть сразу убьют. Она поднялась, прижалась спиной к стене и натянула одеяло до подбородка. Медсестра точными, тренированными движениями освободила от одеяла одну ее руку, пристроила к ней тонометр, сунула градусник под другую. Затем сильными пальцами сжала Катины щеки и высыпала в рот какие-то таблетки, посмотрела на пустую тумбочку у кровати и взяла с соседней ободранную эмалированную кружку с водой. Кружка стукнулась о Катины зубы, грубая больничная рубашка стала мокрой на груди. Катя глотнула, ей показалось, что таблетки застряли в горле, но она не произнесла ни звука, побоялась даже покашлять. Ей хотелось одного: пусть эта бабища отойдет от нее подальше. Она посмотрела на другие кровати. Женщины лежали на них неподвижно, как мертвые. Оттого, что у некоторых глаза были открыты, Кате стало еще страшнее. Медсестра уже бесцеремонно трясла за плечи ее соседку. Из-под одеяла выглядывал лишь темный, коротко стриженный затылок.