Бриллианты требуют жертв - Жукова-Гладкова Мария. Страница 44

– Правда, – вынуждена была признать я.

– Но у меня есть список… – открыл рот Николя.

Балаев сказал ему, куда его засунуть, потом передумал и велел:

– Дай сюда. Сразу и проверим.

– У меня его нет с собой!

– Где он?

– На квартире, которую я снимал.

Тут я вспомнила, как органы пытались выяснить путь проникновения Николя в Россию и место, где он тут обосновался, и поинтересовалась ими. Николя долго вздыхал.

– По поддельным документам, что ли, приехал? – хмыкнул Балаев, который вручил фонарик мне, а сам стащил верхний сундук на землю. – И думал вывезти отсюда все это добро? – Балаев широким жестом обвел подземелье. – Ну и дурак же ты, Николя.

Француз заявил, что приехал на рекогносцировку. Балаев ругнулся себе под нос. Открыл сундук. В нем лежали старые платья. Балаев вытащил одно, плюнул, опустил назад, порылся в сундуке и опустил крышку.

Я невольно вспомнила, как несколько лет назад ходила в Эрмитаж на выставку платьев Екатерины Великой. Ведь во всех романах, посвященных нашим царям, описываются роскошные наряды, в которых щеголяли дамы. Я предвкушала удовольствие. Однако была разочарована. Если драгоценности хранятся веками, то ткань выцветает, «стареет», если так можно выразиться. Наряды показались мне блеклыми. Чем-то они напомнили мне оставшиеся от бабушки платья. Я живу в квартире, которую мне завещала тетка. Раньше они жили с бабушкой, и тетка оставила все ее вещи. А когда я разбирала шкафы уже после смерти тетки, увидела одежду двадцатых и тридцатых годов. Бабушка одета в эти платья на сохранившихся фотографиях. Но они по большей части оказались непригодными к носке и даже перелицовке. Ткань «состарилась», кое-где ее поела моль.

То же самое произошло и с нарядами графини Беловозовой-Шумской, покинувшей Россию перед революцией. Она-то явно надеялась вернуться и снова щеголять в своих роскошных туалетах. Тогда роскошных. Вывезти их не могла. Я подумала, сколько же сундуков приходилось таскать за собой господам во время путешествия. Ведь эти платья занимали не в пример больше места, чем наша современная одежда.

Балаев тем временем рявкнул на Николя, чтобы помог ему стаскивать сундуки и открывать их.

– Платья прабабушки можешь забирать себе, – хмыкал Балаев. – Ну и барахла было у бабы. Как у наших. И все им мало.

Я опять обратилась с вопросом к Николя. Где он остановился в Питере? Про поддельные документы подробнее не выясняла. Меня это не интересовало.

Николя снял квартиру. Опять же на чужое имя – своего двоюродного брата (по документам которого приехал). Который тоже претендует на прабабушкино наследство. В следующий раз они планировали приехать в Россию уже вдвоем.

– А звонили откуда? – не унималась я.

– В смысле?

Я сказала про квартиру студента-медика. Николя мялся. Потом признался, что в целях конспирации перебирался по общему балкону в соседнюю пустующую квартиру.

– Ну просто иностранный шпион, – хмыкнул Балаев.

– Давайте обговорим проценты, месье Сережа, – обратился Николя к Балаеву.

– А, уже другую песню завел, – хмыкнул Балаев, добравшийся до картин, которые быстро просматривал опытным глазом и составлял назад.

– Если вы, месье Сережа, готовы взять на себя решение вопроса по перевозу во Францию наследства, по праву принадлежащего семье Беловозовых-Шумских, законным представителем которых я являюсь…

– Ты эти речи оставь для кого-нибудь другого, – перебил Балаев. – Десять процентов получишь.

Николя аж задохнулся от возмущения.

– Это я вам могу дать десять процентов за…

– Ты можешь подать на меня в суд, – расхохотался Балаев. – И на банкира Глинских можешь подать.

– А вы будете? – вдруг спросил Николя. – Месье Сережа? Мадемуазель Юля?

Не сговариваясь, мы с Балаевым расхохотались.

– Юля, ты будешь на банкира в суд подавать? – спросил Балаев у меня.

– Нет.

– А что будешь делать? – спросил заинтересованно.

– Да вот думаю, в органы идти – естественно, к своим знакомым, или к крестному отцу Ивану Захаровичу. Признаться, склоняюсь к последнему варианту. Если Иван Захарович одновременно окажет содействие в препровождении Глинских в «Кресты».

– Для него можно и другие интересные места подобрать. Знаешь ведь, что у нас принято держать русских рабов? Ну, положено так по рангу. Мне они, например, не нужны. Но положено. Я готов взять банкира.

– Буду очень рада, – призналась я. – А вы его в яму посадите?

– Можно и в яму, – кивнул Балаев, добравшийся до ящика с подсвечниками, которые, как я видела, заинтересовали его больше, чем все, что он видел до этого. – Приедешь ко мне в гости на банкира помочиться? Ах да, ты же женщина… Тебе будет неудобно в яму мочиться на банкира.

– Ничего, потерплю неудобства ради такого дела.

Балаев опять расхохотался.

– Господа, – обратилась я к Николя, погрузившемуся в угрюмое молчание, и Балаеву, активно исследовавшему богатства графов Беловозовых-Шумских, на которые он явно вознамерился наложить лапу.

– Ну, чего надумала?

– Вам не кажется, что мы делим шкуру неубитого медведя?

– Какого медведя? – спросил Николя. – Прадед никогда не увлекался охотой. Шкур тут нет.

Я пояснила Николя про такое выражение в русском языке. Обращаясь к Балаеву, сказала, что для начала – пока фонарик еще горит – нам нужно обследовать подземелье на предмет другого выхода.

Балаев предложил дождаться прихода банкира – раз приходил каждый вечер, почему бы ему не появиться и сегодня? Если бы он хотел нас всех убить, убил бы сразу же. Если бы хотел уморить Николя и Балаева голодом, не давал бы хлеб и воду. А раз давал, значит, преследовал какую-то цель. Главное: мы нужны ему живые. Вероятнее всего, для получения информации. Поэтому по мере приближения вечера нам следует занять места у лестницы и приготовиться к схватке. Втроем мы банкира уж как-нибудь скрутим.

– На тебя, Юля, я, признаться, гораздо больше надеюсь, чем на Николя, – заявил Балаев. – И голова будет очень кстати… Интересно, банкир такой же впечатлительный, как Николя? А пока не надо терять времени, посмотреть, что брать, что не брать. Вывозить-то придется сразу же. Не оставлять же? Юля, с тобой я поделюсь, не думай. Я прекрасно знаю, что надо делиться. Тогда тебе самому больше достанется.

– А со мной не надо?! – заорал Николя.

– Зачем мне с тобой делиться? Что ты мне сделаешь?

– А она? – спросил Николя.

Балаев хмыкнул:

– У нее есть знакомые… которые могут доставить мне много неприятных минут. Можно, конечно, ее убить. Но женщин я не убиваю. Принципиально. И ее будут искать. По-настоящему. Разные люди. Зачем мне такие неприятности? Правда, Юля?

– Значит, что мы имеем? – обратился Иван Захарович Сухоруков к собравшимся за столом. Штабу по спасению Юльки, как сказала Татьяна. – В особняке таинственным образом исчез французишка. Теперь Юлька.

– Может, взорвать? – предложил Лопоухий.

– Тогда точно подумают на нас, – усмехнулся представитель чеченской диаспоры. – Как где взрыв – обязательно говорят: чеченский след.

– Взрывать нельзя, – твердо заявила Татьяна. – Так мы можем навредить Юльке.

– Ее никаким взрывом не возьмешь, – высказал свое мнение Лопоухий.

– Но может засыпать. Потом откапывать долго, – заметил Иван Захарович. – А она мне еще пригодится. Надо придумать что-то другое. Да и особнячок неплох сам по себе. И представляет историческую ценность. Подумайте о родном городе! Беречь надо его красоты! Сохранять для потомков!

– Значит, брать банкира за задницу, – сказал Лопоухий. – Устроить ей встречу с включенным паяльником.

Другой оруженосец Ивана Захаровича Кактус тем временем думал, что обязательно должен что-то написать об их жизни. Без долгих рассуждений, недомолвок, искажений. Кратко и емко сказать то, что хочется, от лица непосредственного участника событий. Только надо вначале решить, что же хочется сказать народу. Как он знал, но вот что… Во время подобных военных советов Кактус почему-то всегда мечтал стать писателем.