Пристрастие к смерти - Джеймс Филлис Дороти. Страница 25
— В малой ризнице?! Ну и странное же место он выбрал для этого. Почему было не постоять на коленях в самой церкви? Или в приделе Богородицы перед святым образом? Вот где пристало молиться тем, кто не может дождаться воскресенья. — В ее голосе слышались нотки горестного сожаления, словно не только место, выбранное сэром Полом, но и сама его молитва были равно предосудительны.
— Вряд ли он мог бы спать в самой церкви, миссис Макбрайд.
— А почему он должен был там спать? У него что, дома своей кровати нет?
У отца Барнса снова начали дрожать руки. Кофе выплеснулся из чашки, несколько обжигающих капель упало на ладонь. Он осторожно поставил чашку на блюдце и попытался унять предательскую дрожь, так что, отвлекшись, едва не пропустил последние слова миссис Макбрайд:
— Ну, если он сам себя убил, то умер он чистым, надо отдать ему должное.
— Умер чистым? Что это значит, миссис Макбрайд?
— Разве это не он мылся, когда мы с Томом проходили мимо церкви вчера сразу после восьми часов вечера? Или вы думаете, что это был Харри Мак? Только не говорите мне, что Харри по собственной воле подошел бы к крану. А мы отчетливо слышали журчание в сливных желобах. Мы, конечно, подумали, что это вы. Том еще сказал: «Отец Барнс моется под краном в умывальне; должно быть, газ экономит в пасторском доме». И мы посмеялись.
— В котором точно часу это было, миссис Макбрайд?
— Так я ж вам говорю, святой отец, сразу после восьми. Мы шли в «Три пера». Вообще-то нам мимо церкви не по дороге, но мы заходили за Мэгги Салливан, а от нее до «Перьев» это самый короткий путь.
— Полиция должна об этом знать. Это может оказаться важной информацией. Их будут интересовать все, кто был неподалеку от церкви прошлым вечером.
— Интересовать? В каком смысле? И на что это вы намекаете, святой отец? Не хотите ли вы сказать, что Том, старуха Мэгги Салливан и я перерезали ему горло?
— Ну конечно же, нет, миссис Макбрайд. Было бы смешно. Но вы можете стать важными свидетелями. Журчание воды означает, что сэр Пол в восемь часов был еще жив.
— Кто-то был там жив в восемь часов, это уж точно. И воды он не жалел.
Ужасное предположение осенило отца Барнса, и он не задумываясь сказал вслух:
— Вы не заметили, какого цвета была вода?
— Вы думаете, я в слив заглядывала? Конечно, я не заметила, какого она была цвета. А какого она могла быть? Но текла быстро и бурлила, это точно.
Внезапно она наклонилась и приблизила к нему лицо. Ее огромные груди, так не вязавшиеся с тощим лицом и костлявыми руками, двумя полумесяцами вывалились на край стола. Чашка звякнула о блюдце. Острые маленькие глазки расширились, и она тихо проговорила, пришепетывая от восторга:
— Святой отец, вы хотите сказать, что вода должна была быть красной?
— Думаю, это не исключено, — слабым голосом подтвердил он.
— Значит, вы считаете, что он мог все еще быть там, внутри, мыл свои кровавые руки? О Господи! А что, если бы он вышел и увидел нас? Он мог бы нас убить на месте — Тома, Мэгги и меня. Вмиг перерезал бы нам глотки и побросал нас в канал, это уж как пить дать. Пресвятая Богородица!
Разговор приобретал странный оборот, становился ирреальным, полностью выходил из-под контроля. Полиция ведь предупреждала его, чтобы не болтал лишнего. И он же не собирался. А теперь миссис Макбрайд знала имена жертв, знала, кто обнаружил трупы, знала, что дверь была не заперта, знала, как они погибли, хоть он и не упоминал, что им перерезали горло. Но догадаться было нетрудно. В конце концов, нож в Лондоне куда как более распространенное оружие, чем пистолет. Она знала все это и, более того, проходила мимо места преступления в тот самый момент. Он тоже с ужасом посмотрел ей прямо в глаза поверх грязной столешницы; этот кровавый поток, струившийся по сливу, связывал их теперь, поскольку перед мысленным взором обоих представала одна и та же молчаливая фигура с занесенным над головой окровавленным ножом. И было еще кое-что, в чем он вполне отдавал себе отчет. Как бы ни было чудовищно деяние, объединившее их своей захватывающей кровавой тайной, они впервые разговаривали друг с другом. Глядевшие на него через стол глаза блестели от страха и возбуждения, переходившего почти в восторг. Зато исчезло из них столь привычное выражение высокомерия и презрения. Он даже был готов поверить, что она чувствует в нем опору. Облегчение оказалось настолько велико, что его рука в утешительном порыве невольно потянулась к ее руке. Но, устыдившись, он тут же отдернул ее.
