Чужие среди нас. Выпуск 4 - Азаров Алексей Сергеевич. Страница 2

— Еще бы! — говорю. — Слушаю, конечно.

— Ну, на Каина я, разумеется, чихал, поелику не считал попа безвинно убиенным Авелем, а все же совесть меня по сей день ест… Ночью тот «красноармеец» к белым сбежал. И выяснилось, что был он кадровый офицер, а поп, сельский батюшка, при белых спрятал золотую дароносицу и старинные оклады с икон, а при наших передал их уездному ревкому на покупку хлеба для неимущих… Ясно?

Чего уж яснее. Кроме одного — зачем он мне это рассказал?

Загасил прокурор папиросу, разогнал ладошкой дым и встал.

— Слушайте, — говорит, — Оленин. Случай вам достался нелегкий. Обстоятельно подумайте, голубчик, что к чему. И — действуйте. Начать советую с разговора с Комаровым. Помните такого?

— Нет, — говорю.

— Это, — говорит, — из МУРа, субинспектор. Он же с нами был на вскрытии. Ну худой такой, бровастый. Вспомнили?

Вспомнить-то я вспомнил, но, честно говоря, проку в беседе с Комаровым видел мало. Да и чём он, в сущности, мог мне помочь? Судя по тем нескольким фразам, что бросил он во время вскрытия, ума он был невеликого, а образование имел в масштабе церковноприходского. Но спорить не приходилось.

И я поехал в МУР.

3

Кабинет Комарова оказался в глубине коридора и окнами смотрел во двор. Солнце, как видно, в эту комнату не заглядывало; была она маленькая, пустоватая и темная.

Когда я вошел, Комаров сидел на диване и занимался делом довольно странным. На коленях у него была постелена газета, поверх которой лежал детский ботинок. В руке субинспектор сжимал загнутое сапожное шило, а по углам рта у него на манер монгольских усов свешивались концы прикушенного зубами пучка дратвы.

— Не помешал? — спрашиваю.

Выплюнул он дратву в ладонь, оглядел меня с ног до головы без особого интереса, вздохнул.

— Помешали, — говорит.

— Я народный следователь…

— Знаю.

Сказал и смотрит на меня не мигая: что, дескать, дальше?

Сатирик я, конечно, не бог весть какой, но тут собрал, сколько мог, сарказма и говорю, подчеркивая каждое слово, что если глубокоуважаемый субинспектор не имеет свободного времени, то я поднимусь к его начальству и там подожду, пока он изволит освободиться от приватного своего занятия и посвятит десяток-другой минут служебному делу.

Пожал Комаров плечами, оторвал от меня взгляд и снова взялся за шило.

— И то, — говорит, — сходите к руководству. А я той порой сыну сапог дострою. Видите, сидит босый…

Тут только я разглядел, что в углу на табурете сидит мальчишка — одна нога в ботинке, другая в чулке. Лет мальчишке на вид что-нибудь около десяти; пальтишко на нем небогатое, застегивается на левую сторону, как у девчонки; под левым же глазом — фонарь зрелого оливкового цвета.

— Вот, — говорит Комаров, — любуйтесь, наследник мой. Ходит во вторую группу и никакого уважения к взрослым. Встань, поросенок, поздоровайся.

Встал он — на одну ногу, босую под себя поджал.

— Здравствуйте, — говорит. — Я — Пека.

— Сергей, — говорю, — по отчеству Александрович, но можно и без отчества.

— Угу, — говорит, — без отчества лучше. Складнее выходит.

Мы знакомимся, а Комаров тем временем орудует шилом. Словно бы и забыл о нас. Пришлось волей-неволей поддерживать светскую беседу.

— Это кто же, — спрашиваю, — тебе блянш подставил?

— Да так…

— Подрался или сам?

— Он проходит уже… А у вас какой револьвер — маузер или наган?

Тут старший Комаров вмешался.

— Забирай, — говорит, — сбою обувку. Одевайся и — брысь гулять. Только без синяков гуляй, слышишь? Не то выпорю.

Пожал Пека плечами — совсем как старший Комаров несколько минут назад; с достоинством забрал ботинок, обулся; постучал подошвой о пол, пробуя крепость. И тут увидел я то, что прежде как-то ускользнуло от внимания, хотя и бросалось в глаза, а именно, что маленький Комаров был точной копией Комарова большого — длиннорукий, худющий, с черными казацкими бровями. Только сын стоял прямо, развернув узкие плечи, а отец — сутулился, и вдобавок правое плечо у него было выше левого.

И ещё одно заметил я: маленькому Комарову страсть как не хочется уходить. Соображает, что без него начнётся самое интересное, вот и тянет время — то каблуком потопает (не отломится ли?), то шнурок пальцем подцепит (не туго?).

Старший Комаров, по-видимому, все Пекины уловки знал наизусть, ибо сделал он вдруг свирепое лицо и говорит ненатурально строго:

— Гуляй во дворе, под окнами, чтобы я видел. И со двора не смей. Слышал?

Моргнул Пека махровыми ресницами. Уныло так.

— Слышал, — говорит. — Мне сейчас идти?

Поглядел я на него, и стало мне грустно. Таким он мне показался несчастным — Пека в холодном своем пальтишке, что захотелось окликнуть его, вернуть, усадить на диван, чаем напоить, что ли. Хоть на улице и февраль, оттепель с крыш слезы льет, весной пахнет, но гулять всё же больше часа невозможно. До костей проберет. А нам с Пекиным отцом — кто знает, сколько часов сидеть? Два, а может, и все четыре. А может, и до ночи. Как сложится…

Поначалу не вышло у нас разговора с Комаровым. Не только что задушевного, простой служебной беседы не получилось.

— Вы о деле знаете? — спрашиваю.

— Чуток, — говорит. — Есть у меня приказ — быть вам в помощь. Чем могу?

Вот тут я и запнулся. Действительно, чем? Ведь если откровенно, то я и не представлял себе, с какого конца подступиться к делу. Ни следов преступник не оставил, ни улик. Мешок без меток, кольцо неизвестного назначения — вот и всё. Хоть бы пуговицу какую забыл в мешке или окурок, всё легче было бы.

Молчит Комаров, и я молчу.

Трудно судить, до чего бы мы с ним домолчались, если б вдруг не вспомнились мне прощальные слова прокурора. Ведь послал он меня к Комарову не руководить и указывать, а посоветоваться. Не зря же послал? А коль так, то нечего мне фасон держать, лучше обо всём начистоту.

Собрался я с духом и выложил Комарову всю свою подноготную. И что следователь я без году неделя, и что дело это — второе в моей жизни.

— Короче, — говорю, — пришел я за помощью. Поможете — спасибо, а нет…

— Тоже спасибо?

— Другого попрошу!

Тут как раз очень кстати зазвонил телефон и прервал наше драматическое объяснение. Назвал Комаров себя, поаллокал в трубку, сказал кому-то «да», потом «нет», потом ещё раз «да» и дал отбой.

— Садитесь, — говорит. — Давайте, Сергей Саныч, мозговать по-умненькому.

— Мозговали, — говорю.

— Лады. И всё-таки давайте порешим, кого искать будем — мужчину или, напротив, женщину — и где поищем.

В институте на теоретических разборах всё выглядело легко и элементарно. Препарированные профессорами учебные «дела» с завидной простотой разделялись на составные части. Кого искать? Того, кому выгодно данное преступление. Где? В том месте, которое будет подсказано самим ходом событий в процессе разработки версий. Как искать? Сочетая следственные действия с поручениями сотрудникам уголовного розыска, которые работают в двух направлениях — оперативном и личного сыска. Чего же проще?

Вспомнил я эти и иные прочие наставления, которые когда-то бойко излагал на экзаменах, и говорю:

— Пожалуй, начинать надо с другого — кто убит.

— Само собой.

— От этого оттолкнемся и перейдем к мотивам.

— А чего не сразу?

— Так у нас же данных нет.

— Почему? — говорит. — Есть данные. Поскольку убили мужчину, я полагаю так — в драке либо из ревности. Можно, конечно, и ограбление поиметь в виду, но не особенно.

— Не понимаю, — говорю.

— А чего особенно понимать? Мешочек помните? Замечательно новый мешок, ему сносу нет. Значит, взяли его из хозяйства. Вещь нужная, в магазине купить — кусается, и уж раз попользовались им для такого дела, то считайте, это потому, что другого в доме не было, и не для того он был спервоначалу назначен. Покупали его под муку, а не под труп… Это ежели с одного конца к делу подойти… А мы и с другого примеримся. Коли труп разрезан, частей разных нет, то само собой, надо понимать, что резали в квартире, а не на улице. Так ведь? Теперь дальше глядите. Поранений на трупе нет. На той части, что мы имеем. Я так понимаю: убили, скорее всего, одним ударом. Может, по голове. Топором. Иначе, если не с одного удара положили, кинулся бы мужик защищаться, и тогда без ран на груди или спине, или ещё где ему не обойтись. А их нет! Уловили?