Советы одиного курильщика.Тринадцать рассказов про Татарникова. - Кантор Максим Карлович. Страница 17

— Поедем и мы, — сказал я Гене.

Мы вышли из редакционной комнаты, спустились по лестнице, сели в мою раздолбанную машину, и я повез следователя Чухонцева к историку Татарникову. Гена Чухонцев съежился на сиденье, обхватил плечи руками.

Доехали без приключений, остановились у магазина на перекрестке — прикупить вечерний рацион. Обычно я беру одну, но, учитывая сложность проблемы, принцип двойничества, сбитую хронологию — словом, поколебался и взял две бутылки. Вернее будет. Поднялись на второй этаж, позвонили в дверь. Я сообразил — слишком поздно сообразил — что уже половина двенадцатого ночи, неподходящий час для визитов. Правда, если время как таковое отменяется, можно забыть об этих условностях.

Татарников открыл не сразу, мы его разбудили. Историк вышел к нам в голубой майке, на ходу просовывая тощие руки в рукава клетчатой рубашки.

— Что-то случилось?

— Случилось, Сергей Ильич! — резко сказал Гена Чухонцев.

Прыщавый парень насмотрелся телесериалов, где опера разговаривают мужественными резкими голосами. Как правило, такие герои кричат своим собеседникам: «Колись, козел!», «Давай выкладывай, сука!» — Гена был набит такими вот вульгарными штампами.

Чтобы смягчить следовательский подход, я достал из сумки две бутылки водки, показал Сергею Ильичу.

— Вот как? Не ожидал… А не поздновато ли за стол садиться? Как будто ночь на дворе… А впрочем… У меня как раз сыр есть. — Татарников оповестил гостей о наличии сыра, словно о небывалой редкости, о такой невероятной удаче, которая действительно может все изменить. Правда, сыра в холодильнике оказалось немного, три ломтика всего. Мы положили их на тарелку, присовокупили бутерброд с колбасой, оказавшийся у Гены в портфеле. Не то чтобы обильная закуска, но ничего, жить можно. Сели за кухонный стол, поговорили про Хорькова, выпили по одной.

Гена изложил свою историческую теорию. Надо сказать, чем больше я слушал Чухонцева, тем убедительней мне она казалась. В самом деле, откуда мы знаем, что древние греки жили три тысячи лет назад? А может, их и не было вовсе? Ну кто это может с точностью до года — что там до года, до столетия, тысячелетия! — доказать? Фотографий три тысячи лет назад не было. Печати не было, все свидетельства основаны на показаниях археологов, которые датируют черепки. Ну как может археолог знать, сколько глиняному черепку лет — сто или сто тысяч? Только основываясь на подобии одного черепка другому, тому, который уже получил датировку. А если была с той, первой датой, ошибка? Если вообще все эти черепки изготовили в прошлом году? Значит, нет никакой истории древности — ничего этого вообще не было.

— Нет, что-то конечно, было, — примирительно сказал Чухонцев. — Какие-то племена жили, ходили по голой земле. Но никаких вавилонов-парфенонов не существовало.

— Полагаете, выдумки? — деликатно спросил Татарников и взглядом предложил мне наполнить рюмки.

— Вот я у вас и спрашиваю, как было на самом деле! — резко сказал Гена Чухонцев, и, слава богу, не добавил: «Колись, козел!». — Рассказывайте. Только мне нужна правда, чистая правда, а не как в учебнике для начальных классов написано.

— Углеродным анализом мне вас, думаю, не убедить.

— Только вот не надо мне анализов! Знаю я, как делаются анализы! Берешь у подозреваемого парафиновую пробу, а он чист как стеклышко! А сам троих полчаса назад завалил! И ты бандита отпустить обязан — парафиновый тест не сработал!

— Понимаю ваше волнение. Обойдемся без углеродных анализов.

— Уж постарайтесь!

— Разрешите мне уточнить ваш вопрос, — сказал Сергей Ильич.

— Слушаю вас внимательно, — сказал Гена строго. Что майорские звездочки с человеком делают! Гена с прищуром смотрел на Сергея Ильича, пальчиком по столу постукивал.

— Значит, если я вас правильно понял, голубчик, древнюю историю и древнюю культуру создали не так давно. Все памятники произведены на свет людьми, которые — по официальной хронологии — жили на тысячи лет позднее, чем та дата, коей датированы памятники. Так?

— Так.

— То есть люди одновременно строили дома для себя и — тайно, может быть, по ночам — возводили якобы древние гробницы, храмы и дворцы. Так?

— Ну да, — сказал Гена Чухонцев, поморщившись на «голубчика». Не говорят так с майорами. Не зовут их голубчиками.

— Скажите, голубчик, — спросил Татарников, — Парфенон — это красиво?

— Да не знаю я, — отмахнулся Чухонцев от Парфенона.

— А сады Семирамиды? Храмы на Капитолии? Красиво это или нет? — допытывался Татарников.

— Мне, знаете ли, без разницы. Наверное, красиво, раз для туристов открытки печатают.

— Многие историки искусства даже считают, что в пропорциях Парфенона, в некоторых античных статуях и храмах содержится стандарт красоты, так сказать, рецепт гармонии. Некоторые полагают, каюсь, и я в их числе, что в современной архитектуре ничего подобного не создали. Словом, Эмпайер стейт билдинг не так прекрасен, как Пантеон или Парфенон. Вы согласны?

— Допустим. И что это меняет?

— Я ведь, как и вы, голубчик, три тысячи лет назад не жил, знать ничего наверняка не могу. Откуда? Я просто интересуюсь, как так получилось, что люди для самих себя строили хуже, чем для чужих гробниц? Вот если бы вы строили себе дом и еще дом для соседа — вы какой дом построили бы лучше?

— Не надо, Сергей Ильич, смешивать нас, бедных, — и тех, кто отдает приказ на строительство, — вмешался я. — Мы живем хуже, согласен. А богачи совсем неплохо живут! Короли всегда для себя строили удобно! Что сегодня, что вчера: у них такие бассейны, такие бары — никакого Парфенона не требуется! В Парфеноне отопления нет, пол холодный, ветер дует. Из греческих ваз, может, и пить неудобно, не пробовал — а у наших богачей и рюмки, и тарелки получше будут, чем в Эрмитаже. Для себя правитель всегда расстарается — построит потеплее и помягче.

— Я имел в виду прежде всего эстетический стандарт, — сказал Татарников, — но допустим вы правы, и главное в жизни — это удобство. Тогда возникает еще один вопрос: зачем людям нужно выдумывать прошлое? Кому это удобно? Такая дорогостоящая вещь: камни тесать, ночью работать, возводить никому не нужные храмы. Зачем? Рационально ли? Не лучше ли для сильных мира сего возвести дополнительные дачи и бассейны?

— А это как родословная для дворянина. — У Гены ответ был заготовлен. — Зачем, по-вашему, всякие поддельные маркизы и графы себе предков сочиняли? Чтобы не хуже было, чем у соседей. Раз — и фальшивую родословную напечатают.

— Бывало такое, — согласился Татарников, — рисовали фальшивое генеалогическое древо, чтобы наследство получить, перед соседями покрасоваться.

— Вот именно, — Гена поднял палец, — перед соседями покрасоваться!

— Не понимаю, — развел руками Татарников, — а наши-то соседи — кто? Кому пыль в глаза хочет пустить человечество? Неужели марсианам?

Опять марсиане! Второй раз за день про марсиан слышу! Я опрокинул рюмку, Татарников с Геной тоже выпили. Интересно, работает на углу ночной магазин? Одну бутылку мы уже почти уговорили.

— Нет, не марсианам, — терпеливо сказал Гена, — а собственному народу. Гражданам. Выдумаешь себе родословную и пожалуйста — всегда можно сослаться на прецедент. В Англии, например, право прецедентное: дескать, если так уже один раз было когда-то, вменяем это отныне как закон. И вот кому-то стало очень удобно прецедент этот создать для всего человечества — чохом! Изобрели себе прошлое — и давай под него всех шерстить!

Ну Гена дает! Я такого обобщения даже не ожидал. Глубоко парень копает. Государственное дело, должен признать, будит мысль.

— Разумно. Очень разумно. — Сергей Ильич смаковал водку, любил он этот напиток, что уж отрицать очевидное. — И вот что мне хочется добавить к вашим разумным словам, голубчик. Когда-то британский журналист Оруэлл написал так: «Тот, кто владеет прошлым, владеет будущим». Тоже верная мысль была. Мы с вами вплотную приблизились к такому положению дел, когда обладание прошлым развязывает руки в отношении будущего. Так, между прочим, часто случалось. Не удивляйтесь, но факты в истории меняли постоянно. Скажу вам, голубчик, как профессионал: наши летописи много раз переписывали, наш благословенный император Петр историю отменял и перекраивал, как левая нога пожелает, и большевики историю искажали. Всякий год учебники истории редакции подвергались — тут ведь никаких дат уже не осталось, голубчик!