Место действия - Южный Ливан - Кранихфельд Макс. Страница 31

Это злополучное домашнее задание полностью изменило жизнь Вовки Молчанова. Слишком много нашлось на его взгляд бесспорных параллелей. Он шел по Комсомольскому проспекту к метро, голова гудела от роящихся в ней будто пчелы в улье мыслей. А навстречу ему то и дело попадались варвары, те самые, под чьими ударами уже рухнул Рим, те, что пришли теперь сюда, чтобы уничтожить его город, его жизнь, его самого. Вот горбоносый парень с сильными, густо поросшими жесткими черными волосами руками сноровисто заворачивает шаурму для толпящихся у ларька студентов. Почему он здесь? Вот за столиком летнего кафе сидят о чем-то беседуя одетые с крикливой, режущей глаз роскошью черноусые молодцы явно азербайджанского вида. Что они делают в моей Москве? В самом сердце русского государства? Вот грязная попрошайка с раскосым азиатским лицом, за подол цепляются чумазые дети. Беженцы… Откуда они? Почему бежали сюда, в его город?

Чувствуя, как его бросает в жар, а перед глазами начинает кружиться привычная уличная толпа, Вовка ускорил шаги, желая быстрее нырнуть в вестибюль метро, очутиться в приятной прохладе подземки, остудить, наконец, воспаленную голову. Вот уже и массивные деревянные двери с горящей высоко над ними буквой «М». Еще несколько шагов…

Чуть сбоку от входа в метро, мрачно глядя перед собой остановившимся равнодушным взглядом, сидел безногий парень в потертом армейском камуфляже и голубом берете. Десантник. Обрезанные почти до самого паха ноги, стыдливо прятались под небрежно наброшенным одеялом, вытарчивая из-под него неуклюжими культями. На груди у парня неровным рядком висели какие-то медали, Вовка не очень в них разбирался, потому ни одной опознать так и не сумел. Рядом с десантником стоял плоский деревянный ящик с откинутой крышкой. «Нужны деньги на протезы», — коротко значилось на крышке. Никаких приличествующих случаю «помогите», или «умоляю», не просьба, скорее требование. На дне ящика сиротливо лежала одинокая мятая десятка. Не богатый улов к трем часам пополудни. Вовку будто током ударило. За свою жизнь он, наверное, сотню раз равнодушно проходил мимо таких вот покалеченных вояк, цинично выброшенных государством на обочину жизни как использованный отработанный материал. В конце концов, у каждого свои проблемы, разве нет? А вот сейчас, под впечатлением урока истории, вдруг зацепило, да еще как, до навернувшихся на глаза слез. Вот он — современный легионер, брошенный страной, презираемый согражданами, теми самыми, которых он защищал, когда потерял ноги. Это ли не пример того, что страна необратимо валится в пропасть, сама не замечая, что с ней происходит? Это ли не яркое свидетельство того, что все помпезные торжества, парады, презентации, дикие разгулы «новых русских» не что иное, как пир во время чумы? Просто способ замазать себе глаза, не видеть происходящего вокруг? И эта брезгливость во взглядах спешащих мимо людей. Брезгливость и досада. Досада оттого, что безногий инвалид своим видом заставляет их вспомнить, что не все замыкается в их привычном, бегущем как белка в колесе в погоне за деньгами, маленьком личном мирке. Оттого, что он сидит тут безмолвным укором, портя им привычное радостно-дебильное настроение, нагружает лишними проблемами, чего-то требует… Лучше бы тебя там убили, прости Господи, что ты торчишь тут, как бельмо на глазу?!

Вовке вдруг стало невыносимо, до мелких злых слез стыдно за них, за себя, который стоит, уставившись на упрямо глядящего в землю десантника, и не может ничего изменить. Он с трудом проглотил подкативший к горлу горький комок и суетливо, будто куда-то отчаянно спеша, принялся рыться по всем карманам, выгребая из них мелочь и смятые купюры.

— Э, чё выстал на дорге? Ходыт мешаэш, да!

Гортанный голос с резким кавказским акцентом и несильный толчок в плечо. Упущенные из рук от неожиданности монеты серебряным дождем зацокали по асфальту. Вовка еще несколько секунд удивленно смотрел вслед статному красавцу с резким орлиным профилем, облаченному в форсистый итальянский костюм. Кавказец. Может быть даже чеченец. Щеки обдало вспыхнувшим внутри жаром, острая, нерациональная обида сжала сердце тисками. Не из-за потерянной мелочи, нет. Он просто не мог понять почему. Почему, безногий десантник сидит у метро, вынужденный клянчить деньги себе на протезы. А тот с кем он воевал на Кавказе, защищая свою Родину, идет мимо в шикарном костюме, стоящем, наверное, много дороже этих самых злосчастных протезов. И это происходит не где-нибудь в Грозном, а здесь в Москве. Почему так? Кто же, спрашивается, победил в той войне? Чеченцы? Выходит, что так… В голове бушевал ураган, в груди стало вдруг жарко и тесно. Как в тумане, Вовка шагнул к раскрытому ящику, не считая вывалил туда ворох бумажек, что смог отыскать по карманам. Метнулся назад, ползая под ногами прохожих, собрал высыпавшуюся мелочь, бегом вернулся обратно, аккуратно положил монеты поверх бумажных денег. Распрямился и наткнулся на пристальный взгляд васильково-голубых глаз, таких неожиданно ясных, на этом прокопченном солнцем лице.