— Святой отец, что нам делать? — спросила миссис Макбрайд.
Впервые в жизни она задавала ему подобный вопрос, да к тому же еще таким доверчивым тоном.
— В полиции мне дали специальный номер. Думаю, нам нужно немедленно позвонить по нему. Они кого-нибудь пришлют — либо сюда, либо к вам домой. В конце концов, вы, Том и Мэгги — важные свидетели. А потом, когда мы это сделаем, я удалюсь в кабинет и попрошу вас меня не беспокоить. У меня до сих пор не было возможности прочесть утреннюю молитву.
— Хорошо, святой отец. — Ее голос звучал почти робко.
Было еще кое-что, что ему следовало сделать. Странно, что он не подумал об этом раньше. Безусловно, он обязан завтра или в ближайшее время навестить жену и родственников Пола Бероуна. Удивительно, насколько по-другому он чувствовал себя теперь, когда точно знал, что делать. В памяти всплыло из «Послания к римлянам»: «И не делать ли нам зло, чтобы вышло добро…» Но он сразу отогнал эту мысль. Она слишком смахивала на богохульство, чтобы быть утешительной.
Книга вторая
Родня
1
Покинув церковь, Дэлглиш ненадолго заехал в Скотленд-Ярд, чтобы взять дела Терезы Нолан и Дайаны Траверс, так что на Камден-Хилл-сквер, 62, он попал только во второй половине дня. С собой он захватил Кейт, оставив Массингема присматривать за окончанием осмотра в церкви. Кейт сообщила ему, что в настоящее время в доме находятся только женщины, и он счел правильным, чтобы с ним была женщина, тем более что именно Кейт первой сообщила им о смерти сэра Пола. Он догадывался, что Массингему такое решение не понравится. Первые собеседования с родственниками чрезвычайно важны, и Массингем наверняка хотел на них присутствовать. Он относился к Кейт Мискин лояльно и честно, потому что уважал ее как детектива, — именно это от него и требовалось. Но Дэлглиш знал, что Массингем все еще отчасти тосковал о временах, когда женщины-полицейские довольствовались тем, что искали пропавших детей, беглых женщин-заключенных, перевоспитывали проституток, утешали родственников, потерявших близких, и, если уж им очень хотелось пощекотать себе нервы и принять участие в расследовании, находили себе подходящее применение, занимаясь шалостями малолетних правонарушителей. От него Дэлглиш услышал и еще один аргумент: из-за претензий женщин-полицейских на равный статус и равные возможности теперь, когда их разрешено выдвигать на переднюю линию при столкновении с бунтовщиками, подставлять под взрывы самодельных бомб, свистящие камни, а в последнее время и пули, работа их коллег-мужчин сильно осложнилась. С точки зрения Массингема, инстинкт защитника женщины, проявляющийся в момент серьезной опасности, был неискореним в мужчине, и, если бы это было не так, наш мир стал бы много хуже. Насколько понимал Дэлглиш, Массингем нехотя отдавал должное Кейт, которая не испытала позывов к рвоте при виде окровавленных трупов в церкви Святого Матфея, но нравиться она ему от этого больше не стала.
Дэлглиш знал, что в доме нет полицейского, — леди Урсула тактично, но твердо отказалась от его услуг. Кейт процитировала ее слова: «Вы ведь не предполагаете, что убийца, если он существует, обратит теперь свое внимание на остальных членов семьи? А раз так, не вижу необходимости в полицейской защите. Не сомневаюсь, что вы найдете лучшее применение своим сотрудникам, а я предпочитаю, чтобы у меня в холле никто не сидел как судебный пристав».