Квест – LEVEL 6 - Акунин Борис. Страница 24

Внезапно послышался тихий стук в дверь. Все замерли.

Биохимик выхватил из кармана свой «браунинг». Зоя подняла пистолет, выпавший из руки застреленного чекиста.

– Кто там? – спросил Гальтон, встав сбоку от двери.

– Прошу извинить, сэр… Это стюард. Меня вызвали звонком в соседнюю каюту. Там жалуются, что вы разбудили их криком. Все ли у вас в порядке, сэр?

– Все в порядке. Просто выпили лишнего. Приношу извинения, – настороженно ответил Гальтон.

– Спокойной ночи, сэр. Это вы меня извините, – прошелестел голос.

Еще несколько минут прошли в напряженном молчании. Норд тоже подобрал с пола оружие, приложил ухо к двери.

Но в коридоре было тихо. Кажется, стюард был настоящий.

– Отбой, – сказал доктор, оборачиваясь. – Что за «ректорий»?

Айзенкопф остановил его жестом.

– Обсудим позже. Сначала нужно избавиться от трупа.

Он открыл окно, высунулся, внимательно осмотрелся. Потом ловко вылез на палубу.

– Давайте!

Принял тяжелое тело, которое Гальтон с Зоей перевалили через подоконник. Ее упругое плечо коснулось плеча доктора, и он подумал: «Если наша любовь так начинается, чем же она закончится?» О чем сейчас думала девушка, по ее лицу догадаться было невозможно.

Доктор тоже выбрался на палубу. Вдвоем с немцем они бросили мертвеца в море. Айзенкопф сразу же отвернулся, Гальтон же с полминуты смотрел в черноту, проглотившую человека, который предпочел смерть участи идиота или предателя. На его месте Норд поступил бы так же.

Доктор поежился.

– Идемте, что вы застряли? – поторопил Айзенкопф. – В окно теперь лазить незачем. Можно нормальным манером, через дверь.

Обоим не терпелось обсудить странный ответ чекиста.

– «Ректорий»? – повторил Норд. – Я не знаю такого русского слова, а вы? Rectory – это ведь дом приходского священника?

– Только не по-русски. – Айзенкопф тяжело вздохнул. – Неужели это был бред? Эх, лучше бы вы спросили, кто нас встретит в Бремерсхавене…

К каюте они вернулись в скорбном унынии – как, впрочем, и подобает могильщикам. И удивленно переглянулись. Из-за двери доносился нежный голос, напевавший:

– Что это?! – поразился Гальтон.

– «Хор девушек» из оперы Чайковского «Евгений Онегин», – угрюмо объяснил Айзенкопф. – Финальная картина первого акта. Крестьянские девушки ищут в лесу ягоды и радуются жизни. Интересно только, чему это радуется ее сиятельство?

Зоя сидела на корточках, подпоясавшись вместо передника полотенцем, и затирала тряпкой следы крови на ковре. Она взглянула на вошедших с лучезарной улыбкой, будто они застали ее за приятнейшим и невиннейшим занятием. Перевернутый стул стоял на месте, разлитые по столу чернила прикрывала сложенная в несколько слоев салфетка.

«Удивительная, ни на кого не похожая», уже в который раз подумал Норд, но не с восхищением, а с тревогой.

Немец раздраженно заметил:

– Женский инстинкт всегда и всюду наводить уют по-своему прелестен. А на то, что мы остались с пустыми руками, вам наплевать. Глупые мужские заботы, да?

– Всё чудесно! – Она бросилась к Гальтону и звонко его поцеловала. – Ты гений! Как замечательно, что ты нас не послушал! Ты спросил именно то, что нужно!

– Ты поняла, что он ответил?!

– Не сразу. Но потом сообразила. «Ректорием» называется здание в московском университетском квартале. Когда-то там квартировали ректоры.

– Ну и что?

– А то, что теперь в этом доме находится Музей нового человечества и Пантеон Мозга! Это невероятно! Мы еще не добрались до советской границы, а уже знаем, где ведутся секретные работы! Не придется ехать в Ленинград, не придется проверять все научные институты подряд!

Она поцеловала Гальтона еще раз, теперь в губы.

