Фотограф смерти - Лесина Екатерина. Страница 34
Дарью не следует нервировать.
Дом не любил дождь, и если грозу переносил стоически, то затяжная морось оборачивалась распухшими суставами ставень, судорогой ржавых перил и старческим ворчанием труб.
Жильцы дома, чуя приближение непогоды, раскладывали на подоконниках жгуты из старых простыней, ставили в особые места кастрюли и ведра, вытаскивали из шкафов пуховые шали.
И заветная квартира отзывалась движением. Хозяин ее принимался расхаживать по комнате. Он был бос и полуодет. На белой коже выделялись красные полосы расчесов и даже трещинки с засохшими кровяными каплями.
– Да. Нет. Не знаю.
Человек разговаривал с портретом, глядеть на который он словно бы стеснялся.
– Я ведь тут ни при чем? Я ей обещал? Что я обещал?
Стук дождя в оконное стекло заставил его замереть и прислушаться.
– Ничего я не обещал! – шепотом произнес он. Вздувшиеся с одной стороны мышцы причудливым образом искривляли шею, прижимая ее к острому плечу. Левую руку человека явно свела судорога, и растопыренные пальцы торчали тощей куриной лапой.
– Чего они хотят? Не оставят… раньше не оставляли и теперь… пусть уберутся! Я скажу ей, пусть убирается, пусть…
Звонок в дверь заставил человека упасть на четвереньки. Спина его выгнулась, а кадык задергался, быстро и мелко.
Трели будоражили влажную тишину квартиры. Человек приложил кривоватый палец к губам.
– Тише, – сказал он портрету.
Девушка не стала смеяться над ним. Она никогда не смеялась, лишь смотрела… смотрела – смотрела – смотрела. Она хотела большего. А у него не получалось!
Сейчас получится. Именно сейчас. Он нашел правильный вариант. Да. Определенно. Именно этот вариант единственно верный. У него получится.
Ключ повернулся в замке с оглушающим скрежетом.
– Ты здесь? – женский голос заставил попятиться. Оглядевшись, он нырнул под стол и прижался к ковру, не в силах одолеть страх.
– Я приехала сразу как смогла, – теперь она закрывала дверь изнутри.
Человек знал каждый замок по особому звуку. Знал он и шаги ночной гостьи. Сегодня от нее пахло ванильным мороженым.
– Опоздала? – В голосе женщины не было сожаления. – Хотя… какая разница?
На ее ногах блестели чулки. Потемневшие на носке и пятке, они облегали крохотные ступни, узкие лодыжки и пухлые, мясные голени, уходя куда-то за горизонт клетчатой юбки.
– В следующий раз не приеду. Ты обещал, что завяжешь.
Ноги ступали осторожно и, как показалось человеку, с брезгливостью.
– Вылезай, – жестко сказала женщина. – Мне недосуг с тобой возиться.
Он все-таки выполз, по-крабьи, боком, и, прижавшись к стене, застыл.
– Вот и молодец…
Женская ручка коснулась волос, и человек заскулил.
– Все будет хорошо, – сказала гостья, лицо которой терялось в свете лампы. Человек не помнил, чтобы он ввинчивал настолько яркую лампу. – Ну почему ты такой упрямый?
Она помогла подняться и усадила на низенький детский стул.
– В… д… ш…
Речь пока не давалась. Окостеневший язык ломал звуки, которые стучались о зубы, неудобные, как вишневые косточки.
Его ненавистная спасительница сняла портрет со стойки, положила его на колени и задумчиво воззрилась на лицо.
– Даже так… интересно. Похожа… Где ты ее увидел-то? Ладно, не отвечай…
Он бы и не смог: тело окончательно утратило подвижность. Единственным шансом на спасение оставались чужие – все-таки чужие, несмотря на родство, – руки. К счастью, сегодня она не стала его мучить. Вернув портрет на место, женщина открыла сумочку.
– Знаешь, что удивительно? – спросила она, вытащив железный футляр.
Белая салфетка, накрахмаленная до ломкости, уже лежала на специальном подносе.
Из футляра появились старый стеклянный шприц с полустертой разметкой и блестящим ярким поршнем, ампула с новокаином и вторая, внутри которой жило облегчение.
– То, что я все еще тебя люблю…
И она ушла на кухню.
Человек сидел, слушал, как гремит на кухне посуда. Взгляд его был устремлен на портрет. Эта женщина… не та, которая скрыта, но та, что на поверхности, спасет.
