Тюрьма - Сименон Жорж. Страница 11

В десять часов раздался телефонный звонок. Он бросился к аппарату.

— Алло! Я слушаю.

— Соединяю вас с мэтром Рабю.

— Алло!.. Алло!.. Это Рабю?

— Да, я у телефона. Все в порядке. Следователя уже назначили. Его фамилия Бените. Что о нем сказать? Довольно молод, лет тридцать пятьтридцать шесть. Порядочен, не карьерист. В одиннадцать он вызывает вашу жену на допрос. Она будет давать показания в моем присутствии.

— Значит, полиция передает ее судебным властям?

— Да, поскольку она созналась и сомнений в личности убийцы нет.

— А меня допрашивать будут?

— Когда дойдет очередь до вас, пока не знаю. Это станет известно к полудню, я вам сразу же сообщу. Сейчас я уезжаю во Дворец правосудия. Куда вам позвонить?

— В редакцию. Если не застанете меня на месте, скажите телефонистке, она мне передаст. Какие у него еще дела? Ах да.

— Сколько я вам должен, мадам Мартен?

Она достала из кармана передника лоскуток бумаги. На нем были написаны карандашом цифры. В общей сложности ей причитается сто пятьдесят три франка. Он вынул из бумажника две стофранковые ассигнации. О том, чтобы вернуть сдачу, она и не заикнулась.

— Ключ оставите у привратницы.

— Если вы никого не сможете найти…

— Спасибо, обойдусь.

Лифт он вызывать не стал — спустится пешком.

Лестница была широкая, просторная — и зачем только изуродовали ее этими витражами? Они придают ей такой старомодный, претенциозный вид. На каждую площадку выходила всего лишь одна квартира. На третьем жили богачи латиноамериканцы, целая семья с четырьмя детьми, «роллс-ройсом» и шофером. Хозяин квартиры в свое время получил образование во Франции, а затем стал у себя на родине главой государства, стоял у власти в течение многих лет, но был свергнут в результате военного переворота.

На втором этаже помещалось правление акционерного общества по добыче нефти. На первом — консульство.

Привратницкая была роскошная — настоящий салон, а привратница, мадам Жанна, — весьма почтенного вида дама; муж ее служил в каком-то министерстве.

Сегодня она прятала от Алена глаза: еще не решила, как с ним держаться.

— Мне так жаль вашу жену, — промямлила она наконец.

— Да…

— Один господь знает, когда она теперь снова будет дома.

— Надеюсь, это произойдет в самом ближайшем будущем.

Он ненавидел фальшь сочувственных слов, но сейчас уже начинал привыкать.

— Скажите, пожалуйста, мадам Жанна, не знаете ли вы какой-нибудь женщины, которая согласилась бы обслуживать меня?

— Разве мадам Мартен от вас уходит?

— Да, только что отказалась.

— Вообще-то ее можно понять, хотя сама я, наверно, так бы не сделала. Люди иной раз поступают необдуманно. Особенно мужчины, верно?

Ален не стал возражать. Все равно она будет считать, что во всем виноват только он. Стоит ли зря тратить время и разубеждать?

— Есть у меня тут на примете молодая женщина. Она ищет работу. Постараюсь увидеть ее сегодня. Вам ведь только на утренние часы, да?

— Как ей будет удобно.

— Ас оплатой?..

— Сколько скажет, столько и буду платить.

Дождь лил по-прежнему. Над головами прохожих покачивались раскрытые зонтики. Решетка парка Монсо в конце улицы казалась чернее обычного, позолота на ее остриях потускнела.

Машинально идя к своей малолитражке, он вдруг вспомнил про машину Мур-мур. Где она ее оставила? Неужели автомобиль все еще стоит на Университетской улице у дома Бланше?

Он не мог бы объяснить — отчего, но ему стало неприятно при мысли, что машина жены брошена без присмотра под открытым небом. Он повернул на левый берег и направился к Университетской улице. В пятидесяти метрах от особняка, где на втором этаже жила Адриена с мужем, стояла, блестя под дождем, машина Мур-мур. Перед решеткой дома темнели кучки любопытных. Вероятно, среди них были и журналисты.

Несколько минут спустя он остановил машину на улице Мариньяно и нырнул в подъезд здания, где помещалась редакция его журнала. Когда-то она занимала один только верхний этаж, но мало-помалу отделы ее разветвились по всему дому. На первом этаже размещались приемные, бухгалтерия, кассы. Он вошел в лифт, поднялся на четвертый этаж и зашагал по коридорам. Из открытых дверей вырывались пулеметные очереди пишущих машинок.

Первоначально дом предназначался под квартиры. Но впоследствии, при переделке жилых комнат в служебные помещения, одни перегородки сняли, другие поставили заново. Образовался целый лабиринт коридоров, переходов со ступеньками, тупичков.

Проходя мимо открытых дверей, Ален приветливо помахивал рукой, здороваясь с людьми, работавшими в отделах. Наконец он дошел до своего кабинета, где сегодня его заменял Малецкий.

Он и с ним поздоровался, приветственно помахав рукой, и тут же снял телефонную трубку.

— Соедините-ка меня с гаражом, крольчишка… Да, да, на улице Кар дине… Линия занята?.. Ну, соедините меня, как только освободится.

На столе, как всегда, ждала горка писем. Он вскрыл один конверт, другой, третий, но смысл написанного не доходил до него.

— Алло!.. Да, да… Алло! Гараж на улице Кардине?.. Это Бенуа?.. Говорит Пуато… Да. Спасибо, старина. На Университетской осталась машина моей жены… Нет, чуть подальше, за министерством… Ключ?.. Не знаю. Скажите механику, чтобы захватил с собой необходимые инструменты… Да, пусть отведет ее к вам в гараж. Оставьте ее у себя… Да, да… Помыть? Если хотите.

Малецкий смотрел на него с любопытством. Отныне он постоянно будет ловить на себе чьи-то любопытные взгляды-что бы он ни сказал и ни сделал. Как на это реагировать? Как вообще вести себя человеку, попавшему в его положение?

На первой странице газеты, лежавшей на его рабочем столе, он увидел свою фотографию: он стоит со стаканом виски в руке, волосы в беспорядке.

Со стаканом? Это уже похоже на подножку. Не слишком-то они с ним по-джентльменски.

Он заставил себя проболтаться в редакции довольно долго, пожимал чьи-то руки, бросал обычное свое: «Привет, старикан».

Внешне он держался гораздо лучше их: они терялись, не зная, как с ним говорить, как на него смотреть. Он поднялся на самый верх, в бывшие мансарды, переоборудованные в большой макетный зал. Один из фотографов, Жюльен Бур, и метранпаж Аньяр колдовали над клише.

— Привет, ребята.

Он взял стопку фотографий и раскинул их перед собой на столе. В большинстве это были обнаженные женщины, но снятые в той особой манере, которую изобрел журнал «Ты». Голые и полуголые красавицы смотрелись целомудренными скромницами.

В них должен видеть свое отражение каждый человек, внушал когда-то Ален своим первым сотрудникам.

Так же как каждый человек должен узнавать себя в рассказах, заметках, статьях, помещаемых журналом. Это были истории, выхваченные из повседневной жизни. Будничные драмы, знакомые тысячам людей. С первой рекламной афиши журнала, расклеенной несколько лет назад на стенах парижских домов, в прохожих утыкался энергичный указательный палец. «Ты!» — взывал он повелительно.

Перед этим метровым «Ты!» не в силах был устоять ни один человек.

— О чем я вам толкую, кролики? Вот о чем. Мы издаем журнал не для всех, а для каждого, для каждого в отдельности. Каждый должен чувствовать, что мы обращаемся лично к нему и ни к кому другому. Понимаете?

Ты… У тебя дома… Вместе с тобой… В тебе самом…

Он снова спустился к себе. Не успел он открыть дверь кабинета, как Малецкий протянул ему телефонную трубку.

— Рабю… — шепнул главный редактор.

— Алло!.. Есть новости? Дала она какие-нибудь показания?

— Нет. Отсюда мне говорить неудобно. Приезжайте в половине первого во Дворец правосудия, я буду ждать вас в буфете, позавтракаем вместе. Следователь поручил мне передать вам, что он вызовет вас в два часа дня на очную ставку.

— Очную ставку с женой?

— Разумеется, — ответил Рабю, и в трубке послышались гудки.

Адвокат говорил с ним сухо, словно был чем-то недоволен.