– Ну не знаю, – проворчал биохимик. – Лучше было выяснить про Бремерсхавен. Раз нами занялись агенты Коминтерна, до Москвы мы можем и не добраться… Я ваших восторгов по поводу гениальности Норда не разделяю.

– И очень хорошо, что не разделяете, – весело ответил Гальтон, очень гордый собой. – Еще не хватало, чтобы вы кинулись меня целовать вашими синтетическими губами.

– Доктор Норд, что я слышу! – недоверчиво воскликнула княжна. – Вы пошутили?

Он расхохотался: смешно, у него получилось смешно! Глядя на него, рассмеялась и Зоя. Даже Айзенкопф фыркнул.

Ветерок шевелил занавесками открытого окна.

По ту сторону, на палубе, у самой стены, стоял мужчина со скуластым лицом. В руке он сжимал пистолет.

Мужчина прикидывал, сможет ли он через окно застрелить всех троих.

Во-первых, выходило, что не сможет. Одного – запросто. Если повезет – двоих. Но не троих, не троих!

А во-вторых, план «Б» предписывал другое.

Скуластый сопел от горя и бессильной ярости, беззвучно шепча: «Эх, товарищи, товарищи…» Потом прокусил себе до крови руку, чтобы не разрыдаться.

Последний день плавания члены группы провели не разлучаясь. Если выходили, то ненадолго и только вместе. Но предосторожности оказались излишними. Ничего угрожающего или подозрительного замечено не было.

А вечером пароход «Европа» вошел в устье реки Везер, где находился конечный пункт следования, порт Бремерсхавен.

Еще до того, как корабль пришвартовался, возникло ощущение, будто происходит нечто из ряда вон выходящее. По палубе бегали моряки, на капитанском мостике царила нервозная суета.

Всё разъяснилось за несколько минут до прибытия.

По корабельной трансляции, с тысячью извинений, объявили, что возникло непредвиденное осложнение. На берегу стачка докеров, заранее не объявленная и потому заставшая администрацию порта врасплох. Но беспокоиться абсолютно не о чем. Германия – цивилизованная страна, а немцы – законопослушный и дисциплинированный народ. Никакой опасности для господ пассажиров нет, на транспаранты и лозунги обижаться незачем, это обычная коммунистическая демагогия. Единственное неудобство состоит в том, что пока невозможно произвести выгрузку крупногабаритного багажа. Поэтому на берег могут сойти лишь те, у кого ручная кладь. Остальным, к сожалению, придется подождать, пока производственный конфликт будет улажен с представителями профсоюза.

Репродукторы еще стрекотали, рассыпаясь в извинениях, а причал надвигался все ближе и ближе. Он был двух цветов: серого и красного. Серыми были робы докеров, шумно и стройно что-то скандировавших. Яркими лоскутами над густой монохромной толпой алели знамена и транспаранты.

«Пароход жирных, проваливай обратно в свою Америку!», прочитал Норд. И еще: «Смерть мировой буржуазии!», «Да здравствует Коммунистический Интернационал!», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

– Из-за вашего гроба на колесах мы застрянем на борту и опоздаем на поезд, – с тревогой сказала Зоя биохимику.

Тот огрызнулся:

– О моем кофре не беспокойтесь, я отлично управлюсь с ним без носильщиков. А вот что будете делать вы с вашей дюжиной чемоданов, неизвестно.

– Я ведь говорила. В Советский Союз я возьму только один, вот этот.

Она показала на небольшой чемоданчик в парчовом чехле.

– Я тоже упаковал всё в один чемодан. – Норд оглядывал многолюдное сборище: суровые лица, оскаленные рты, воздетые кулаки. – Будем прорываться.

Толпа пела какую-то угрожающую, маршеобразную песню. Из слов можно было разобрать лишь многократно повторяемый, молотобойный рефрен: «Форвертс унд нихт фергессен, форвертс унд нихт фергессен» [37] – а что «нихт фергессен», непонятно.

– Боюсь, это не случайное совпадение, – все больше мрачнел Гальтон. – У тех двоих, очевидно, был сообщник, который дал с борта радиограмму. Не из-за нас ли устроен этот спектакль?

Айзенкопф горько произнес: