Пристрастие к смерти - Джеймс Филлис Дороти. Страница 63

И это алиби, как и все другие, будет не так просто опровергнуть. Они с Кейт, разумеется, изучили всю имеющуюся информацию перед этой встречей, как делали всегда, и знали, что Гаррод жил в Блумсбери, один, в квартире с одной спальней, в большом безликом доме без привратника. Если бы он утверждал, что провел ночь в другом месте, было бы трудно найти человека, который смог бы доказать обратное. Как и все в этом деле, кого они уже успели допросить, Сара Бероун имела любовника и представила алиби. Оно могло казаться не слишком убедительным, но Дэлглиш был достаточно высокого мнения об уме Гаррода, чтобы предположить, что его алиби будет легко опровергнуть, и, уж во всяком случае, не на основании штампа о сроке годности грибного пирога.

Едва Дэлглиш успел вернуться в Ярд и войти в свой кабинет, как появился Массингем. Он всегда гордился способностью сдерживать собственные эмоции, вот и сейчас его голос звучал нарочито бесстрастно.

— Только что звонили из полицейского участка на Харроу-роуд, сэр. У них интересная информация. Минут десять назад к ним в участок явилась молодая пара, парень двадцати одного года и его девушка. Во вторник вечером они шли по тропинке, которая идет вдоль канала, — любовное свидание, надо полагать. Мимо церкви они проходили как раз незадолго до семи и видели припаркованный у южного входа большой черный «ровер».

— Номер они запомнили?

— Ну уж вы много хотите, сэр. Они даже насчет марки не совсем уверены. Но время называют точно. Девушку ждали дома к половине восьмого, и, как раз перед тем, как сойти с тропинки, они посмотрели на часы. И еще: парень, Мелвин Джонс, уверяет, что номер машины относился к категории «А». В участке считают, что он говорит правду. Бедняга кажется совсем пришибленным, но он не похож на психа, ищущего публичной известности. В участке пару попросили задержаться до моего прибытия. Любой приехавший в церковь оставил бы машину на специально отведенной стоянке. Но местные жители предпочитают парковать свои автомобили там, где они могут за ними следить. И это не такое место, где рядом есть театр или модные рестораны. Бьюсь об заклад, существует только один черный «ровер», который мог быть припаркован возле самой церкви.

— Это преждевременный вывод, Джон. Были сумерки, молодые люди спешили. Ведь они даже не уверены, что это был действительно «ровер».

— Вы меня обескураживаете, сэр. Поеду-ка я лучше туда. При моем везении наверняка обнаружу, что это был катафалк местного похоронного бюро!

7

Сара была уверена, что Айвор непременно вернется вечером. Предварительно звонить он не станет — отчасти из чрезмерной осторожности, отчасти потому, что всегда ожидал застать ее дома, если она знала, что он может прийти. Впервые с тех пор, как они стали любовниками, она боялась услышать его условный звонок в домофон: один длинный и три коротких. И почему он не может позвонить по телефону и предупредить, когда его ожидать, подумалось ей с раздражением? Она попыталась отвлечься работой. Ее новейшим проектом был монтаж из двух черно-белых фотографий, сделанных прошлой зимой в Ричмонд-парке: голые сучья огромных дубов на фоне беспорядочно мчащихся облаков. Сара собиралась состыковать их в зеркальной проекции, чтобы сплетенные сучья казались корнями, отражающимися в воде. Но теперь, складывая снимки так и эдак, она подумала, что затея бессмысленна: дешевый вторичный эффект. В сущности, эту, как и прочие ее работы, можно назвать метафорой всей ее жизни — скудной, иллюзорной, второсортной, основанной на украденном чужом опыте, чужих идеях. Даже съемки Лондона, отлично задуманные, получились неубедительными — стереотипы, увиденные глазами Айвора, а не ее собственными. «Мне нужно научиться быть собой, как бы это ни было трудно и поздно. Я должна это сделать», — подумала она, и ей показалось странным, что потребовалось пережить смерть отца, чтобы прийти к столь нехитрой мысли.

К восьми часам она проголодалась и стала готовить себе омлет, тщательно пропекая его на слабом жару и соблюдая все кулинарные требования, как если бы собиралась есть его вместе с Айвором. Если он придет после того, как она начнет ужинать, то приготовит себе другой. Но вот она уже и посуду вымыла, а его все не было. Сара вышла на балкон и стала смотреть на темную громаду домов, отделенную от нее садом, — там в окнах начинали вспыхивать огни, словно сигналы из космоса. Наверное, какие-то незнакомые люди оттуда тоже всматриваются в ее окно — в широкий прямоугольник освещенного стекла. А что, если полиция зайдет и к ним поинтересоваться, видели ли они свет в этом окне во вторник вечером? Предусмотрел ли Айвор, при всем его уме, и такую возможность?

Уставившись в темноту, Сара заставила себя думать об отце. Она точно могла вспомнить момент, после которого в их отношениях произошел надлом. Они жили тогда в Челси — только родители, она и Мэтти. Было туманное августовское утро, семь часов, она сидела одна в столовой, наливала себе первую чашку кофе, когда раздался звонок. Сара сняла трубку в холле и услышала скорбную весть в тот самый момент, когда ее отец начал спускаться по лестнице. Увидев ее лицо, он остановился, держась одной рукой за перила. Она посмотрела на него снизу.

— Это полковник, командир дяди Хьюго. Он счел необходимым позвонить лично. Папа, дядя Хьюго умер. — Их глаза встретились, время словно бы замерло на миг, и она ясно различила в отцовском взгляде смесь торжества, отчаянной надежды и уверенности, что теперь Барбара достанется ему. Все это мгновенно промелькнуло в его глазах, потом время двинулось дальше, отец взял у нее трубку, а она, ни слова не говоря, вернулась в столовую, прошла ее насквозь и через французские двери вышла в густую зелень сада, дрожа от ужаса.

После этого их отношения разладились. Все, что случилось потом — автокатастрофа, смерть ее матери, его женитьба на Барбаре всего пять месяцев спустя, — казалось лишь неизбежным следствием того мига осознания, невольного с его стороны, но принятого им как неотвратимость. И еще до свадьбы чудовищность этого общего знания сделала для них невозможным смотреть друг другу в глаза. Ему было стыдно, что она знает. Ей было стыдно знать. Когда они переехали в дом Хьюго — дом, который отторгал и отвергал их с самого первого дня, — она носила в себе это знание как тайную болезнь; ей казалось, что если бы Холлиуэлл, Мэтти или бабушка что-то заподозрили, они могли бы заразиться от нее.

На Камден-Хилл-сквер они с отцом напоминали случайно повстречавшихся в одном отеле знакомцев, владеющих общей постыдной тайной, привыкших передвигаться по коридорам украдкой, чтобы ненароком не натолкнуться друг на друга, старающихся есть в разное время, не имеющих ни минуты покоя, постоянно прислушивающихся к звуку шагов, к скрежету ключа в замочной скважине. Айвор стал ее спасением и отмщением. Она отчаянно искала причину, предлог для того, чтобы отойти от семьи, она жаждала любви, но горячее всего — мести. Айвор, с которым она познакомилась, когда тот заказывал ей цикл фотографий, дал ей все это. Еще до отцовской женитьбы она уехала из дому, заняв денег под скромное наследство, которое должна была получить по завещанию матери, чтобы внести залог за квартиру на Кромвель-роуд. Страстно предаваясь всему, чего отец не любил или что презирал, она пыталась освободиться от него. Но теперь он ушел навсегда, и ей уже никогда не стать свободной.

Один из стульев возле обеденного стола оставался выдвинутым. На него еще только вчера болезненно опустилась бабушка и жестким, односложным, как тиканье таксомоторного счетчика, языком поведала новость: «Никто не ожидает от тебя проявлений чрезмерного горя, но постарайся, когда придет полиция, а она придет, вести себя с благоразумной сдержанностью. Если ты обладаешь влиянием на своего любовника, убеди его сделать то же самое. А теперь не поможешь ли ты мне открыть дверь лифта?»

Сара, с детства знавшая, что ее рождение стало для всех разочарованием — ждали сына, — всегда немного побаивалась бабушку. К тому же у нее не было тех качеств, которыми бабушка восхищалась: ни красоты, ни ума, ни остроумия, ни даже храбрости. Она всегда чувствовала себя неловко в загроможденной мебелью гостиной на верхнем этаже Камден-Хилл, где с тех пор, как умер Хьюго, старая дама сидела почти безотлучно, как некая древняя пророчица в ожидании исполнения своего предсказания. Раньше, в детстве и потом, с Сарой всегда ходил туда отец. И именно отец был для нее главной поддержкой, когда она бросила Кембридж в конце первого курса и перешла в Лондонский политехнический изучать искусство фотографии. Интересно, насколько искренно она переживала из-за матери, когда безрассудная страсть отца к Барбаре стала очевидной? Может быть, она просто боялась той угрозы, которую это представляло для ее удобной, упорядоченной, привычной жизни, обижалась, что ослепленный страстью отец почти перестал ее замечать? Дай Бог, чтобы запоздалое осознание той застарелой ревности стало ее первым маленьким шажком на пути к самой себе.