Букет доставили утром. Дашка не спала, смотрела, как линяет ночь, зевала на стекло и писала собственное имя на нем. Имя таяло, небо прояснялось, окрестный мир оживал. Птичье пение мешало сосредоточиться, и Дашка сосредотачиваться бросила. Слушала. Мечтала ни о чем. И вполглаза наблюдала за Адамом.
Он ни словом не обмолвился о больнице.
И по виду не скажешь, что его там мучили. В прошлый раз он вышел одичалым, вздрагивающим от малейшего звука. А глаза так и вовсе мертвыми были.
Теперь глаза живые и где-то непривычно наглые, но сам Адам – другой.
А если он и вправду шизофреник?
От этой крайне неприятной мысли Дашку отвлекло тарахтение мотора. Оно же заставило выползти на улицу как раз для того, чтобы ворота открыть.
– Дарья Белова? – поинтересовался рыжий паренек на скутере. – Распишитесь, пожалуйста.
Дашка расписалась и получила коробку. Внутри что-то гремело и перекатывалось, хорошо хоть не тикало.
– От кого подарочек?
Курьер пожал плечами и исчез. Только тарахтение скутера еще долго перебивало птичьи трели.
Дашка еще раз встряхнула коробку и подумала, что возвращаться в дом все же не стоит. В конце концов, она имеет право на личное пространство. И подарочек, если уж на то пошло, прислали ей.
Воровато оглядевшись, Дашка направилась в сарай. Дверь она оставила приоткрытой, чтобы внутрь проникало хоть сколько-то света. Поставив посылку на капот, Дашка внимательно осмотрела упаковку.
Коробка обыкновенная, картонная, из-под вафель «Витюша» производства Семеновской кондитерской фабрики города Зарайска. Где этот город находится, Дашка представляла слабо, но пометочку в памяти сделала, так, на всякий случай. Скотч, которым была аккуратно – даже чересчур аккуратно – обмотана коробка, Дашка вспорола ключом.
Открывала она с опаской, готовясь отпрыгнуть и спрятаться, хотя прятаться в сарае было негде. Впрочем, содержимое посылки оказалось на редкость мирным.
Белая орхидея, черно-белая фотография в рамочке и черные туфли. В чем подвох, Дашка не сразу сообразила. Она выложила орхидею и фотографию – ракурс новый, но Дашка по-прежнему хороша, и взяла в руки туфли. Ее размер. Не ее модель – чопорные лодочки без каблуков. И подошва тонкая, картонная. В таких если и ходить, то по паркетам.
Вот тут-то Дашка и сообразила: не принято ходить в подобных туфельках. В них лежат, спокойно, чинно, с закрытыми глазами.
– Ну и сволочь же ты, – сказала она, хотя вряд ли неизвестный имел возможность слышать Дашку. – Придумал бы что-нибудь новенькое?
Собрав подарки в коробку, Дашка вернулась в дом.
– Вот, – сказала она, вытряхнув содержимое на стол. – Правда, прелесть?
Артем сонно мотнул головой, то ли соглашаясь, то ли, наоборот, не соглашаясь. Адам же, отодвинув и несчастный цветок, и снимок, взял туфельку. Он поставил ее на ладонь и поднес к глазам, принюхался и разве что не лизнул.
– Он настырный, да? – Дашка спрашивала, потому как всеобщее преисполненное трагизма молчание действовало ей на нервы.
– Это очень дорогая обувь, – выдал заключение Адам.
– Спасибо. Мне приятно.
– Натуральная кожа. Внутренняя часть – шелк. Если не ошибаюсь, также естественного происхождения. Обрати внимание на шов по подошве.
Дашка обратила. Шов как шов. Гладенький. И ниточки черненькие с черным же сливаются. Адам же, перехватив туфлю, согнул ее.
– Промежутки ровные. Но не идеально ровные. И степень натяжения нити различается. Ручная работа.
Надо же. Кто-то сидел и шил туфли, возможно, торопился, думая, что шьет для мертвеца.
– Примерь, – велел Адам.
– Ни за что!
– Примерь. Артем, помоги ей.
Снова этот упрямый взгляд, от которого холодок по коже бежит и в желудке неприятственно урчит. Подчиняясь взгляду, Дашка плюхается на табурет и позволяет Артему – предатель! – надеть туфельку.