— Спасибо, брат, — голос был хриплым, каркающим, так бывает, когда человек долго молчит, когда человеку не с кем даже поговорить.

— Мне… У меня… — отчаянно заикаясь и злясь на себя из-за этого начал Вовка.

— Я потом еще принесу! — неожиданно громко, так что испуганно шарахнулся в сторону кто-то из прохожих, вдруг выкрикнул он. — Я найду еще и принесу, обязательно!

Слезы душили его, он плохо различал за их расплывчатым туманом текущую мимо толпу. Кажется, он даже несколько раз с кем-то столкнулся, пока добрался до эскалатора. Люди скользили удивленными взглядами по подростку с покрасневшими заплаканными глазами и тут же равнодушно отворачивались. У всех свои проблемы, не так ли?

Пепел и Вжик вернулись почти одновременно.

— Чисто, — в ответ на вопросительный взгляд вожака угрюмо пробасил здоровяк.

Вжик быстро-быстро закивал головой, показывая, что и с его стороны электрички все в порядке. Он весь дрожал в радостном предвкушении и от возбуждения, похоже, не мог связно говорить. Вовка мельком глянул на него и поразился произошедшей враз с добрейшим по сути дела парнем перемене. Даже внешне Вжик выглядел совершенно не так, как обычно: лицо раскраснелось, крылья носа хищно раздувались, втягивая воздух, а все тело находилось в постоянном движении. Он словно не мог стоять на месте, то приплясывая от нетерпения, то потирая ладони, то вдруг принимаясь поправлять что-то в одежде стоящих рядом товарищей. Именно так ведут себя нетерпеливые маленькие дети в ожидании какого-нибудь счастливого события, вроде новогодней елки, или рождественского маскарада. Вот только радостным карнавалом предстоящее им сейчас дело отнюдь не было, по-крайней мере для Вовки, хотя у каждого свое мнение.

Украдкой он оглядел остальных членов команды. С теми тоже произошли разительные перемены. Кто-то на глазах мрачнел, кто-то наоборот глумливо улыбался и пытался плоско шутить, скрывая нервозность и страх. Да, страх! Вовка это отчетливо ощутил, за масками суровой решимости и разудалой бесшабашной лихости, скрывался липкий обезоруживающий страх. Они все боялись! Боялись этого развалившегося на лавке негра, боялись его случайных попутчиков, милиции, просто боялись того, что должно было сейчас произойти. Боялись, но одновременно и ждали этого, будто наркоманы, жаждущие получения очередной дозы.

Электричка, протяжно взвыв, начала замедлять ход. Станция. За ней будет длинный перегон, на котором все и должно случиться. Остановка всего пара минут — пара минут до того, как ему придется перешагнуть через себя, через все ценности, что пытались в него вложить родители, через все их воспитание, через самую суть того, что составляло его душу, а заодно через человеческий, а может быть и божеский закон. Ведь «не убий» сказанное Христом, явно не для этих сходящих с ума от страха, но все же упрямо готовящихся к бою бритоголовых мальчишек, что по какому-то недоразумению окружают его сейчас. Неожиданно остро, до колик в животе захотелось домой, в свою уютную комнату, к любимым книгам и мягкому креслу в котором можно было утонуть, спасаясь от всех невзгод и потрясений окружающего мира. Похоже, игра в спасение нации зашла слишком далеко. Обладающий в отличие от своих товарищей кое-какими правовыми знаниями и весьма живым воображением Вовка прекрасно представлял себе возможные последствия того, что они сейчас собирались совершить. На какой-то томительно длинный момент он представил себя в наручниках на скамье подсудимых, вот судья в мантии поднимается со своего места и начинает зачитывать приговор. Умышленное убийство, совершенное группой лиц с особой жестокостью… Десять лет в колонии общего режима… Десять лет! Это же целая вечность! Причем десять лет не просто вычеркнутых из жизни, а десять лет наполненных каждодневным страданием существования в зарешеченном мире. И это наказание за всего лишь минутную глупость, идиотскую мальчишескую гордость, что не позволили вовремя отойти в сторону… Нет, надо бежать отсюда! Бежать, во что бы то ни стало, пока еще не поздно! Бежать!